К основному вопросу химии о постоянстве атомных весов Бутлеров шел от более общего вопроса о постоянстве материи, в смысле изменчивости ее элементарных представителей, вопроса, всегда занимавшего философский ум великого ученого.

Но к мысли о связи между элементами можно было в то время прийти и другим путем, исходя из установленной Менделеевым периодической системы, не только предсказавшей существование еще неизвестных элементов, но и давшей описание этих элементов даже точнее, чем дали его те, кто их открыл и подверг изучению в натуре. Однако и сам Менделеев не решался сделать такого вывода и даже резко протестовал против него, когда много лет спустя после работы Бутлерова такой вывод пытались делать другие.

К. А. Тимирязев рассказывает по атому поводу.

«Живо помню, как однажды, после очень оживленного заседания в Физическом обществе, мы втроем — Дмитрий Иванович, Столетов и я — до поздней ночи проспорили об этом вопросе, занимавшем тогда всех благодаря появившейся брошюре Крукса. Истощив вое свои возражения, Дмитрий Иванович с тем обычным для него перескакиванием голоса с густых басовых на чуть не дискантовые нотки, которое для всех его знавших указывало, что он начинает горячиться, пустил в ход такой аргумент: «Александр Григорьевич, Клементий Аркадьевич! Помилосердствуйте! Ведь вы же сознаете свою личность! Предоставьте же и кобальту и никелю сохранить свою личность».

Мы переглянулись, и разговор быстро перешел на другую тему. Очевидно, для Дмитрия Ивановича это уже была «правда чувства», как говорят французы. А между тем помнится, что в начале шестидесятых годов на лекциях теоретической химии он относился сочувственно к гипотезе Праута и как бы сожалел, что более точные цифры Стаса принуждают от нее отказаться».

Даже ученики Бутлерова, для которых таким непререкаемым авторитетом он был, отнеслись отрицательно к высказанным учителем мыслям о непостоянстве атомных весов. Казалось бы, что именно близкие ему по направлению мысли люди, тем более не связанные еще путами привычных представлений и понятий, должны были встретить с сочувствием высказанные Бутлеровым новые идеи. Новизна и оригинальность их, однако, были таковы, что они не были поняты и учениками.

Д. П. Коновалов рассказывает:

«Стоя на страже теории строения, А. М. Бутлеров уже, повидимому, не находил для себя большого интереса в защите ее основных положений. Мысли его уже направлялись дальше в сторону вопросов, касавшихся основных понятий химии. Каковы были эти вопросы, я вскоре узнал из одного разговора в лаборатории. Однажды, проходя в библиотеку, я услышал оживленный разговор А. М. с его ассистентом М. Д. Львовым, к которому прислушивалась небольшая группа работавших в лаборатории. Я примкнул к этой группе и стал вставлять и свои замечания. А. М. высказывал свои, в то время совершенно необычайные, мысли относительно возможности колебаний атомных весов. Несмотря на высокий авторитет А. М., его тогдашние слушатели не воспринимали его новых мыслей. Со всех сторон сыпались возражения. Разговор ничем не кончился. На другой день А. М. вызвал меня в свою комнату и предложил мне высказать свое мнение о слышанном разговоре. Я, в то время, можно сказать, пропитанный еще свежим тогда зако<ном сохранения энергии и еще в гимназии зачитывавшийся превосходным популярным сочинением Тиндаля «Теплота как род движения», примкнул со всем пылом к его оппонентам. В этот раз меня особенно поразили терпение и внимание А. М., с которыми он выслушивал возражения. Выслушав меня, он сказал:

«Вое это я знаю, но и мою позицию мог бы защищать тоже мнением авторитета. Все дело в опыте. Найдем ли мы достаточно тонкие средства, чтобы обнаружить то, что я предполагаю». В заключение он привел мнение того авторитета, на которое он ссылался, именно мнение Араго: «Неблагоразумен тот, кто вне области чистой математики отрицает возможность чего-либо».

