Монарх такого закала не мог удовольствоваться тем, что отразил дерзкое нападение варваров. Сознание своих прав и своих обязанностей, а быть может также личные интересы и жажда славы, побуждали Мануила восстановить прежнее величие империи, возвратить ей провинции италийскую и сицилийскую и наказать мнимого короля, который был не более как внук норманнского вассала. Туземное население Калабрии еще было привязано и к греческому языку и к греческому культу, которые были безусловно запрещены латинским духовенством; лишившаяся своих собственных герцогов, Апулия была привязана к сицилийскому королевству узами рабской зависимости; основатель монархии властвовал при помощи меча, а его смерть ослабила страх, в котором жили его подданные, но не уничтожила причин их недовольства; феодальная система управления всегда носила в самой себе зародыши мятежа, и один из племянников самого Роджера был тот, кто призвал врагов своего семейства и своей нации. Величие императорского звания, равно как непрерывные войны с венграми и с тюрками, не дозволили Мануилу лично предпринять италийскую экспедицию. Греческий монарх вверил флот и армию храброму и знатному Палеологу; первым подвигом этого главнокомандующего была осада города Бари, а во всех дальнейших военных операциях золото столько же служило орудием для победы, сколько сталь. Салерно и некоторые другие города западного побережья оставались верными норманнскому королю; но в течение двух кампаний он лишился большей части своих континентальных владений, а скромный император, ненавидевший лесть и ложь, был доволен взятием в Апулии и в Калабрии трехсот городов или селений, названия и титулы которых были удовлетворены подлинным или мнимым пожалованием, скрепленным печатью германских цезарей; но преемник Константина скоро отказался от такого унизительного дара, предъявил свои неотъемлемые права на обладание Италией и выразил намерение прогнать варваров за Альпы. Вольные города, увлекшись заманчивыми речами, щедрыми подарками и безграничными обещаниями своего восточного союзника, упорствовали в своей благородной борьбе с деспотизмом Фридриха Барбароссы; на счет Мануила были снова построены городские стены Милана и, по словам одного историка, он влил потоки золота в Анкону, в которой привязанность к грекам окрепла от завистливой вражды к венецианцам. Анкона была важным военным пунктом благодаря своему положению в центре Италии и своей торговле; Фридрих два раза осаждал ее, но императорскую армию два раза отражала привязанность к свободе; эту привязанность поддерживали константинопольские послы, а самых неустрашимых патриотов и самых верных своих слуг византийский двор награждал богатствами и почестями. Гордость Мануила не дозволяла ему признать своим коллегой варвара; его честолюбие было возбуждено надеждой сорвать императорскую мантию с германского узурпатора и заставить как на востоке, так и на западе признать свой законный титул единственного императора римлян. В этих видах он стал искать содействия римского населения и римского первосвященника. Некоторые из римских аристократов приняли сторону греческого монарха; блестящая свадьба его племянницы с Одоном Франгипани обеспечила ему содействие этой влиятельной семьи, и в древней метрополии стали относиться с уважением к его знамени или к его изображению. Во время ссоры Фридриха с Александром Третьим папа два раза принимал в Ватикане константинопольских послов. Они льстили его благочестию давно обещанным соединением двух церквей, пользовались корыстолюбием его продажных царедворцев и убеждали римского первосвященника воспользоваться нанесенным ему оскорблением и благоприятной минутой для того, чтобы смирить варварскую наглость аллеманнов и признать того, кто был настоящим преемником Константина и Августа.
