Наперекор совету самых опытных вождей Алексей решился дать генеральное сражение и убеждал стоявший в Дураццо гарнизон содействовать освобождению города своевременной вылазкой. Он двинулся двумя колоннами с намерением до рассвета напасть на норманнов врасплох с двух противоположных сторон; его легкая кавалерия рассеялась по равнине; стрелки из лука составляли вторую линию, а варанги пожелали занять почетный пост в авангарде. В первой схватке боевые секиры иноземцев произвели сильное опустошение в армии Гвискара, уменьшившейся в ту пору до пятнадцати тысяч человек. Ломбардцы и калабрийцы обратились в позорное бегство; они бежали в направлении к реке и к морю; но мост был разрушен с целью помешать вылазке гарнизона, а вдоль берега стояли венецианские галеры, которые стали стрелять из своих военных машин в беспорядочное сборище беглецов. В то время как эти беглецы были на краю гибели, они были спасены мужеством и распорядительностью вождей. Греки изображали жену Роберта, Гаиту, воинственной амазонкой и второй Палладой, менее искусной в художествах, чем афинская богиня, но не менее ее страшной в бою; хотя Гаита и была ранена стрелой, она не покинула поля сражения и старалась увещаниями и собственным примером остановить спасавшиеся бегством войска. Ее слабый женский голос нашел поддержку в более звучном голосе и в более сильной руке герцога Норманнского, который был столько же хладнокровен в бою, сколько благороден в исполнении долга. “Куда, - воскликнул он громким голосом, - куда бежите вы? Ваш враг неумолим, а смерть не так мучительна, как рабство”. Минута была решительная: когда варанги двинулись вперед из за пределов боевой линии, их фланги оказались незащищенными, восемьсот рыцарей, составлявшие главную боевую силу герцога, еще были целы и невредимы; они бросились в атаку, и греки со скорбью говорят о яростном и непреодолимом натиске французской кавалерии. Алексей сделал все, чего можно требовать от солдата и от полководца, но когда он сделался свидетелем избиения варангов и бегства тюрок, его презрение к собственным подданным убедило его, что дело окончательно проиграно. Оплакивая это печальное событие, принцесса Анна ограничивается тем, что хвалит силу и быстроту отцовского коня и энергическую борьбу Алексея с одним всадником, который едва не вышиб его из седла ударом копья, пронзившего императорский шлем. Благодаря своей отчаянной храбрости он пробился сквозь французский эскадрон, препятствовавший его бегству, и, пробродив два дня и две ночи в горах, нашел если не душевный, то физический отдых внутри городских стен Лихнида. Победоносный Роберт упрекал свои войска в том, что вследствие запоздалого и медленного преследования из его рук ускользнула такая блестящая добыча; но он нашел утешение для этой неудачи в забранных на поле сражения трофеях и знаменах, в богатстве и роскоши византийского лагеря и в славе, которую ему доставляло поражение армии в пять раз более многочисленной, чем его собственная. Множество итальянцев пали жертвами своей собственной трусости, но только тридцать из его рыцарей погибли в этой достопамятной битве. В римской армии потери греков, тюрок и англичан доходили до пяти или шести тысяч человек; лежащая подле Дураццо равнина обагрилась кровью людей знатного и царского происхождения, а смерть самозванца Михаила делала ему более чести, чем его жизнь.

