Между тем как монгольский император был занят этими экспедициями, Баязид мог в течении двух лет собирать свои военные силы для более серьезной борьбы. Они состояли из четырехсот тысяч всадников и пехотинцев, вовсе не отличавшихся одинаковыми достоинствами и одинаковой преданностью. В этом числе находились и янычары, число которых мало помалу достигло сорока тысяч, и национальная кавалерия, известная в новейшие времена под названием спали, и двадцать тысяч европейских кирасиров, покрытых черною и непроницаемою броней, и войска из Анатолии, владетели которой укрылись в Тимуровом лагере, и колония татар, которых Тимур выгнал из Кипчака и которых Баязид поселил на равнинах подле Адрианополя. Неустрашимая самоуверенность побудила султана выступить навстречу его противнику, и он стал лагерем подле развалин злосчастной Сивы, как будто избрав эту местность театром своего мщения. Тем временем Тимур шел от берегов Аракса через Армению и Анатолию; его отвага не пренебрегала самыми благоразумными предосторожностями; его быстрое наступательное движение совершалось в порядке и с соблюдением дисциплины, а шедшие впереди и расчищавшие ему путь летучие эскадроны тщательно осматривали леса, горы и реки. Твердо придерживаясь своего намерения вести войну внутри оттоманских владений, он уклонился в сторону от оттоманского лагеря, искусно повернул влево, занял Кесарию, перешел через солончаки и через реку Галис и осадил Анкару; между тем султан, стоявший неподвижно на своем месте и не имевший никаких сведений о том, что делалось, сравнивал быстроту татарского наступления с медленными движениями улитки, он с негодованием повернул назад и быстро двинулся на помощь к Анкаре, а так как оба полководца горели нетерпением сразиться, то окружающие этот город равнины сделались театром достопамятной битвы, увековечившей славу Тимура и позор Баязида. Этой решительной победой монгольский император был обязан самому себе, своей находчивости в критическую минуту и тридцатилетней дисциплине. Он усовершенствовал военную тактику без нарушения привычек своей нации, главная сила которой заключалась в искусстве ее стрелков и в быстрых эволюциях многочисленной кавалерии. Способ нападения был одинаков и для отдельных отрядов, и для всей армии; в атаку сначала шла передовая линия, поддержанная в правильном порядке эскадронами многочисленного авангарда. Вождь не спускал глаз с того, что происходило на поле сражения, и по его приказанию правое и левое крыло подвигались вперед одно вслед за другим своими отдельными отрядами то в прямом, то в косвенном направлении; неприятелю приходилось выдерживать восемнадцать или двадцать атак, а каждая из этих атак могла окончиться победой. Если же все атаки оказывались бесплодными или безуспешными, император находил необходимым свое личное участие в битве; тогда он подавал сигнал для выступления главных сил своей армии, находившихся под его личным предводительством. Но в битве при Анкаре даже эти главные силы были поддержаны с флангов и с тылу самыми храбрыми резервными эскадронами, находившимися под начальством сыновей и внуков Тимура. Завоеватель Индостана с гордостью выставил вперед линию слонов, которые были скорее трофеями, чем орудиями победы; с употреблением греческого огня были хорошо знакомы и монголы и оттоманы; но если бы они заимствовали от Европы недавнее изобретение пороха и пушек, этот искусственный гром, вероятно, решил бы битву в пользу той стороны, которая сумела бы употребить его в дело. В этот день Баязид отличился и как солдат, и как полководец; но его гений должен был преклониться перед более высоким гением его противника, а в решительную минуту большая часть его войск покинула его по различным мотивам. Его чрезмерная строгость и жадность вызвали мятеж среди турок, и даже его сын Сулейман слишком торопливо удалился с поля брани. Анатолийские войска взбунтовались из сознания своего долга и перешли на сторону своих законных государей. Татарские союзники Баязида поддались влиянию писем и посланцев Тимура, который упрекал их в позорной рабской зависимости от тех, кто был рабом их предков, и обещал им освобождение их древней отчизны или даже владычество в их новой отчизне. На правом крыле Баязидовой армии европейские кирасиры напали на неприятеля с полной преданностью своему вождю и с непреодолимым мужеством; но притворное бегство неприятеля и его быстрое преследование скоро привели в изнеможение этих воинов, одетых в железную броню, и янычары были со всех сторон окружены монгольскими стрелками, не имея при себе ни кавалерии, ни метательных снарядов. Их мужество в конце