В эпоху Крестовых походов греки с удивлением и с ужасом взирали на поток переселенцев, непрерывно вытекавший из неведомых западных стран. Посещение этих стран их последними императорами отдернуло завесу и раскрыло перед их взорами могущество европейских народов, которых они с тех пор уже не осмеливались клеймить названием варваров. Наблюдения как самого Мануила, так и сопровождавших его более внимательных наблюдателей, были записаны одним современным византийским историком. Я соберу в одно целое и вкратце изложу его отрывочные замечания, так как для читателя будет интересно и, быть может, даже поучительно познакомиться с этим грубым очерком Германии, Франции и Англии, с древней и новой историей которых мы теперь так хорошо знакомы. 1. Германия (пишет грек Халкокондил) — обширная страна между Веной и океаном; она простирается (какое странное географическое указание) от Праги в Богемии до реки Тартесса и до Пиренейских гор. Ее почва довольно плодородна, хотя не производит ни винных ягод, ни маслин; воздух там здоровый; туземцы крепкого и здорового телосложения, и эти холодные страны редко страдают от моровой язвы и от землетрясений. После скифов и татар германцы — самый многочисленный из всех народов; они храбры и терпеливы, и если бы они были соединены под властью одного вождя, их могущество было бы непреодолимо. Они получили от папы право выбирать римского императора, и никакой другой народ не питает более искренней привязанности к религии латинского Патриарха и не обнаруживает более усердной готовности повиноваться ему. Большая часть страны разделена между князьями и прелатами, но Страсбург, Кельн, Гамбург и более двухсот вольных городов управляются разумными и справедливыми законами, установленными по общему желанию в видах общей пользы. У них и в мирное, и в военное время часто случаются дуэли, или единоборства, между пешими бойцами; они отличаются своим превосходством во всех механических искусствах и могут похвастаться изобретением пороха и пушек, с которым уже познакомились почти все народы. 2. Французское королевство тянется на протяжении более пятнадцати или двадцати дней пути между Германией и Испанией и от Альп до Британского океана; в нем много цветущих городов, а между этими городами Париж, служащий резиденцией для короля, превосходит все остальные богатством и роскошью. Немало принцев и знатных особ поочередно дежурят в его дворце и признают его своим государем; самые могущественные между ними — герцоги Бретанский и Бургундский; этот последний владеет богатой провинцией Фландрией, гавани которой посещаются кораблями и торговцами и из нашего отечества, и из самых отдаленных стран. Французы — древний и богатый народ; своим языком и нравами они хотя и отличаются от итальянцев, но имеют некоторое с ними сходство. Они до такой степени гордятся императорским титулом Карла Великого, своими победами над арабами и подвигами своих героев Оливье и Роланда, что считают себя первым из западных народов; но эта безрассудная гордость была недавно унижена несчастным исходом их войны с англичанами, живущими на Британском острове. 3. Британия лежит на океане, напротив берегов Фландрии; ее можно считать или за один остров, или за три острова, связанные между собою общими интересами, одинаковыми нравами и одним для всех правительством. Она имеет в окружности пять тысяч стадий; вся страна усеяна городами и селениями; хотя в ней вовсе не растет виноград и мало плодовых деревьев, она изобилует рожью и ячменем, медом и шерстью, а ее жители выделывают в большом количестве суконные материи. Главный город острова Лондонможет по своей многолюдности и по своему могуществу, по своему богатству и роскоши заявлять притязание на первенство между всеми западными городами. Он лежит на широкой и быстрой реке Темзе, которая на расстоянии тридцати миль от него впадает в Галльское море, а благодаря ежедневным морским приливам и отливам торговые суда могут безопасно и входить в эту гавань, и выходить из нее. Король стоит во главе могущественной и буйной аристократии; его главные вассалы владеют своими поместьями по наследственному и неотъемлемому праву, а законы устанавливают и пределы королевской власти, и обязанности вассалов. Королевство нередко бывало жертвою иноземных завоевателей и внутренних восстаний; но туземцы храбры и отважны, славятся своими воинскими доблестями и победоносны в войнах. Форма их щитов заимствована от итальянцев, а форма их мечей — от греков; употребление длинного лука доставляет англичанам решительное преимущество над их противниками. Их язык не имеет сходства с теми, на которых говорят жители континента; по привычкам домашней жизни их нелегко отличить от их соседей французов; но самую странную черту в их нравах составляет их пренебрежение к супружеской чести и к женскому целомудрию. Когда они посещают друг друга, гостеприимство выражается прежде всего в том, что гостя целуют жена и дочери хозяина дома; между друзьями жены даются и берутся взаймы без всякого стыда, а островитяне вовсе не возмущаются такими странными отношениями и их неизбежными последствиями. Так как мы хорошо знакомы с обычаями древней Англии и вполне уверены в целомудрии наших матерей, то мы можем смеяться над легковерием или приходить в негодование от несправедливости греческого историка, который, должно быть, принял скромное приветствие за преступный поцелуй. Но его легковерие и его несправедливость преподают нам важный урок — они заставляют нас не полагаться на рассказы путешественников об отдаленных странах и считать за вымыслы те факты, которые не согласуются с законами природы и с народным характером.

