Впрочем, мужество Арнольда не было лишено благоразумия: он пользовался покровительством римской знати и римского населения и, быть может, по их приглашению прибыл в Рим и стал оглашать семь холмов красноречивыми поучениями в защиту свободы. Смешивая в одной и той же речи цитаты из Тита Ливия и из посланий св. Павла и соединяя евангельские поучения с увлекательным заступничеством классических писателей за свободу, он доказывал римлянам, что их терпеливая покорность и пороки их духовенства совершенно извратили первоначальный характер христианской церкви и ее столицы. Он убеждал их отстаивать неотчуждаемые права человека и христианина, восстановить республиканские законы и республиканских должностных лиц, уважать имя императора, но заставить своего пастыря довольствоваться духовным управлением его паствой. Духовное управление этого пастыря также не могло избежать порицаний и контроля со стороны реформатора, и Арнольд научил низшее духовенство оказывать сопротивление кардиналам, присвоившим себе деспотическую власть над двадцатью восемью римскими кварталами, или приходами. Переворот не обошелся без грабежа и насилий, без пролития крови и разрушения домов, а победоносная партия обогатилась добычей, отнятой у духовенства и у знати, находившейся в числе ее противников. Арнольд Брешианский мог наслаждаться плодами своей миссии или оплакивать их; его владычество продолжалось более десяти лет, в течение которых двое пап — Иннокентий Второй и Анастасий Четвертый — или дрожали от страха внутри Ватикана, или бродили изгнанниками по соседним городам. Их место занял более энергичный и более счастливый в своих предприятиях первосвященник Адриан Четвертый — единственный англичанин, восседавший на престоле св. Петра и возвысившийся до этого высокого положения своими личными достоинствами из звания монаха и едва ли не нищего, жившего в монастыре св. Албана. Он дал себя знать при первом нанесенном ему оскорблении: один из кардиналов был убит или ранен на улице; папа отлучил от церкви преступное население, и Рим был лишен от Рождества до Пасхи действительных или воображаемых утешений, доставляемых религиозным культом. Римляне относились с пренебрежением к своему светскому монарху, но со скорбью и со страхом преклонились перед своим духовным отцом; они загладили свою вину покаянием и купили отпущение своих грехов изгнанием мятежного проповедника. Но мстительность Адриана этим не удовольствовалась и приближавшееся коронование Фридриха Барбароссы оказалось гибельным для отважного реформатора, оскорбившего — хотя и не в одинаковой мере — и главу церкви, и главу государства. На личном свидании в Витербо папа жаловался императору на свирепые буйства римлян, на оскорбления, унижения и угрозы, которым беспрестанно подвергались и он сам, и его духовенство, и на вредные тенденции еретических учений Арнольда, клонившихся к ниспровержению основных правил и светской и духовной субординации. Эти аргументы убедили Фридриха или, быть может, он увлекся желанием скорее получить императорскую корону; на весах честолюбия невинность или жизнь одного человека имеет очень мало значения, и общий враг императора и папы был принесен в жертву их минутному политическому единомыслию. После своего удаления из Рима Арнольд жил под покровительством виконтов Кампании, но его вырвало из их рук могущество цезаря; городской префект произнес над ним смертный приговор; этот мученик свободы был сожжен живым на глазах у беспечного и неблагодарного народа, а его пепел был брошен в Тибр, для того чтобы смертные останки наставника не могли быть собраны его еретическими учениками и не могли сделать для этих последних предметом религиозного поклонения. Его смерть была торжеством духовенства; вместе с его прахом исчезла и его секта, но память о нем не переставала жить в умах римлян. Вероятно, из его школы они вынесли тот новый религиозный догмат, что митрополию католической церкви нельзя наказывать отлучениями от церкви и интердиктами. Их епископы не переставали доказывать, что принадлежавшая папам верховная юрисдикция над царями и народами обнимала в особенности город и епархию князя апостолов. Но они проповедовали на ветер, и тот же самый принцип, который ослабил действие громов Ватикана, уменьшил употребление этого орудия во зло.