концов ослабело под влиянием жары, жажды и многочисленности врагов, а несчастный султан, страдавший от подагры и в руках, и в ногах, ускакал с поля сражения на самом быстроногом из своих коней. Его преследовал и настиг номинальный джагатайский хан, а после того как он был взят в плен и могущество оттоманов было сломлено, Анатолийское царство подчинилось завоевателю, который водрузил свое знамя в Киотагии и разослал во все стороны своих грабителей и опустошителей. Старший и самый любимый из его внуков, мирза Мехмед Султан был послан в Бурсу с тридцатью тысячами всадников, и таков был его юношеский пыл, что он прибыл только с четырьмя тысячами к воротам столицы, проскакав в пять дней двести тридцать миль. Но движения страха еще более быстры, и Баязидов сын Сулейман уже успел перевезти в Европу царские сокровища. Тем не менее найденная во дворце и в городе добыча была громадна; жители спаслись бегством, а дома, выстроенные большею частью из дерева, были обращены в пепел. Из Бурсы внук Тимура достиг Никеи, которая еще была красивым и цветущим городом, и монгольские эскадроны были остановлены только волнами Пропонтиды. Таким же успехом увенчались нашествия других мирз и эмиров; одна Смирна, охраняемая усердием и мужеством родосских рыцарей, оказалась достойной личного присутствия самого императора. После упорного сопротивления город был взят приступом и все жители были перебиты, а со стоявших в гавани на якоре двух карак, или больших европейских грузовых судов, монголы метали из военных машин головы христианских героев. Жившие в Азии мусульмане радовались тому, что избавились от опасного внутреннего врага, и, сопоставляя дарования двух соперников, замечали, что Тимур взял в две недели крепость, которую Баязид осаждал или, по меньшей мере, блокировал в течение семи лет.
Рассказы о железной клетке, в которой Баязид будто бы был заключен Тамерланом и на которую так долго и так часто ссылались как на поучительный пример, считаются новейшими писателями за вымысел и за доказательство народного легковерия. Эти писатели с доверием ссылаются на “Историю Персии” Шерефеддина Али, с которой мы знакомы по французскому переводу и из которой я извлеку краткое и более достоверное описание этого достопамятного события. Лишь только Тимура известили, что пленный оттоман приведен ко входу в его палатку, он любезно вышел навстречу своему пленнику, посадил его рядом с собою и вместе с основательными упреками выразил нежное сострадание к его рангу и к его несчастью. “Увы! — сказал император, — веления судьбы исполнились по вашей собственной вине; это — ткань, которую вы сами соткали; это — иглы растения, которое вы сами насадили. Я намеревался щадить мусульманского поборника и даже помогать ему; вы отнеслись с пренебрежением к нашим угрозам; вы пренебрегли нашей дружбой; вы принудили нас вступить в ваши владения с нашими непобедимыми армиями. Теперь вы видите, к чему все это привело. Мне небезызвестно, какую участь вы готовили мне и моим войскам в случае, если бы вы победили. Но я не унижусь до мщения; ваша жизнь и ваша честь находятся в безопасности, и я выражу мою признательность к Богу моим милосердием к человеку”. Царственный пленник обнаружил некоторые признаки раскаяния, принял унизительный подарок почетного одеяния и со слезами обнял своего сына Мусу, который по его просьбе был отыскан между взятыми на поле сражения пленниками. Оттоманские принцы были помещены в роскошном павильоне, а уважение, с которым к ним относилась стража, было превзойдено только ее бдительностью. По прибытии гарема из Бурсы Тимур возвратил монарху его супругу Деспину и его дочь, но он из благочестия потребовал, чтоб эти сербские принцессы, до тех пор свободно исповедывавшие христианскую религию, немедленно приняли религию пророка. Во время победных празднеств, на которые был приглашен и Баязид, монгольский император надел на голову пленника корону, дал ему в руки скипетр и положительно обещал ему возвратить престол его предков еще более блестящим, чем когда-либо. Но исполнению этого обещания помешала преждевременная смерть султана; несмотря на попечение самых искусных докторов, он кончил жизнь от паралича в Акшере, или Писидийской Антиохии, почти через девять месяцев после понесенного поражения. Победитель проронил слезу над его могилой; его тело было перевезено с царской пышностью в мавзолей, выстроенный им в Бурсе; его сын Муса получил от Тимура богатые подарки золотом и драгоценными каменьями, лошадьми и оружием; вслед за тем ему был выдан написанный красными чернилами патент, возводивший его в звание владетеля Анатолии.
