Константинополь остался пустым и разоренным, без монарха и без жителей. Но у него нельзя было отнять его бесподобного географического положения, которое наметило там столицу обширной империи, а выгоды этого положения всегда будут одерживать верх над переворотами, совершаемыми временем и фортуной. Прежние столицы оттоманов Бурса и Адрианополь низошли до одного уровня с провинциальными городами, и Мехмед Второй избрал резиденцией и для самого себя, и для своих преемников те самые высоты, которые были избраны Константином. Укрепления Галаты могли служить убежищем для латинов и потому были из предосторожности разрушены; но причиненный турецкими пушками вред был скоро заглажен, и еще до наступления августа было заготовлено огромное количество жженой извести для исправления городских стен. Так как вся завоеванная территория вместе со зданиями как общественными, так и частными, как священными, так и мирскими, поступила в собственность завоевателя, то Мехмед прежде всего отвел на оконечности треугольника пространство в восемь стадий для своего сераля или дворца. Там, в недрах роскоши, этот grand signor (этот пышный титул был придуман итальянцами), по-видимому, владычествует над Европой и над Азией; однако, живя на берегах Босфора, он не всегда обеспечен от нападений неприятельского флота. В пользу превращенного в мечеть Софийского собора были назначены большие постоянные доходы; он украсился высокими минаретами, и его окружили рощами и фонтанами, для того чтобы мусульманам было удобнее исполнять благочестивые обряды и совершать омовения. Того же моделя придерживались при постройке ями, или царских мечетей, а первая из таких мечетей была построена самим Мехмедом на развалинах церкви Святых Апостолов и гробниц греческих императоров. На третий день после взятия Константинополя была найдена, при помощи видения, могила того Абу-Айюба, или Иова, который был убит во время первой осады города арабами, и перед гробницей этого мученика султаны стали опоясывать себя мечом перед вступлением на престол. До Константинополя уже нет дела тому, кто пишет историю Римской империи, и я не буду перечислять тех общественных и религиозных зданий, которые были или осквернены, или вновь воздвигнуты его турецкими владетелями; город очень скоро снова наполнился жителями, и до истечения сентября пять тысяч семейств из Анатолии и Романии исполнили требование султана, который приказал им под страхом смертной казни переселиться в их новые жилища в столицу. Трон Мехмеда охраняли многочисленность и преданность его мусульманских подданных, но султан из благоразумных политических расчетов старался привлечь в столицу оставшихся на свободе греков, и они стали толпами возвращаться в Константинополь, лишь только убедились, что им нечего бояться ни за их жизнь, ни за их свободу, ни за исповедывание их религии. При избрании Патриарха и при его возведении на патриаршеский престол возобновился церемониал византийского двора. С удовольствием, смешанным с отвращением, греки взирали, как восседавший на своем троне султан вручил Геннадию символ его духовного звания — патриаршеский посох, как он провожал Патриарха до ворот сераля, как он подарил ему покрытого богатой попоной коня и как он приказал визирям и пашам проводить Геннадия до назначенного для его резиденции дворца. Константинопольские церкви были разделены между приверженцами двух религий; границы, в которых должны были держаться оба культа, были ясно определены, и пока эти постановления не были нарушены внуком Мехмеда, Селимом, грекив течение более шестидесяти лет пользовались выгодами этого справедливого раздела. Защитники христианства, находившие для себя поощрение со стороны тех членов дивана, которые пытались сдерживать религиозный фанатизм султана, имели смелость утверждать, что этот раздел был делом не великодушия, а справедливости, не уступкой, а исполнением договора, и что только одна половина города была взята приступом, а другая половина сдалась, положившись на ненарушимость условий капитуляции. Они утверждали, что подлинный акт соглашения был уничтожен огнем, но что его утрату восполнило свидетельство трех престарелых янычаров, помнивших о заключении этой сделки, а продажные клятвенные уверения этих янычаров имеют в глазах Кантемира более веское значение, чем положительное и единогласное свидетельство современных историков.

