Бессилие здравого смысла и добродетели побудило римлян прибегнуть к более целесообразному средству: вместо простых граждан, которым они изъявили добровольную и непрочную покорность, они стали выбирать своим сенатором какого-нибудь независимого владетеля, способного защищать их и от их врагов, и от них самих. Самый честолюбивый и самый воинственный из монархов того времени Карл Анжуйский и Прованский принял в одно и то же время и королевство Неапольское от папы и сенаторское звание от римского народа. Остановившись в Риме на своем пути к победам, он принял от жителей присягу в верности, поселился в Латеранском дворце и во время этого непродолжительного визита постарался смягчить резкие черты своего деспотического характера. Однако даже Карл испытал на себе непостоянство римлян, которые встречали с не менее радостными возгласами его соперника — несчастного Конрадина, а властвовавший в Капитолии могущественный мститель возбудил в папах и страх, и зависть. Карл был избран сенатором первоначально на всю жизнь, но потом было решено, что его полномочия должны возобновляться через каждые три года, а вражда Николая Третьего принудила короля Сицилии совершенно отказаться от управления Римом. В своей булле, сделавшейся неизменным законом, этот высокомерный первосвященник доказал, что пожалование Константина было неоспоримым фактом и никогда не утрачивало своей законной силы и что оно имело существенную важность как для сохранения внутреннего спокойствия, так и для независимости церкви; он установил ежегодный выбор сенатора и решительно устранил от этого звания всех императоров, королей, принцев и лиц, занимающих в обществе высокое и блестящее положение. Эту запретительную статью отменил в свою собственную пользу Мартин Четвертый, смиренно добивавшийся своего избрания в сенаторы. В присутствии и по воле народа два избирателя возложили не на папу, а на благородного и верного Мартина звание сенатора и высшее управление республикой до конца его жизни с правом пользоваться этой властью по его собственному усмотрению или непосредственно, или через его уполномоченных. Почти через пятьдесят лет после того тот же титул был пожалован императору Людовику Баварскому; таким образом, свобода Рима была признана его двумя монархами, принявшими муниципальную должность в управлении их собственной метрополией.
В первый момент восстания, когда Арнольд Брешианский успел восстановить римлян против церкви, они искусно старались снискать милостивое расположение императора и обратить его внимание на то, что было ими сделано из желания угодить цезарю. То, что говорили послы, отправленные ими к Конраду Третьему и к Фридриху Первому, было смешением лести с гордостью, традиционных воспоминаний с совершенным незнанием истории их собственного отечества. После жалоб на молчание первого из этих монархов и на пренебрежение, с которым он относился к римлянам, послы просили его переехать через Альпы и принять из рук римлян императорскую корону. “Мы умоляем ваше величество не пренебрегать смиренной преданностью ваших детей и вассалов и не верить тому, в чем нас обвиняют наши общие враги, которые клевещут на сенат, выдавая его за противника вашего владычества, и сеют семена раздора, для того чтобы пожинать плоды разрушения. Папа и сицилиец вступили в нечестивый союз с целью воспротивиться нашей свободе и вашему коронованию. С помощью Божьей наше рвение и мужество до сих пор делали все их усилия бесплодными. Мы взяли приступом дома и башни тех, кто принадлежал к числу их самых могущественных и самых предприимчивых приверженцев, и в особенности Франгинанов; некоторые из этих зданий заняты нашими войсками, а некоторые другие срыты до основания. Они сломали Мильвийский мост; но мы починили его и у крепли так, что вы можете безопасно пройти по нем, и ваша армия может вступить в город, не подвергаясь никаким нападениям из замка св. Ангела. Все, что мы сделали, и все, что намереваемся делать, клонится к вашей славе и пользе, и мы питаем верноподданническую надежду, что вы скоро лично прибудете сюда, чтоб отстоять нарушенные духовенством права, воскресить величие империи и превзойти славой и могуществом ваших предшественников. Просим вас, изберите для вашей резиденции столицу мира — Рим, предпишите законы Италии и тевтонскому государству и последуйте примеру Константина и Юстиниана, которые достигли всемирного владычества благодаря энергии римского сената и народа”. Но эти блестящие и обманчивые замыслы не прельстили франконца Конрада, взоры которого были устремлены на Святую Землю и который умер вскоре после своего возвращения из Святой Земли, не побывав в Риме.