Более нежели вероятно, что Гвискар не горевал об утрате этого мнимого императора, содержание которого стоило ему дорого и который вызывал со стороны греков только презрение и насмешки. После своего поражения греки не прекратили обороны Дураццо, и венецианский комендант заменил Георгия Палеолога, которого император неосторожно отозвал с его поста. Палатки осаждающих были превращены в бараки, способные защищать от зимней непогоды, а в ответ на отказ гарнизона сдаться Роберт дал понять, что его терпение по меньшей мере так же велико, как упорство осажденных. Быть может, он уже рассчитывал в ту пору на тайные сношения с одним знатным венецианцем, который, соблазнившись обещанием богатой и знатной невесты, согласился выдать город изменой. В одну темную ночь с городского вала были спущены веревочные лестницы, по которым молча взобрались ловкие калабрийцы, и греков разбудили имя победителя и звуки его труб. Впрочем, осажденные три дня защищались в улицах от неприятеля, в руках которого уже находился городской вал, и с той минуты, как город был обложен, и до той минуты, когда он был взят, прошло около семи месяцев. Из Дураццо норманнский герцог проник внутрь Эпира или Албании, перешел через первые горы Фессалии, застигнул врасплох триста англичан в городе Кастории, приблизился к Фессалонике и навел страх на Константинополь. Более настоятельная обязанность принудила его приостановить исполнение его честолюбивых замыслов. Кораблекрушения, заразительные болезни и неприятельский меч уменьшили его армию до одной трети ее первоначального состава, а вместо новобранцев, которыми он мог бы пополнить ее убыль, он получил из Италии жалобные письма, в которых его уведомляли о вызванных его отсутствием опасностях и бедствиях, о восстании городов и баронов в Апулии, о бедственном положении папы и приближении или вторжении германского короля Генриха. Он был такого высокого о себе мнения, что считал свое личное присутствие достаточным для безопасности государства, и совершил обратный переезд морем на одной бригантине, оставив армию под начальством своего сына и норманнских графов; Боэмунда он убеждал в необходимости уважать свободу равных с ним по рангу товарищей, а графов он убеждал в необходимости повиноваться воле их вождя. Сын Гвискара пошел по стопам своего отца, и греки сравнивали этих двух опустошителей с гусеницей и с саранчой, из которых последняя поедает то, что уцелело от первой. После двух побед, одержанных над императором, он спустился в равнину Фессалии и осадил столицу баснословного Ахиллова царства Лариссу, в которой находились казнохранилище и магазины византийской армии. Впрочем, нельзя не воздать должной похвалы стойкости и благоразумию Алексея, мужественно боровшегося с бедствиями того времени. При бедности государственной казны он не побоялся заимообразно взять из церквей излишние украшения; покинувших его армию манихеев он заменил некоторыми из живших в Молдавии племен; подкрепление из семи тысяч тюрок заменило их погибших соотечественников, с избытком возместив эту утрату, а греческие солдаты стали упражняться в верховой езде, в стрельбе из лука, в устройстве засад и в эволюциях. Алексей узнал по опыту, что спешившиеся грозные франкские всадники неспособны сражаться и даже почти неспособны двигаться; поэтому его стрелкам из лука было приказано целить не в людей, а в лошадей, а на тех пунктах, где можно было ожидать нападения, были разбросаны костыли и расставлены сети. В окрестностях Лариссы война велась мешкотно и с переменным счастьем. Мужество Боэмунда нигде ему не изменяло и нередко увенчивалось успехом; но его лагерь был разграблен греками при помощи военной хитрости; город был неприступен, а продажные или недовольные графы стали покидать его знамя, нарушать свою присягу и переходить на службу к императору. Алексей возвратился в Константинополь не столько со славой победителя, сколько с выгодами, доставляемыми победой. Очистив завоеванную территорию, которую уже нельзя было удержать в своей власти, сын Гвискара отплыл в Италию и был радостно встречен отцом, ценившим его заслуги и скорбевшим о его неудаче.