Я оставляю в руках турок все другие осколки греческих владений в Европе и в Азии, но историю упадка и разрушения Римской империи на Востоке я должен закончить окончательным пресечением двух последних, царствовавших в Константинополе, династий. Два брата, носившие имя Па-леологов и владевшие Мореей с титулом деспотов, Димитрий и Фома, были поражены известием о смерти императора Константина и о падении монархии. Сознавая свою неспособность обороняться, они приготовились вместе с преданными им знатными греками к отъезду в Италию, где могли безопасно укрыться от меча оттоманов. Их опасения были рассеяны победоносным султаном, который удовольствовался данью в двенадцать тысяч дукатов, а между тем как он занимался опустошением континента и островов в поисках за добычей, он в течение семи лет оставлял Морею в покое. Но этот промежуток времени был периодом скорби, раздоров и несчастий. Три сотни итальянских стрелков не были в состоянии оборонять гекзамилион — этот оплот коринфского перешейка, так часто подвергавшийся разрушению и воздвигавшийся вновь; турки завладели этими воротами Коринфа и возвратились из своей летней экспедиции с многочисленными пленниками и с богатой добычей, а жалобы обиженных греков выслушивались с равнодушием и с пренебрежением. Албанцы, принадлежавшие к кочевому племени пастухов и разбойников, разбрелись по полуострову, совершая грабежи и убийства; оба деспота прибегли к опасной и унизительной помощи жившего в соседстве с ними паши. А после того, как этот паша подавил восстание, он преподал им наставление, как они должны впредь себя вести. Ни узы кровного родства, ни клятвы, которые они неоднократно давали друг другу перед преобщением святых тайн и перед алтарем, ни крайний тяжелый гнет необходимости, не могли примирить их или хоть на время прекратить их домашние ссоры. Каждый из них опустошал огнем и мечем наследственные владения своего брата. Денежные пособия и подкрепления, присылавшиеся с запада, тратились на междуусобицы, а их силы употреблялись только на то, чтобы совершать варварские и самовольные экзекуции. Бедственное положение и мстительность побудили самого слабого из двух соперников обратиться к покровительству их верховного повелителя. А когда все было готово для отмщения, Мехмед объявил себя сторонником Димитрия и вступил в Морею с непреодолимыми военными силами. Завладев Спартой султан сказал своему союзнику: “Вы слишком слабы и не можете держать в повиновении эту беспокойную провинцию. Я возьму в жены вашу дочь, а вы проведете остаток ваших дней в спокойствии и в почете.” Димитрий со вздохом подчинился, отдал свою дочь и свои укрепленные замки, отправился в Андрианополь вслед за своим повелителем и зятем, и получил для прокормления себя и своих приверженцев город во Фракии и соседние острова: Импрус, Лемнос и Самофрак. В следующем году к нему присоединился такой-же как и он несчастливиц, последний представитель рода Комнинов. Давид, основавший после взятия Константинополя латинами новую империю на берегах Черного моря. В то время, как Мехмет завоевывал Анатолию, он окружил с моря и с сухого пути столицу Давида, который имел смелость называть себя Трапезундским императором, а все переговоры ограничились кратким и ясным вопросом: “Желаете ли вы сохранить вашу жизнь и ваши сокровища путем добровольной уступки ваших владений, или же вы предпочитаете лишиться и ваших владений, и ваших сокровищ, и вашей жизни?” Слабый Комнин подчинился внушениям страха и последовал примеру того мусульманина, который владел в соседстве с ним Синопой, и который по предъявлению точно такого же требования, сдал султану укрепленный город с четрьмястами пушками и с десяти или двенадцати тысячным гарнизоном. Условия на которых была заключена капитуляция Трапезунда, были в точности исполнены, и император был перевезен вместе со своим семейством в один из находившихся в Романии замков; но его заподозрили, по какому-то крайне незначительному поводу, в тайных сношениях с персидским царем, и Давид был принесен в жертву недоверчивости или корыстолюбию победителя вместе со всеми членами дома Комнинов. Даже название Мехмедова тестя не могло долго предохранять несчастного Димитрия от ссылки и от конфискации его имущества; его унизительная покорность возбуждала в султане и сострадание, и презрение; его приверженцы были переселены в Константинополь, а чтобы облегчить его стесненное положение, ему уплачивали пенсию в пятьдесят тысяч асперов до той минуты, когда монашеское одеяние и наступившая в преклонных летах смерть избавили Палеолога от земного властителя.