Его племянник и преемник Фридрих Барбаросса более высоко ценил императорскую корону, и ни один из преемников Оттона не пользовался такою же, как он, абсолютной властью над итальянским государством. Окруженный своими духовными и светскими вассалами, Фридрих давал в лагере подле Сутри аудиенцию римским послам, которые обратились к нему со следующей смелой и напыщенной речью: “Внемлите голосу царицы городов; приблизьтесь с миролюбием и с дружелюбием к пределам Рима, который сбросил с себя иго духовенства и с нетерпением ждет той минуты, когда коронует своего законного императора. Да возвратятся прежние времена под вашим благотворным влиянием! Поддержите права вечного города и подчините его верховенству наглость этого мира. Вам не безызвестно, что в древние времена благодаря мудрости сената, мужеству и дисциплине всаднического сословия он подчинил своему владычеству Восток и Запад, страны на той стороне Альп и острова океана. В отсутствие наших монархов благородное учреждение сената было, по нашей вине, предано забвению, а вместе с нашим благоразумием уменьшилось и наше могущество. Мы восстановили и сенат, и всадническое сословие; мудрость одного и оружие другого будут посвящены вашей особе и пользе империи. Неужели вы оставите без внимание то, что вам говорит Рим: вы были моим гостем, а я сделал вас гражданином; вы были заальпийским иноземцем, а я выбрал вас моим государем; я отдал вам и самого себя, и все, что мне принадлежит. Ваша первая и самая священная обязанность — поклясться и подписать, что вы будете проливать вашу кровь за республику, что вы будете поддерживать, с соблюдением мира и справедливости, законы города и хартии, выданные вашими предместниками, и что вы наградите пятью тысячами фунтов серебра тех преданных вам сенаторов, которые провозгласят ваши титулы в Капитолии. Вместе с именем Августа усвойте его характер”. Ораторы еще не успели истощить своего запаса риторических украшений, когда раздраженный их высокомерием Фридрих прервал их и заговорил тоном монарха и завоевателя. “Древние римляне действительно прославились своим мужеством и своей мудростью; но в вашей речи не видно мудрости, и я желал бы видеть мужество в ваших действиях. Как все, что живет в этом подлунном мире, и Рим испытал на себе превратности времени и фортуны. Самые знатные из ваших семейств переселились на Восток, в царственный город Константина, а остатки вашего могущества и вашей свободы уже давно уничтожены греками и франками. Если вы желаете снова увидеть древнее величие Рима, мудрость сената, мужество всадников, дисциплину военных лагерей и храбрость легионов, то вы найдете их в Германской республике. Туда перешло не одно только могущество; все, что когда-то служило украшением для Рима, и все его добродетели также переселились за Альпы к более достойному народу. Они будут употреблены на вашу защиту, но они требуют от вас покорности. Вы говорите, что римляне приглашали к себе самого меня или моих предшественников; вы выражаетесь неправильно: они не приглашали нас, а молили нас о помощи. Город был спасен от его иноземных и домашних тиранов Карлом Великим и Оттоном, прах которых покоится в нашем отечестве, а их владычество было наградой за ваше спасение. Под этим владычеством ваши предки и жили, и умирали. Я требую от вас покорности и по праву наследования, и по праву владения, и кто же осмелится вырывать вас из моих рук? Разве силы франковой германцев ослабели от старости? Разве я побежден? Разве я в плену? Разве меня окружают знамена могущественной и непобедимой армии? Вы предписываете условия вашему повелителю; вы требуете клятв; если эти условия справедливы, то клятва излишня; если же они несправедливы, то клятва была бы преступлением. Разве вы можете сомневаться в моей справедливости? Она простирается на самого последнего из моих подданных. Разве мой меч не будет вынут из ножен, если нужно будет защищать Капитолий? Ведь этот меч снова присоединил к Римской империи лежащее на севере Датское королевство. Вы указываете и в какой мере, и на кого я должен изливать мои щедроты; я изливаю их обильным потоком, но не иначе, как по собственному усмотрению. Терпение и заслуга получат от меня все, а грубая настойчивость никогда не получит ничего”. Ни император, ни сенат не были в состоянии отстоять эти гордые притязания на владычество и на свободу своих действий. Фридрих подвигался к Ватикану в союзе с папой и внушая недоверие римлянам; в то время как совершалось его коронование, была сделана вылазка из Капитолия, и хотя многочисленность и мужество германцев одержали верх в этой кровавой борьбе, император не мог жить в безопасности внутри города, который причислял к своим владениям. Лет через двенадцать после того он осадил Рим с целью посадить антипапу на престол св. Петра, и двадцать пизанских галер проникли в Тибр; но сенат и народ были спасены искусно веденными переговорами и распространившеюся среди осаждающих заразительною болезнью; ни сам Фридрих, ни его преемники никогда не возобновляли этой попытки. Они истощали свои усилия на борьбу с папами, на Крестовые походы и на защиту независимости Ломбардии и Германии; они искали союза с римлянами, а Фридрих Второй поставил в Капитолии в подарок римлянам большое знамя, известное под названием миланского Саrоссio. После того как пресекся швабский царствующий дом, они были оттеснены за Альпы, а их последние коронации обнаружили бессилие и бедность тевтонских цезарей.
