– Ну-ну, – недоверчиво сказал Андрей.

Последняя реплика представляла собой уже не что иное, как обдуманную провокацию. Скопцов сильно переоценил свои возможности, затеяв игру в недомолвки с человеком, который сделал себе имя в журналистике еще в те времена, когда он сам зарабатывал на жизнь, фотографируя свадьбы и дорожно-транспортные происшествия в своем Мухозасиженске. Опыта и умения по части извлечения из собеседника информации Андрею Липскому было не занимать, при желании он мог разговорить любого, у кого еще прощупывался пульс. Ему случалось вызвать на откровенность куда более умных и скрытных людей, чем охотник за знаменитостями по кличке Глист, который к тому же на поверку оказался еще менее крепким орешком, чем ожидал Андрей. Уязвленный недоверием собеседника, на помощь которого рассчитывал, распираемый изнутри известным ему одному секретом, который явно считал ценным, Скопцов подался к Андрею через стол и, перейдя на свистящий полушепот, заговорил.

И уже на второй или третьей фразе Андрей понял, что потратил время не напрасно. Теперь он был готов не только попросить Марту отстаивать в суде интересы этого слизняка в бакенбардах, но и выплатить ей гонорар из собственного кармана. Благодаря врожденной способности оказываться в нужное время в нужном месте упомянутый слизняк и впрямь набрел на золотую жилу, о чем Андрей пока не собирался его информировать.

Мотоцикл с солидным басистым рокотом глотал бензин, выплевывая пройденные километры синеватым дымком из одетой в хромированный дырчатый кожух выхлопной трубы. Он был собран на заказ и представлял собой нечто среднее между легкой кроссовой моделью и роскошным шоссейным байком. Это была добрая машина, не раз выручавшая хозяина в трудные минуты. При умелом управлении она могла пройти где угодно – ну, разве что не по воде, – что делало ее незаменимой как на запруженных транспортом городских магистралях, так и на ухабистых лесных проселках.

До предела насыщенный выхлопными газами встречный поток воздуха трепал лисий хвост, прицепленный к плечу мотоциклетной кожанки, и овевал лицо. Он был такой горячий, что не холодил даже на приличной скорости, и Кошевой, поддавая газу, считал минуты, оставшиеся до того момента, когда наконец окунется в попахивающую порохом и сырым цементом вечную прохладу просторного подвала. Солнечный свет тусклым размытым бликом отражался от матово-черной макушки похожего на каску американского солдата кевларового шлема, из-под козырька поблескивали антикварного вида очки-консервы; длинная, основательно посеребренная сединой грива реяла за плечами, руки в беспалых перчатках уверенно сжимали одетые в рубчатую резину рукоятки руля, прокладывая извилистый путь через раскаленный, испускающий удушливую вонь отработанного топлива лабиринт едва ползущих в сторону Центра автомобилей. Пока что Кошевому удавалось выдерживать приемлемый темп, но чувствовалось, что это ненадолго: движение вокруг него становилось все медленнее, машины стояли все плотнее, все беспорядочнее, едва не касаясь друг друга бортами, – впереди была пробка, судя по внешним признакам претендовавшая на рекордную на этой неделе длину.

Вскоре, как и следовало ожидать, движение остановилось окончательно. Над растянувшейся на километры пробкой повисла заунывная разноголосица автомобильных гудков; воздух дрожал и струился над раскаленными крышами, сизое марево выхлопов делалось все плотнее, превращая и без того не славящийся чистотой московский воздух в боевой отравляющий газ. Заметив справа от себя броскую вывеску фитнес-центра, Кошевой криво усмехнулся. При желании в этом и впрямь можно было найти что-то забавное. Люди за сумасшедшие деньги потеют в тренажерных залах, выбиваются из сил на беговых дорожках, морят себя голодом, сидя на предписанных высокооплачиваемыми специалистами диетах, – словом, из кожи вон лезут, стремясь сохранить и укрепить здоровье, – и при этом ежедневно подолгу вдыхают вот этот ядовитый коктейль, в котором соединений тяжелых металлов и свинца больше, чем воздуха как такового.

