Кошевой ценил свою специальность – в частности, потому, что именно она позволяла ему ловко уклоняться от разговоров о профессии. Современники в подавляющем большинстве не слишком сведущи в тонкостях великого и могучего русского языка. И очень многие – Кошевой раньше даже не подозревал, как их на самом деле много, – желая выглядеть интеллигентными и образованными, вместо простого и однозначного вопроса «Кем ты работаешь?» задавали вот этот: «А кто ты по специальности?», тем самым вручая собеседнику щит от собственного любопытства. Потому что специальность и профессия – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Не то чтобы Дмитрий Кошевой стеснялся своей профессии; просто она, мягко говоря, не располагала к откровенности.
Правда, горячо им любимые и глубоко уважаемые классики русской литературы не одобряли его профессию и косвенно намекали, что человек с нормальной психикой такой работой заниматься не станет. А если все-таки станет – например, в силу непреодолимых жизненных обстоятельств, – то в два счета расстанется со своей нормальностью и превратится в законченного психа. Тут Кошевой готов был с ними поспорить. Во-первых, они, классики, ни черта не смыслили в реальной жизни, а во-вторых, сами сплошь и рядом были те еще чудаки. Одно слово – баре, что с них возьмешь? Сидели в своих имениях, почесывали поясницу и, возведя очи горе, сочиняли, как оно все должно быть. Сочинения их хороши, с какой стороны ни глянь; по ним можно и должно учиться русскому языку, но учиться по ним жить – это, детишки, смерти подобно. Потому что разница между тем, что должно быть, и тем, что есть, еще больше, чем между профессией и специальностью.
Благополучно выцарапавшись из удушающих объятий пробки, он проскочил мимо ВДНХ, свернул на Останкинскую и погнал своего стального коня в сторону телецентра, ориентируясь на вонзающийся в белесое, мутное от смога, пышущее зноем московское небо кажущийся издалека голубоватым железобетонный шпиль. Время поджимало, и он ехал быстро, давая выход накопившемуся раздражению путем рискованных маневров. Он не любил работать так, как сейчас – по срочному вызову, с бухты-барахты, без какой-либо подготовки. Понимая, что требует почти невозможного, заказчик расщедрился на оплату по двойному тарифу. Считать деньги Кошевой перестал давным-давно, но согласился: во-первых, для поддержания своего профессионального статуса, а во-вторых, заказчик был не из тех, кого можно запросто, не опасаясь последствий, послать в произвольном направлении.
Приблизившись к зданию телецентра, он сбросил скорость и медленно проехал мимо гостевой стоянки. Машин на стоянке, как обычно, было довольно много, но Кошевой почти сразу рассмотрел сильно подержанную вишневую «субару». Машина, судя по всему, была именно та, которую описывал курьер: без заднего бампера и с солидной вмятиной на багажнике, повторявшей очертания чьего-то капота. «Субару» стояла с краю, в ближнем к дороге ряду, так что Кошевой мог, не заезжая на стоянку, рассмотреть засунутую изнутри под резиновый уплотнитель заднего стекла пластину регистрационного знака. Номер на знаке был тот самый, который назвал около часа назад курьер. Сие было весьма утешительно, поелику означало, что Кошевой не опоздал и что пресловутых осложнений, таким образом, можно не опасаться.
Отъехав на расстояние, исключавшее возможность попадания в поле зрения объективов следящих видеокамер, он остановил мотоцикл, выключил двигатель и, поставив байк на упор, закурил. Он сидел на мотоцикле боком, спиной к дороге, любуясь бороздящими зеленоватую гладь пруда утками – так, по крайней мере, должно было казаться со стороны. На самом деле его взгляд был прикован к боковому зеркалу на руле мотоцикла, который (руль, разумеется, а не мотоцикл) будто бы невзначай был свернут на сторону таким образом, что зеркало отражало выезд с гостевой стоянки телецентра.
