Во время осады Константинополя несколько раз произносились слова “мир” и “капитуляция”, и между неприятельским лагерем и столицей несколько раз велись сношения через посредство послов. Гордость императора смирилась в несчастьи, и он согласился бы на всякие мирные условия, совместимые с неприкосновенностью религии и императорской власти. Турецкий султан желал сберечь жизнь своих солдат; он еще сильнее желал достигнуть обладания византийскими сокровищами и исполнял священный долг мусульманина, предоставляя габурам на выбор или обрезание, или уплату дани, или смерть. Корыстолюбие Мехмеда, быть может, удовлетворилось бы ежегодной уплатой ста тысяч дукатов; но его честолюбие стремилось к обладанию столицей Востока; императору он предлагал равноценную замену утраченных владений, а народу — свободу вероисповедания или безопасное удаление из города; но после нескольких бесплодных попыток установить условия мирного договора он объявил о своей решимости или воссесть на константинопольском престоле, или умереть под стенами города. Чувство чести и опасение навлечь на себя общее порицание не дозволили Палеологу отдать город в руки оттоманов, и он решился вести борьбу до последней крайности. Султан употребил несколько дней на приготовления к приступу, а его любимая наука астрология отсрочила гибель греков, указав на 29 мая как на самый благоприятный день для задуманного дела. Вечером 27 мая он сделал свои окончательные распоряжения, собрал военных начальников и разослал по лагерю глашатаев с приказанием объяснять мотивы опасного предприятия и обязанность каждого повиноваться. Страх — главная опора деспотических правительств, и выраженные в восточном стиле угрозы султана предупреждали беглецов и дезертиров, что будь у них птичьи крылья, они все-таки не избежали бы его неумолимого правосудия. Его паши и янычары большею частью происходили от христианских родителей; но усыновления приучали их дорожить честью турецкого имени, и несмотря на то что солдаты постепенно сменялись новыми рекрутами, подражание и дисциплина поддерживали один и тот же дух и в легионах, и в полках, или одах. Мусульман убеждали как следует приготовиться к священному предприятию — очистить душу молитвой, тело — семью омовениями и воздерживаться от пищи до конца следующего дня. Толпа дервишей ходила по палаткам, для того чтоб внушать солдатам желание мученической смерти и чтоб уверять их, что убитые будут наслаждаться вечной юностью среди райских ручьев и садов в объятиях чернооких дев. Впрочем, Мехмед рассчитывал всего более на влияние мирских и видимых наград. Победоносным войскам было обещано двойное жалованье. “Город и его здания, — говорил Мехмед, — принадлежат мне; но я предоставляю вам, в награду за ваше мужество, пленников и добычу, сокровища, заключающиеся в золоте и женской красоте; будьте богаты и счастливы. В моем владении немало провинций: тот неустрашимый солдат, который прежде всех взберется на стены Константинополя, будет награжден управлением самой лучшей и самой богатой из них, а моя признательность осыпет его такими почестями и милостями, которые превзойдут его собственные ожидания”. Эти разнообразные и веские мотивы возбудили среди турок общее рвение, заставлявшее их не дорожить жизнью и с нетерпением ожидать боя; их лагерь огласился обычными возгласами мусульман: “Бог един, а Магомет — его пророк”, а море и суша осветились разведенными ночью огнями на всем пространстве от Галаты до Семи Башен.

В совершенно ином положении находились христиане; они в громких и бесплодных жалобах скорбели о своих грехах и об угрожавшем за эти грехи наказании. Божественную икону Св. Девы они носили по городу в торжественной процессии; но их небесная заступница была глуха к их мольбам; они обвиняли императора в упорном нежелании своевременно сдаться на капитуляцию, предвкушали свою ужасную участь и мечтали о спокойствии и безопасности, которыми будут наслаждаться в рабской зависимости от турок. Самые знатные греки и самые храбрые союзники были вызваны во дворец для того, чтобы приготовиться 28-го числа вечером к исполнению своих опасных обязанностей во время генерального приступа. Последняя речь Палеолога была надгробным словом над Римской империей: он рассыпался в обещаниях и мольбах и тщетно пытался внушить надежду, которая угасла в его собственной душе. В этом мире все было печально и мрачно, а ни Евангелие, ни христианская церковь не обещали никакой особой награды тем героям, которые погибнут, защищая свое отечество. Но пример монарха и неприятная жизнь внутри осажденного города воодушевили этих воинов мужеством отчаяния; эту трогательную сцену описал историк Франц, сам присутствовавший на этом печальном совещании. Они плакали и обнимались; не заботясь ни о своих семьях, ни о своих личных интересах, они обрекли себя на смерть, и каждый из отправившихся на свой пост начальников провел всю ночь на городском валу в тревожном бдении. Император отправился в сопровождении нескольких преданных друзей в Софийский собор, который через несколько часов должен был превратиться в мечеть; там они плакали, молились и благочестиво приобщились Св. Таин. Константин отдохнул несколько минут во дворце, в котором со всех сторон раздавались крики и плач; затем он попросил прощения у всех, кого мог обидеть, и сел на коня, чтобы объехать сторожевые посты и наблюдать за движениями неприятеля. В своем бедственном положении и в своем падении последний Константин был более велик, чем византийские цезари во время своего продолжительного благополучного владычества.