Кошевой тоже его вдыхал, причем в количествах куда больших, чем те, кто сидел сейчас справа и слева от него в наглухо задраенных салонах оснащенных кондиционерами авто, но его это нисколько не беспокоило: дожить до старости он не рассчитывал, да, честно говоря, и не хотел. Жизнь – бессмысленный бег по замкнутому кругу; человек вкалывает как проклятый, чтобы заработать побольше денег, которые тратит сначала на поддержание работоспособности, а потом, состарившись, – на лекарства. И что может быть глупее, чем старательно, выбиваясь из сил, вертеть это беличье колесо до тех пор, пока в нем от трения не заклинит подшипники?

Спору нет, Дмитрий Кошевой тоже вертел свое колесо, но делал это без фанатизма, не особо напрягаясь и за очень приличные деньги. Потому что вовремя сообразил: раз уж бега по кругу все равно не миновать, надо хотя бы выбрать колесо, которое тебя максимально устраивает. Колеса-то ведь тоже бывают разные: один вертит колесо рулетки, другой – мельничные жернова, и тот, кто больше вкалывает, как правило, меньше имеет. И даже того, что имеет, не может с толком потратить, потому что – некогда, ребята, работать надо!

Мотоцикл сдержанно постреливал выхлопом на холостом ходу. Придерживая рычаг сцепления, отталкиваясь носками ботинок от асфальта, Кошевой, как на самокате, катился верхом на нем сквозь горячий, удушливый, до предела насыщенный угарным газом и отрицательными эмоциями ад пробки. Тяжелый байк, не предназначенный для такого способа передвижения, пьяно вихлял из стороны в сторону, так и норовя боднуть передним колесом борт какого-нибудь автомобиля – желательно, конечно, того, что подороже, – или сшибить кому-нибудь зеркало рукояткой широкого, раскидистого, как рога матерого лося, руля. Это была рискованная забава, но риск давно стал для Кошевого излюбленной разновидностью наркотика. Внутренняя поверхность того, что он привык мысленно именовать своим персональным беличьим колесом, была так густо усажена шипами, что появление на ней еще одного, и притом далеко не самого крупного, острия просто не имело значения. По сравнению с вещами, которые время от времени проделывал Дмитрий Кошевой, перспектива разбирательства с каким-нибудь нервно потасканным владельцем «бентли» или «майбаха» по поводу поцарапанного крыла, действительно, выглядела не стоящим упоминания пустячком.

Кроме того, Кошевой спешил. Он еще не опаздывал, но был весьма к этому близок, а вот это уже попахивало серьезными осложнениями и не могло быть отнесено к разряду пустяков даже с очень большой натяжкой.

Сквозь пробку он пробрался без приключений, если не считать таковыми парочки острых моментов. В ходе одного из них какой-то чокнутый, открыв окно, прицелился в него из травматического пистолета. Будучи от природы человеком мирным и незлобивым, но вовсе не горя желанием схлопотать пулю между лопаток, Кошевой притормозил и, подняв очки на лоб, улыбнулся стрелку. Когда хотел – а сейчас такое желание присутствовало, – он умел улыбаться очень красноречиво. Эскалации конфликта удалось избежать: ствол убрался, окно закрылось; Кошевой вернул на место очки, оттолкнулся от мостовой носком правого сапога, и «мерседес» с вооруженным неврастеником на заднем сиденье остался позади.

В свое время судьба вдоволь покуражилась над Кошевым и теперь вела себя вполне прилично, видимо устав испытывать его на прочность. Неприятности, большинство которых он наживал сам, нынче обходили его стороной, а если и задевали, так только слегка, самым краешком. Кошевой считал себя счастливым человеком, потому что, несмотря на специфику своей профессии, имел душевный покой и жил в мире и гармонии как с собой, так и с окружающей средой – естественно, настолько, насколько вообще возможно находиться в гармонии с городом-героем Москвой и оставаться при этом нормальным, вменяемым человеком. Он с детства отличался общительностью и до сих пор любил заводить новые знакомства – опять же несмотря на специфику профессии. Когда его спрашивали, кто он по специальности, Кошевой отвечал: «Филолог». Как правило, ему не верили; забавный парадокс заключался в том, что это была чистая правда. Он действительно окончил филфак МГУ и до сих пор время от времени доставал из ящика стола свой диплом, чтобы сдуть с него пыль и с чуточку грустной улыбкой полюбоваться оценочным листом.