Мнение большинства и на этот раз не оказало никакого влияния на Бутлерова. В лаборатории Академии наук со своим ассистентом Б. Ф. Рицца Александр Михайлович перешел от слов к делу и начал ставить опыты для проверки своих предположений.

Понятно, что такого рода исследования, не имея никаких прецедентов в истории науки, должны были итти очень медленно. Тут приходится отыскивать методы почти наугад и можно проработать годы, все-таки не напав на нужное. Исследования Бутлерова продолжались до последних дней его жизни, но результаты их так и остались неизвестными, так как через месяц после смерти учителя умер и обожавший его ученик.

— Вы не знаете, кого я потерял, — говорил Рицца, — я потерял больше, чем отца…

Однако мысль об изменяемости атомных весов нашла себе отклик у некоторых химиков и при жизни Бутлерова. Так, в 1886 году американский ученый Иосия Кук (1827–1894) заявил, что вполне присоединяется к мнению русского ученого. А через год, хотя и в несколько ином направлении, Крукс начал развивать идеи Бутлерова в брошюре «О происхождении химических элементов», той самой брошюре, по поводу которой спорил Тимирязев с Менделеевым.

Выступая под конец жизни в совершенно новой теоретической области и оказываясь впереди своих современников, как и двадцать пять лет назад, Бутлеров и на этот раз обращался к общим вопросам, способным повести науку по совершенно новому пути.

Эту потребность в широких обобщениях, потребность проникать в самые основные законы природы Бутлеров считал первым признаком истинного ученого. Заключая свои лекции по истории химии, он говорил:

— Нужно, чтобы те, кто в настоящее время принимается разрабатывать химию, менее останавливались на мелких вопросах и посвящали свои силы вопросам более общим и более крупным…

Конкретная экспериментальная работа Бутлерова была всегда подчинена проверке и доказательству глубоких теоретических построений. Последовательностью поставленных опытов Бутлеров умел наглядно и убедительно доказывать эти построения.

4 апреля 1880 года Александр Михайлович прочел последнюю прощальную лекцию студентам второго курса по органической химии. Но решение свое покинуть университет ему еще не удалось осуществить. Он не мог равнодушно отнестись к тому искреннему огорчению, которое его решение причинило студентам.

«Вы покинете университет, — писали они ему, — аудитория потеряет незаменимого лектора, лаборатория — незаменимого руководителя, готового разрешить все частности постановки опытов, все недоразумения, неизбежные для начинающего.

Каждый год масса молодежи из самых отдаленных концов России собирается на естественном разряде С.-Петербургского университета, пренебрегая лишениями, условиями столичной жизни, неумолимой для бедных. Каждый год эта масса выделяет из себя крупную часть химиков специалистов, посвящающих себя химии под влиянием ваших лекций. Всякий добивается чести заниматься под вашим руководством, сделаться причастником ваших идей, взглядов.

Вас, Александр Михайлович, — незаменимого лектора, незаменимого руководителя, представителя честного элемента в университетской корпорации — просим мы, студенты, ваши ученики: не покидайте университета! К нам присоединяется вся ваша лаборатория и все ваши бывшие ученики: не оставляйте нас!»

Письмо подписали 102 человека, из которых семнадцать впоследствии сами сделались профессорами. G мая 1880 года в совете университета Бутлеров был избран так же единодушно, как первый раз, и ректор университета, Андрей Николаевич Бекетов, писал ему:

«Совет университета, выбрав вас еще на пятилетие, всем своим составом обращается к вам с покорною просьбой не лишать университета вашего драгоценного для всех нас и для наших студентов содействия».

Бутлеров остался в университете еще на одно пятилетие. Однако читал он теперь лишь общий курс, хотя попрежнему руководил лабораторией, куда буквально со всех концов России прибывали молодые ученые, чтобы начать самостоятельные работы в школе Бутлерова.

Не рассчитывая остаться в университете на третье дополнительное пятилетие, Александр Михайлович с 1882 года переносит свои собственные работы в химическую лабораторию Академии наук, предоставленную ему после смерти Зинина.