Было время, когда подобные фокусы казались ему чуть ли не невозможными – если не вымыслом специализирующихся на детективной белиберде писак, то, как минимум, уделом прошедших специальную подготовку профессионалов. На деле, как это чаще всего и бывает, все оказалось намного проще: достаточно просто попасть в нужную струю, и течение само понесет тебя вперед. Соответствующие знания и навыки, если ты не полная бестолочь, появятся словно бы сами собой, по ходу движения, и со временем, притом довольно скоро, ты обнаружишь, что незаметно для себя превратился в этого самого профессионала со специальной подготовкой и – ах да! – с дипломом выпускника филфака в ящике письменного стола…
В зеркале, из-за наклона руля превращавшем ровную дорогу в крутой косогор, показался запыленный вишневый борт с характерной серебристо-серой отделкой понизу – «субару» выезжала со стоянки. Ее владелец, сам того не подозревая, покидал не только телецентр. Располагай Кошевой свободным временем, он охотно пофилософствовал бы на эту тему, но времени не было. Да и толку от его философствований – так же, впрочем, как и от любых других – не предвиделось никакого. Жизнь по сути своей проста и состоит из незамысловатых, понятных всем и каждому вещей и явлений. А сложной она порой кажется именно потому, что люди слишком много болтают, упиваясь звуками собственного голоса и превращая запудривание мозгов окружающим в профессию, приносящую твердый доход.
Кошевой надел похожий на каску американского солдата матово-черный шлем и опустил на лицо очки-консервы. Когда он перекидывал ногу в пыльном тяжелом сапоге через седло, «субару», набирая скорость, проехала мимо. Ее глушитель, если таковой вообще существовал, требовал ремонта, а еще лучше – замены, о чем свидетельствовали издаваемый машиной плотный рев и волочащийся за ней шлейф густого сизого дыма. Кошевой пнул стартер, снял мотоцикл с подножки и, дав кроссоверу отъехать подальше, аккуратно тронул мотоцикл с места.
Миром правит случай. Те, кого он по собственной прихоти наделяет полномочиями своих наместников, наивно полагают, что держат бразды правления, но на деле они управляют развитием событий примерно так же, как пятилетний малыш управляет движением машинки на карусели, вертя игрушечный руль и делая губами: «др-р-р-р!». Что же до людей, далеких от верхушки социальной пирамиды, то они вообще ничем не управляют, и менее всего – собственной судьбой. Жизнь вертит их, как щепки в водовороте, несет, куда ей заблагорассудится, и иногда выносит в места, где им вовсе не следовало оказываться. Человек случайно попадает не в то место и не в то время, видит то, чего не должен был видеть, и делает из увиденного неправильные выводы, принимая самое большое в своей жизни невезение за великую, невиданную удачу. Основываясь на этой заведомо ложной предпосылке, он начинает действовать, и с этого мгновения никакой случайностью в его судьбе уже не пахнет: в силу вступает беспощадный закон паучьей сети, в которую неосмотрительно влетел легкомысленный мотылек. Производимые его барахтаньем колебания достигают центра паутины, и в результате бедняга имеет то, что имеет: перекресток, красный свет и остановившийся рядом броский, сверкающий хромированными деталями «чоппер», не вызывающий у него ничего, кроме вялого мимолетного любопытства.
Кошевой снял с руля левую руку и запустил ее за лацкан своей мотоциклетной кожанки. В боку куртки имелось круглое, обведенное колечком блестящего металла отверстие, которое со стороны можно было принять за вентиляционное – правда, непривычно большое. Сейчас оттуда высунулся кончик какого-то тускло-черного цилиндрического предмета, в торце которого тоже имелось отверстие. На глаз диаметр его составлял что-то около сантиметра; если быть точным, он равнялся девяти миллиметрам.
Демонстрируя упомянутое выше любопытство, водитель вишневой «субару» повернул голову и посмотрел на Кошевого и его мотоцикл сквозь темные стекла фанфаронских, на пол-лица, солнцезащитных очков в широкой пластмассовой оправе. На голове у него сидела ярко-красная бейсбольная кепка с броской белой надписью по-английски: «Поцелуй меня в зад»; физиономию, в натуре оказавшуюся еще более отвратной, чем на предъявленной курьером фотографии, обрамляли любовно ухоженные рыжеватые бакенбарды – деталь, неизменно производившая на Кошевого самое отталкивающее впечатление. Впрочем, окажись данный конкретный субъект писаным красавцем, звездой телеэкрана или даже живым классиком отечественной культуры, это бы ровным счетом ничего не изменило. Дмитрий Кошевой действительно был общителен и любил заводить новые знакомства, но это вовсе не означало, что он любит людей как таковых. Его общительность имела с человеколюбием столько же общего, сколько полученный когда-то диплом филолога – с его настоящей профессией, суть которой сводилась к посильному сокращению обитающей на планете Земля популяции homo sapiens. Эта работа однажды нашла его сама, но Кошевой ее любил (в отличие от человечества) и искренне считал полезной.