Но это завоевание Италии и это всемирное владычество скоро выпали из рук греческого императора. Его первые требования были отклонены осмотрительным Александром Третьим, тщательно взвесившим все последствия такого глубокого и важного переворота; впрочем, ради замены одного императора другим папа и не мог отказаться от того, что было наследственным достоянием латинов. После своего примирения с Фридрихом он стал высказываться более решительно, утвердил то, что было сделано его предшественниками, отлучил от церкви приверженцев Мануила и провозгласил окончательное разделение церквей или по меньшей мере империй Константинопольской и Римской. Вольные города Ломбардии позабыли о своем иноземном благодетеле, который, не сохранивши дружбу Анконы, скоро навлек на себя вражду Венеции. Из корыстолюбия или из желания удовлетворить жалобы своих подданных греческий император приказал арестовать венецианских купцов и конфисковать их товары. Это нарушение международных прав раздражило свободную и коммерческую нацию; сто галер были спущены на воду и вооружены в течение стольких же дней; они обошли берега Далмации и Греции, но после некоторых обоюдных потерь война окончилась соглашением бесславным для империи и неудовлетворительным для республики, и полное отмщение как за прежние обиды, так и за нанесенные вновь было предоставлено следующему поколению. Начальник Мануиловой армии уведомил своего государя, что его военные силы достаточны для подавления всякого внутреннего восстания в Апулии и в Калабрии, но что он не будет в состоянии отразить предстоящее нападение короля Сицилии. Его предсказание скоро оправдалось; смерть Палеолога предоставила высшую военную власть нескольким начальникам, которые были одинакового ранга и были одинаково лишены воинских дарований; греки были побеждены и на суше и на море, а пленники, спасшиеся от меча норманнов и сарацинов, отказались от всяких неприязненных действий против личности или против владений победителя. Впрочем, король Сицилии питал уважение к мужеству и настойчивости Мануила, который высадил на берегах Италии новую армию; он обратился с почтительными предложениями к этому новому Юстиниану, испросил заключение мира или перемирия на тридцать лет, принял в виде дара королевский титул и признал себя военным вассалом Римской империи. Византийские цезари удовольствовались этим призрачным верховенством, не ожидая и, быть может, не желая услуг от норманнской армии, и это тридцатилетнее перемирие не было нарушено никакими войнами между Сицилией и Константинополем. Перед истечением этого срока троном Мануила противозаконно завладел бесчеловечный тиран, внушивший отвращение и своему отечеству и всему человеческому роду; внук Роджера, Вильгельм Второй обнажил свой меч по просьбе спасшегося бегством члена дома Комнинов, а подданные Андроника приняли чужеземцев как друзей, потому что ненавидели своего государя, как злейшего из своих врагов. Латинские историки с удовольствием описывают быстрые военные успехи четырех графов, напавших на Румелию во главе флота и армии и подчинивших королю Сицилии много замков и городов. Греки порицают и преувеличивают бесстыдные и святотатственные жестокости, совершенные при разграблении второго города империи Фессалоники. Первые оплакивают участь этих непобедимых, но доверчивых воинов, погубленных коварством побежденного врага. Последние с торжеством воспевают неоднократные победы своих соотечественников на Мраморном море или Пропонтиде, на берегах Стримона и под стенами Дураццо. Восстание, наказавшее Андроника за его преступления, направило против франков усердие и мужество восторжествовавших повстанцев; десять тысяч врагов легли на поле сражения, и новый император Исаак Ангел мог обойтись с четырьмя тысячами пленников по внушению своего тщеславия или своей мстительности. Таков был исход последней борьбы греков с норманнами; не прошло с тех пор и двадцати лет, как соперничавшие между собой нации исчезли или томились под игом чужеземцев, а преемники Константина не дожили до того времени, когда могли бы издеваться над падением сицилийской монархии.
Скипетр Роджера перешел сначала к его сыну, а потом к его внуку; оба они носили имя Вильгельма, но резко отличались один от другого прозвищами злого и доброго; однако эти прозвища, по-видимому, обозначавшие высшую степень порочности и добродетели, не могут быть в точности применены ни к одному из этих двух норманнских монархов. Когда опасность или стыд заставляли первого Вильгельма браться за оружие, он не изменял наследственному мужеству своего рода; но его характер был вял, его нравы были распутны, его страсти были необузданны и пагубны, и на нем, как на монархе, лежала ответственность не только за его личные пороки, но и за пороки великого адмирала Майо, злоупотреблявшего доверием своего благодетеля и замышлявшего покушение на его жизнь. Со времени ее завоевания арабами Сицилия носила на себе резкий отпечаток восточных нравов; там заимствовали от султанов и деспотизм, и пышность, и даже гаремы, и христианское население должно было выносить гнет и оскорбления от евнухов, или открыто исповедовавших религию Мухаммеда или скрывавших свою к ней привязанность. Один красноречивый историк того времени описал бедственное положение своего отечества - честолюбие и падение неблагодарного Майо, восстание и наказание его убийц, заключение в тюрьму и освобождение самого короля, распри между частными людьми, вызванные государственными смутами, и различные бедствия и раздоры, от которых страдали Палермо, Сицилия и континент в царствование Вильгельма Первого и во время несовершеннолетия его сына. Молодость, невинность и красота Вильгельма Второго сделали его дорогим для нации; взаимная вражда партий прекратилась; законы снова получили обязательную силу и со времени совершеннолетия этого всеми любимого государя до его преждевременной смерти Сицилия наслаждалась непродолжительным периодом внутреннего спокойствия, справедливости и благосостояния, которому придавала тем более высокую цену, что еще не позабыла прошлого и опасалась за будущее. Потомство Танкреда Готевилльского по мужской линии пресеклось со смертью Вильгельма Второго; но тетка Вильгельма, дочь Роджера, вышла замуж за самого могущественного из монархов того времени, и сын Фридриха Барбароссы, Генрих Шестой перешел через Альпы для того, чтобы вступить в обладание императорской короной и наследством, на которое имела право его жена. Во владение этим наследством он мог вступить только силой оружия и наперекор единодушному желанию свободного народа.