Привязанность к старинной свободе поддерживала доверие к рассказам, что еще в десятом столетии, в эпоху своих первых столкновений с саксонцем Оттоном, римский сенат и народ отстояли и восстановили республику, что из среды римской знати ежегодно избирались два консула и что в лице десяти или двенадцати плебейских должностных лиц воскресли имена и общественные обязанности народных трибунов. Но это почтенное здание исчезает из глаз при свете критики. Среди мрака средних веков иногда можно различить названия сенаторов, консулов, сыновей консулов; они или давались императорами, или присваивались самыми влиятельными гражданами для обозначения их ранга, почетных отличий, быть может, также их притязаний на происхождение в прямой линии от патрициев; но это были не более как бессодержательные титулы, не имевшие ничего общего с установленной формой правления; только с 1144 года после Р.Х. учреждение сената заносилось в городские акты как начало новой блестящей эры. Новые государственные учреждения были наскоро созданы честолюбием частных людей или народным энтузиазмом; но в Риме не нашлось в двенадцатом столетии ни антиквария, ни законодателя, для того чтобы уяснить и восстановить гармонию и пропорциональность всех составных частей старинного моделя. Сборища свободного и вооруженного народа всегда будут выражать свою волю громкими и внушительными возгласами. Но правильное разделение на тридцать пять триб, равновесие между богатством и многочисленностью членов центурий, речи оппозиционных ораторов и медленные операции подачи голосов и баллотирования едва ли могли годиться для ослепленной народной толпы, которая не была знакома с организацией правильной системы управления и не умела ценить ее благодеяний. Арнольд предлагал восстановить всадническое сословие и снова ввести прежние в нем различия; но что же могло бы служить мотивом или мерилом для таких различий? Пришлось бы принять в соображение тогдашнюю бедность и соразмерно с нею уменьшить ту сумму богатств, которая давала бы право на вступление в сословие всадников; в ту пору уже не представлялось надобности в гражданских обязанностях судей и арендаторов государственных доходов; а первоначальная обязанность всадников нести военную службу верхом на коне уже была более благородным образом заменена обязанностями феодальных владетелей и духом рыцарства. Юриспруденция республики сделалась бесполезной и была всеми позабыта; жившие или под римскими, или под варварскими законами, итальянские народы и семьи мало помалу смешались в одну общую массу, а воспоминание о кодексе и пандектах Юстиниана сохранялось лишь в туманных преданиях и в неполных отрывках. При восстановлении своей политической свободы римляне, без сомнения, восстановили бы название и должность консулов, если бы они не пренебрегали титулом, который итальянские города раздавали без всякого разбора и который в конце концов сделался принадлежностью скромных торговых агентов, содержимых в чужих странах. Но право трибуна налагать свой запрет на правительственные решения предполагает или вызывает существование настоящей демократии. Древние патриции были подданными государства, а новейшие бароны — его тиранами, и те враги внутреннего спокойствия и порядка, которые оскорбляли наместника Христа, недолго относились бы с уважением к безоружной неприкосновенности плебейских должностных лиц.
В происшедшем в двенадцатом столетии перевороте, который дал Риму новую жизнь и послужил для него началом новой эры, мы усматриваем некоторые существенно важные факты, в которых сказалась или которыми упрочилась политическая независимость римлян.
1. Одна из семи возвышенностей, на которых построен Рим, — Капитолийский холм имеет около четырехсот ярдов в длину и двести ярдов в ширину. Сто ступенек вели к вершине Тарпейской скалы, а этот подъем был еще более крут до того времени, как развалины разрушенных зданий сделали его более удобнопроходимым и засыпали пропасть. С древнейших времен Капитолий служил в мирное время храмом, а в военное время — крепостью; после утраты города римляне выдержали там осаду против победоносных галлов, а во время междоусобных войн между Вителлием и Веспасианом это святилище империи было взято приступом и сожжено. Храмы Юпитера и однородных с ним богов были обращены в прах; их места были заняты монастырями и домами, а время частью повредило, частью совершенно разрушило толстые городские стены и длинные портики, тянувшиеся вниз по склону холма. Лишь только римляне сделались свободным народом, они возвратили Капитолию если не его прежнюю красоту, то его прежнюю прочность, укрепили это средоточие своих военных сил и место государственных совещаний, и, конечно, даже те из них, у которых были самые черствые сердца, воспламенялись, всходя на этот холм, от воспоминаний о своих предках.