Из латинских принцев, желавших успеха Алексею и относившихся враждебно к Роберту, самым готовым к услугам и самым могущественным был Генрих Третий или Четвертый, король Германии и Италии и будущий западный император. Послание, с которым обратился к нему греческий монарх как к своему брату, наполнено самыми горячими изъявлениями дружбы и выражениями самого горячего желания скрепить их союз публичными и семейными узами. Он поздравляет Генриха с успешным окончанием справедливой и благочестивой войны и сожалеет о том, что благосостояние его собственных владений нарушено дерзким предприятием норманна Роберта. Список присланных им подарков знакомит нас с нравами того времени; то были - блестящая золотая корона, усыпанный жемчугом крест для ношения на груди, ящик с мощами и вместе с тем с именами и с титулами святых, хрустальная ваза, сардониксовая ваза, бальзамное дерево, по всему вероятию полученное из Мекки, и сотня пурпуровых материй. К этому он присовокупил более солидный подарок из ста сорока четырех тысяч византийских золотых монет и уверение, что пришлет еще двести шестнадцать тысяч, лишь только Генрих вступит во главе армии на территорию Апулии и скрепит присягой союз против общего врага. Германский король, уже находившийся в ту пору в Ломбардии во главе армии и преданной ему партии, принял эти щедрые предложения и двинулся на юг; его остановило известие о битве при Дураццо; но страх, который внушали его военные силы или его громкое имя, заставил Роберта торопливо возвратиться домой, и этим Генрих сполна отплатил за полученный из Греции подарок. Генрих непритворно ненавидел норманнов, которые были союзниками и вассалами его непримиримого врага Григория Седьмого. Усердие и честолюбие этого высокомерного духовного сановника снова разожгли старинную вражду между троном и митрой; король и папа низложили один другого и каждый из них возвел соперника на трон своего светского или духовного антагониста. После поражения и смерти швабского мятежника Генрих отправился в Италию для того, чтоб надеть на свою голову императорскую корону и выгнать тирана церкви из Ватикана. Но римляне были преданы Григорию; их мужество окрепло от полученной из Апулии помощи людьми и деньгами, и германский король три раза безуспешно осаждал их город. В четвертом году он, как утверждают, подкупил византийским золотом римскую знать, у которой и поместья и замки были разорены войной. В его руки были отданы городские ворота, мост и пятьдесят заложников; антипапа Юшмент Третий был посвящен в Латеран и из признательности короновал своего покровителя в Ватикане; тогда император Генрих избрал своей резиденцией Капитолий в качестве законного преемника Августа и Карла Великого. В развалинах Септизония еще оборонялся племянник Григория; сам папа был осажден в замке св. Ангела своего норманнского вассала. Их дружеские отношения были прерваны какими то обоюдными обидами и несправедливостями; но ввиду крайней опасности Гвискар стал действовать так, как того требовали принесенная им присяга, его личные интересы, которые были сильнее всякой присяги, его влечение к славе и ненависть к обоим императорам. Он развернул священное знамя и решился поспешить на помощь к князю апостолов; он быстро собрал шесть тысяч всадников и тридцать тысяч пехотинцев, то есть самую многочисленную из всех когда-либо находившихся под его начальством армий, а во время его похода от Салерно до Рима его поощряли общие похвалы и обещания небесной помощи. Генрих, вышедший победителем из шестидесяти шести сражений, испугался его приближения; он вспомнил, что какие то важные дела требуют его присутствия в Ломбардии, обратился к римлянам с увещанием не нарушать их верноподданнических обязанностей и торопливо выехал из города за три дня до прибытия норманнов. В течение менее трех лет сын Танкреда Готевилльского прославил себя тем, что спас папу и заставил обоих императоров, и восточного и западного, спасаться бегством от его победоносных армий. Но торжество Роберта омрачили бедствия Рима. При помощи друзей Григория норманнам удалось пробить городские стены или взобраться на них по лестницам; но императорская партия еще была и сильна и деятельна; на третий день вспыхнуло сильное восстание, а одно неосторожное слово, сказанное победителем для поощрения к обороне или к мщению, послужило сигналом для поджогов и грабежа. Сицилийские сарацины, которые были подданными Роджера и союзниками его брата, воспользовались этим удобным случаем для того, чтоб грабить и осквернять священный город христиан; несколько тысяч граждан подверглись на глазах у своего духовного отца и от руки его союзников насилиям, захвату в плен или смерти, а обширная часть города между Ла-тераном и Колизеем была уничтожена огнем и навсегда осталась необитаемой. Григорий покинул город, в котором его стали ненавидеть и, вероятно, перестали бояться, и отправился доживать свой век в салернском дворце. Хитрый первосвященник, быть может, льстил тщеславию Гвискара, обещая ему римскую или императорскую корону; но если эта опасная мера и могла разжечь честолюбие норманна, она навсегда оттолкнула бы самых преданных папе германских князей.