В царствование Адриана, когда империя простиралась от Евфрата до океана и от Атласских гор до Грампианских возвышенностей, один причудливый историк забавлял римлян описанием их первых войн. “Было время, — говорит Флор, — когда места нашего летнего уединения — Тибр и Пренест — были целью воинственных обетов в Капитолии, когда мы пугались мрака рощ Ариции, когда мы могли не краснея торжествовать победу над безымянными селениями сабинов и латинов и когда даже Кориолы могли дать победоносному генералу лестный для него титул”. Гордым современникам Флора нравился этот контраст между прошлым и настоящим; но писатель смирил бы эту гордость, если бы мог представить картину будущего, если бы мог предсказать римлянам, что по прошествии тысячи лет лишившийся своего могущества и сузившийся до своих первоначальных пределов Рим снова будет вести войны на прежней почве, которая была когда-то украшена его виллами и садами. На лежавшую по обеим сторонам Тибра окрестную римскую территорию папы постоянно предъявляли свои права как на наследие св. Петра, а иногда и действительно владели ею; но бароны присвоили себе необузданную никакими законами независимость, а города слишком верно подражали мятежам и внутренним раздорам метрополии. В двенадцатом и тринадцатом столетиях римляне постоянно старались смирить или уничтожить мятежных вассалов церкви и сената, а папа сдерживал их упорное и себялюбивое честолюбие, но нередко поощрял их рвение, оказывая им содействие своим духовным оружием. Их войны походили на те, которые велись первыми консулами и диктаторами, покидавшими соху для того, чтобы браться за оружие. Они собирались с оружием в руках у подножия Капитолия, выходили за городские ворота, похищали или жгли жатву своих соседей, вступали в беспорядочную борьбу со своими противниками и возвращались домой из экспедиции, длившейся пятнадцать или двадцать дней. Осады они вели долго и неискусно; пользуясь победой, они удовлетворяли низкие страсти — зависть и мстительность и вместо того чтобы усвоить мужество своих противников, заботились только о том, чтобы окончательно разорить их. Их пленники молили о помиловании в одних рубашках и с веревкой вокруг шеи; они разрушали не только укрепления, но даже дома неприятельских городов, а жителей размещали по окрестным селениям. Таким образом, свирепая вражда римлян мало помалу разрушила Порто, Остию, Албан, Тускул, Пренест и Тибур, или Тиволи, служившие резиденциями для кардиналов-епископов. Порто и Остия — эти два ключа для входа в Тибр — до сих пор безлюдны и в развалинах; болотистые и нездоровые берега этой реки покрыты стадами буйволов, а сама река не удобна ни для судоходства, ни для каких-либо торговых сношений. Окрестные холмы, составляющие тенистое убежище от осенней жары, приобрели прежнюю привлекательность с восстановлением внутреннего спокойствия; Фраскати обострился вблизи от развалин Тускул; Тибур или Тиволи снова возвысился до звания города, а менее значительные города Албано и Палестина украсились виллами римских кардиналов и князей. В своей разрушительной работе честолюбие римлян нередко находило непреодолимое препятствие в сопротивлении соседних городов и их союзников; во время первой осады Тибура они были выгнаны из своего лагеря, а сражения при Тускулеи при Витербоможно сравнить с достопамятными битвами при Тразимене и при Каннах, принимая в расчет сравнительное могущество Рима в эти две различные эпохи. В первой из этих мелких войн тридцать тысяч римлян были разбиты тысячью германских всадников, посланных Фридрихом Барбароссой на помощь к Тускулу, а по самому достоверному и самому умеренному счету число убитых доходило до трех тысяч, число пленников — до двух. Через шестьдесят восемь лет после того римляне выступили со всеми городскими военными силами против Витербо, находившегося в церковной области; вследствие образовавшейся странной коализации тевтонские орлы красовались на знаменах противников вместе с ключами св. Петра, а папскими союзниками командовали граф Тулузский и епископ Винчестерский. Римляне потерпели позорное поражение и понесли большие потери; но если английский прелат действительно определял их военные силы в сто тысяч человек, а понесенные ими на поле сражения потери — в тридцать тысяч человек, то следует полагать, что он впадал в эти преувеличения из свойственного пилигримам хвастовства. Если бы вместе с восстановлением Капитолия были восстановлены мудрая политика сената и дисциплина легионов, то было бы нетрудно снова завоевать разделенную между множеством мелких владетелей Италию. Но новейшие римляне не возвышались над общим уровнем соседних республик в том, что касается военного дела, и стояли много ниже их в том, что касается искусств. К тому же их воинственный пыл скоро охладел; после нескольких беспорядочных экскурсий они снова впадали в свою национальную апатию, пренебрегали военными учреждениями и прибегали к унизительному и опасному содействию иноземных наемников.
Честолюбие — таков плевел, который рано появляется и быстро растет в священном вертограде. При первых христианских монархах борьба из-за кафедры св. Петра сопровождалась обычными при народных выборах подкупами и насилиями; римское святилище осквернялось пролитием крови, и с третьего до двенадцатого столетия церковь часто страдала от внутренних расколов. Пока эти споры разрешались в последней инстанции светской властью, зло было преходящим и местным; взвешивались ли достоинства кандидатов по справедливости или по личному к ним расположению, во всяком случае, не имевший успеха претендент не мог долго тревожить своего торжествующего соперника. Но после того как императоры лишились своих прерогатив и после того как было принято за правило, что наместник Христа не может быть подсуден никакому земному трибуналу, христианству угрожала опасность раскола и войны всякий раз, как папский престол оказывался вакантным. Притязания кардиналов и низшего духовенства, знати и простого народа не имели прочного основания, и их нетрудно было оспаривать; свободу выборов стесняли бесчинства горожан, которые не признавали ничьей верховной власти или не хотели никому подчиняться. После смерти папы две партии приступали в различных церквах к двойному избранию его преемника; число и вес поданных голосов, старшинство по времени избрания и личные заслуги кандидатов иногда взаимно уравновешивались; самые почтенные представители духовенства не сходились в своих убеждениях, а монархи, жившие вдали от Рима и преклонявшиеся перед властью главы церкви, не были в состоянии различить поддельного идола от настоящего. Императоры нередко сами были виновниками раскола по политическим мотивам — из желания противопоставить враждебному первосвященнику такого, который был им предан; каждому из соискателей папского престола приходилось выносить оскорбления от своих врагов, не боявшихся угрызений совести, и покупать поддержку своих приверженцев, действовавших под влиянием корыстолюбия или честолюбия. Мирный и прочный порядок папского избрания был установлен Александром Третьим, окончательно отменившим бесчинную подачу голосов духовенством и народом и предоставившим право избрания исключительно коллегии кардиналов. Эта важная привилегия поставила на один уровень три разряда лиц духовного звания — епископов, священников и дьяконов; члены римского приходского духовенства стали во главе церковной иерархии; они выбирались безразлично из среды всех христианских наций, а с их титулами и должностями не было несовместимо обладание самыми богатыми бенефициями и самыми важными епископствами. Сенаторы католической церкви, коадьюторы и легаты первосвященника стали одеваться в пурпуровые одеяния, служившие символом мученичества или царской власти; они стали заявлять гордое притязание на равенство с коронованными особами, а важность их сана увеличивалась от их немногочисленности — так как до вступления на престол Льва Десятого их число редко переходило за двадцать или за двадцать пять. Это мудрое постановление устранило все сомнения и скандалы и так успешно вырвало самый корень расколов, что в течение шестисот лет только один раз единодушие священной коллегии было нарушено двойным избранием папы.