Успеху приступа иногда может способствовать ночная суматоха; но воинская прозорливость и астрономические познания Мехмеда заставили его отложить атаку до утра достопамятного 29-го мая 1453 года по христианскому летоисчислению. Предшествовавшая ночь была проведена в самых деятельных приготовлениях; войска, пушки и фашины были пододвинуты к краю рва, представлявшего во многих местах удобный и гладкий проход вплоть до бреши, а восемьдесят турецких галер почти прикасались своей носовой частью и своими штурмовыми лестницами до стен гавани, самых неудобных для обороны. Солдатам было приказано хранить молчание под страхом смертной казни; но физические законы движения и звука не подчиняются ни дисциплине, ни страху; каждый из турок мог не раскрывать рта и осторожно передвигать ноги, а движение и усилия стольких тысяч людей все-таки производили странное смешение нестройных звуков, которые долетали до слуха стоявших на башнях часовых. С рассветом турки двинулись на приступ и с моря, и с сухого пути, воздержавшись от обычного сигнального пушечного выстрела, а сомкнутость и непрерывность их боевой линии сравнивали со свитой или со скрученной веревкой. Их передние ряды состояли из разного сброда: из добровольцев, сражавшихся без всякого порядка и без всякой дисциплины, из слабых стариков и детей, из крестьян и бродяг, из всех тех, кто примкнул к турецкой армии в безрассудном расчете на добычу и на мученическую смерть. Общий напор принудил их устремиться на городские стены; те из них, которые имели смелость взобраться на эти стены, были немедленно сброшены в ров, и ни одна стрела и ни одно пушечное ядро не были бесплодно пущены христианами в эту густую массу людей. Но их физические силы и их боевые запасы истощились в этой утомительной обороне; ров наполнился трупами, по которым боевые товарищи убитых могли пробираться, как по мосту, и смерть этих обреченных на гибель людей оказалась более полезной, чем их жизнь. Войска Анатолии и Романии ходили одни вслед за другими на приступ под руководством своих пашей и санжаков; их успехи были непрочны и сомнительны; после двухчасовой борьбы перевес был на стороне греков и их положение улучшилось; повсюду раздавался голос императора, убеждавшего солдат сделать последнее усилие, чтобы спасти их отечество. В эту роковую минуту двинулись вперед со своими свежими силами энергичные и непобедимые янычары. Сам султан, верхом на коне и с железной булавой в руке, был очевидцем и судьей их мужества; его окружал десятитысячный отряд его отечественных войск, которые он приберегал для решительной минуты; он голосом и глазами направлял и толкал вперед толпы нападающих. Многочисленные представители его правосудия стояли позади боевой линии, для того чтобы поощрять, сдерживать или наказывать солдат, и если было опасно устремляться вперед, зато, поворачивая назад, нельзя было избежать позора и смертной казни. Крики, вызванные страхом или физическими страданиями, заглушались воинственной музыкой барабанов, труб и литавр, а на опыте дознано, что механическое действие звуков, ускоряя кровообращение и усиливая душевную бодрость, производит на человеческий организм более сильное впечатление, чем красноречивые воззвания к здравому смыслу и к чести. Оттоманская артиллерия гремела со всех сторон — и с фронта турецкой армии, и с галер, и с моста; и неприятельский лагерь и столица, и греки и турки, были окружены облаками дыма, которые могли быть разогнаны только спасением или окончательным падением Римской империи. Рукопашные схватки действительных или вымышленных героев забавляют нашу фантазию и возбуждают в нас сочувствие к которому-нибудь из двух противников, искусные военные эволюции могут обогащать наш ум новыми познаниями и вносить усовершенствования в науку, хотя и вредную, но необходимую для человеческого общества, но в однообразном и отвратительном зрелище генерального приступа нет ничего, кроме крови, ужасов и общего смятения, и я не возьмусь описывать сцену, которая происходила три столетия тому назад на далеком расстоянии в тысячу миль и о которой не могли составить себе верного и ясного понятия даже сами действующие лица.