После своего возвращения в Константинополь и после одержанной Тимуром победы Мануил царствовал много лет в благоденствии и спокойствии. Пока сыновья Баязида искали его дружбы и не беспокоили его владений, он довольствовался национальной религией и употреблял часы досуга на сочинение в ее защиту двадцати богословских диалогов. Появление византийских послов на Констанцком соборе свидетельствовало об усилении как турецкого влияния, так и влияния латинской церкви; завоевания султанов Мехмеда и Мурада примирили императора с Ватиканом, а осада Константинополя едва не вовлекла его в признание двойного исхождения Святого Духа. Когда Мартин Первый, избавившись от всяких соперников, вступил на престол св. Петра, между Востоком и Западом завязались дружелюбные сношения посредством писем и посольств. С одной стороны — честолюбие, а с другой — стесненное положение заставляли выражаться одинаково приличным языком, который отзывался кротостью и человеколюбием; хитрый грек выражал желание женить своих шестерых сыновей на итальянских принцессах, а не менее хитрый римлянин отправил в Константинополь дочь маркиза Монферратского в сопровождении знатных девиц в надежде, что они смягчат своей красотой упорство еретиков. Однако людям прозорливым было нетрудно заметить, что под маской религиозного рвения все было фальшиво и при константинопольском дворе, и в константинопольской церкви. Сообразно с тем, усиливалась ли опасность или ослабевала, император делал то шаг вперед, то шаг назад, то уполномочивал своих министров на ведение переговоров, то уничтожал эти полномочия и отклонял настоятельные требования окончательного ответа, ссылаясь на необходимость предварительно выслушать мнения своих патриархов и епископов и на невозможность собрать тех и других в такое время, когда турецкая армия стояла у ворот его столицы. Из происходившей по этому предмету официальной переписки видно, что греки настаивали на последовательном исполнении трех условий — присылки подкреплений, созвания собора и затем соединения церквей, а латины отклоняли второе из этих условий и соглашались на первое только с той оговоркой, что оно будет последствием исполнения третьего условия и добровольной за него наградой. Впрочем, мы в состоянии раскрыть самые сокровенные замыслы Мануила, так как он изложил их в одной интимной беседе без всяких хитростей или притворства. На склоне своих лет император взял в соправители своего старшего сына Иоанна Палеолога Второго и возложил на него большую часть правительственных забот. В присутствии только своего любимого камергера, историка Франца, он однажды объяснил своему соправителю и преемнику те принципы, которыми он руководствовался в своих переговорах с папой. “Наш последний ресурс против турок”, — говорил Мануил, — “их опасение, что мы вступим в союз с латинами, и страх, который им внушают воинственные западные народы, способные нас защитить, а их истребить. Всякий раз, как басурманы будут угрожать вам, указывайте им на эту опасность. Предлагайте созвание собора, совещайтесь на счет способов осуществить это намерение, но постоянно затягивайте переговоры и уклоняйтесь от созвания собора, который не может доставить нам ни духовной, ни мирской пользы. Латины высокомерны; греки упрямы; ни та, ни другая сторона не согласится на уступки и не отречется от своих верований, и попытка полного объединения упрочит раскол, поселит вражду между двумя церквами и оставит нас без всякой надежды на спасение и без всякой защиты на произвол варваров”. Эти полезные наставления не понравились юноше; он встал и молча удалился, а благоразумный монарх посмотрел на меня (продолжает Франц) и продолжал так: “Мой сын считает себя великим человеком и героем, но увы! наше жалкое время не доставляет никакого поприща для геройства или для величия. Его отвага была бы уместна в более счастливые времена наших предков, а при нашем теперешнем положении нужен такой император, который осмотрительно оберегал бы последние остатки нашего наследственного достояния. Я хорошо помню, какие блестящие надежды он возлагал на наш союз с Мустафой, и я сильно опасаюсь, что его опрометчивая храбрость будет причиной гибели нашего рода и что даже религия может ускорить наше падение”. Однако благодаря своей опытности и своему влиянию Мануил сохранял мир и уклонялся от созвания собора до конца своей жизни; он умер на семьдесят восьмом году от роду в монашеской одежде, разделив свою дорогую движимость между своими детьми и бедняками, между своими докторами и любимыми служителями. Второй из его шести сыновей, Андроник, получил в удел княжество Фессалонику и умер от проказы вскоре после того, как продал этот город венецианцам и как им окончательно завладели турки. Благодаря счастливой случайности к империи был снова присоединен Пелопоннес или Морея, а в более счастливую эпоху своего царствования Мануил укрепил узкий перешеек на протяжении шести миль каменною стеной и стапятьюдесятью тремя башнями. Стена была разрушена при первом напоре оттоманов; плодоносный полуостров мог бы считаться достаточным для четырех младших братьев Феодора и Константина, Димитрия и Фомы; но они истощили остатки своих сил во внутренних раздорах, и те из них, которые не имели успеха, были вынуждены жить в зависимости в византийском дворце.