Во время своего непродолжительного отдыха Тимур восседал на самаркандском престоле со всею пышностью могущественного монарха, выслушивая жалобы своих подданных, распределяя в надлежащей мере награды и наказания, употребляя свои богатства на сооружение дворцов и храмов и давая аудиенции послам египетским, арабским, индийским, татарским, русским и испанским; эти последние поднесли ему обои, которые затмили искусство восточных художников. Бракосочетание шести императорских внуков было принято за доказательство и религиозности Тимура, и его отеческой нежности; оно было совершено с такой же пышностью, какая соблюдалась при древних калифах, и происходило в садах Канигула, украшенных бесчисленными палатками и павильонами, в которых были выставлены напоказ и богатства обширного города, и добыча победоносной армии. Целые леса были срублены для снабжения кухонь топливом; равнина была усеяна сложенными в пирамиды яствами и сосудами, которые были наполнены напитками; тысячи гостей были приглашены на этот пир; все государственные сословия и все народы имели своих представителей за царским банкетом; не были исключены (говорит высокомерный перс) и европейские послы, так как и самые маленькие рыбки (casses) находят себе место в океане. Общая радость выражалась в иллюминациях и маскарадах; всем самаркандским ремесленникам был сделан смотр, и каждый из них постарался выдумать что-нибудь изящное и выставить напоказ какой-нибудь удивительный образчик своего искусства. После того как кади утвердили брачные договоры, новобрачные удалились в свои покои; по азиатскому обыкновению, они девять раз одевались и раздевались и при каждой перемене платья на их голову сыпались жемчужины и рубины, которые с пренебрежением оставлялись в пользу прислуги. Было обнародовано помилование в пользу всех без исключения; все законы были отложены в сторону, и все удовольствия были дозволены; народ получил свободу, а монарх бездействовал, и историк Тимура мог заметить, что после пятидесяти лет, проведенных в созидании империи, единственной счастливой эпохой в жизни завоевателя были те два месяца, во время которых он не хотел пользоваться своею властью. Но его скоро пробудили из бездействия правительственные заботы и приготовления к войне. Он развернул свое знамя для похода на Китай; эмиры донесли ему, что уже собрано двести тысяч отборных и испытанных солдат, участвовавших в кампаниях иранской и туранской; их багаж и провизии перевозились на пятистах больших повозках и на огромном числе лошадей и верблюдов, и войска приготовились к продолжительному отсутствию, так как даже для беспрепятственно двигавшихся караванов было недостаточно шести месяцев для переезда из Самарканда в Пекин. Ни преклонные лета, ни суровое зимнее время не могли сдержать Тимурова нетерпения; он сел на коня, переправился через Сыр-Дарью по льду, проехал от своей столицы семьдесят шесть парасангов, или триста миль, и раскинул свой последний лагерь в окрестностях Отрара, где его ожидал ангел смерти. Усталость и неумеренное употребление воды со льдом усилили мучившую его лихорадку, и завоеватель Азии испустил дух на семидесятом году своей жизни, через тридцать пять лет после своего вступления на джагатайский престол. Его замыслы рассеялись, его армии разбрелись в разные стороны, Китай спасся, а через четырнадцать лет после его смерти самый могущественный из его сыновей посылал в Пекин послов для засвидетельствования своей дружбы и для устройства некоторых торговых дел.

Слава Тимура распространилась и на Востоке и на Западе; его потомки до сих пор носят императорский титул, а похвалы или признания его злейших врагов могли служить в некоторой мере оправданием для его подданных, чтивших его почти наравне с божеством. Несмотря на то что он хромал одной ногой и не мог свободно владеть одной рукой, его телосложение и осанка не были недостойны его высокого положения, а его крепкое здоровье, столь необходимое и для него самого, и для его империи, поддерживалось воздержанностью и телесными упражнениями. В фамильярных беседах он был серьезен и сдержан, и хотя он не был знаком с арабским языком, зато плавно и изящно говорил по-персидски и по-турецки. Он любил беседовать с образованными людьми о сюжетах исторических и научных, а в часы досуга развлекался игрой в шахматы, которую усовершенствовал или испортил своими нововведениями. В своей религии он был ревностным, хотя, быть может, и не вполне правоверным мусульманином, но его здравомыслие дает нам право предполагать, что его суеверное уважение к предзнаменованиям и пророчествам, к святым и к астрологам было притворно и служило орудием для его политических замыслов. Своей обширной империей он управлял один с неограниченною властью; в его царствование не было ни бунтовщиков, которые восстали бы против его могущества, ни фаворитов, которые употребляли бы во зло его милостивое расположение, ни министров, которые вводили бы его в заблуждения. Он неуклонно держался того правила, что слово монарха никогда не должно вызывать возражений и никогда не может быть взято назад; но его враги со злорадством замечали, что те из его приказаний, которые давались из гневного раздражения на чью-либо погибель, исполнялись с большею точностью, чем те, которые были внушены милосердием и милостивым расположением. Его сыновья и внуки, оставшиеся после его смерти в числе тридцати шести, были его первыми и самыми покорными подданными, а когда им случалось уклониться от исполнения их долга, их наказывали по законам Чингиса палочными ударами и затем им возвращали прежний почет и прежние должности. В душе Тимура, быть может, крылись и общественные добродетели; он, быть может, не был неспособен любить своих друзей и миловать своих врагов; но правила нравственности основаны на общественных интересах, и, быть может, будет достаточно воздать похвалу мудрости монарха за щедрость, которая не разоряла его, и за правосудие, которое упрочивало его власть и обогащало его. Действительно, на монархе лежит обязанность поддерживать гармонию между начальниками и подчиненными, наказывать высокомерных, защищать слабых, награждать заслуги, изгонять из своих владений пороки и леность, охранять путешественников и торговцев, сдерживать хищнические увлечения солдат, уважать труд землепашца, поощрять промышленность и ученые занятия и путем справедливого распределения податей увеличивать государственные доходы, не увеличивая налогов; но исполнение этих обязанностей приносит ему обильное и немедленное вознаграждение. Тимур мог похвастаться тем, что при его вступлении на престол Азия была жертвой анархии и грабежа, между тем как во время его благополучного царствования ребенок мог без страха и без опасности пройти с кошельком золота в руке от восточной до западной границы его владений. Тимур полагал, что эта реформа служила оправданием для его завоеваний и давала ему право на всемирное владычество. При помощи следующих четырех соображений мы будем в состоянии оценить по достоинству его притязания на всемирную признательность и, быть может, придем к заключению, что монгольский император был не столько благодетелем человеческого рода, сколько его бичем. 1. Если меч Тимура и положил конец некоторым бесчинствам и злоупотреблениям, это лекарство было более пагубно, чем болезнь. Если мелкие персидские тираны и делали несчастие своих подданных своим хищничеством, своими жестокостями и внутренними раздорами, зато под стопами реформатора были раздавлены целые нации. Место, на котором прежде стояли цветущие города, нередко обозначалось воздвигнутыми им отвратительными трофеями — колоннами или пирамидами из отрубленных человеческих голов. Астрахань, Хорезм, Дели, Исфагань, Багдад, Алеппо, Дамаск, Бурса, Смирна и множество других городов были разграблены, или сожжены, или совершенно разрушены его собственными войсками и в его присутствии, и, быть может, ему самому стало бы стыдно, если бы какой-нибудь священнослужитель или какой-нибудь философ осмелился сосчитать миллионы тех несчастных, которые были принесены в жертву для восстановления внутреннего спокойствия и порядка. 2. Самые опустошительные из его войн были скорей нашествиями, чем завоеваниями.