Вообще же наш король придерживается незамысловатого правила: «Чем меньше церемоний, тем лучше», а потому изо всех сил старается избегать участия в любых официальных ритуалах. С точки зрения здравого смысла это, без сомнения, разумно, но вот с точки зрения укрепления образа высшей власти в глазах плебса и дворянства… Однако всякий раз, когда я или Эвисанда пытаемся завести разговор на тему благочиния, заканчивается он одинаково. Его величество глубоко убежден, что престиж государства ничуть не пострадает, если важные разговоры будут вестись не в продуваемом и холодном зале, где, вдобавок, их легко подслушать, а в каком-нибудь более удобном и подходящем месте. И ему совершенно наплевать, что придворные кривятся и бормочут себе под нос: «варвар»…

Ну, да, теперь королем в Аквилонии варвар. Не больше и не меньше. До сих пор не верится, но так оно и есть. Некоторые утверждают, что это наказание стране за многочисленные прегрешения ее жителей и правителей, другие с пеной у рта доказывают обратное. Я же переписал в хронику приглянувшуюся мне фразу из книги Стефана, Короля Историй: «Благодеяния богов порой трудно отличить от их проклятия», а потому стараюсь на все смотреть непредвзято. Пока получается плохо. В силу многих причин. Мне нравится человек, занимающий сейчас трон Аквилонии, и я его опасаюсь. Он слишком похож на непредсказуемое дикое животное. И ему явно не по себе в замкнутом мирке дворца, с его размеренной жизнью и предписанными порядками, отчего он постоянно старается их как-нибудь нарушить. Выдумки же у нового короля с избытком хватает на нескольких человек, отчего и творится у нас в столице безобразие за безобразием…

Со стороны, наверное, кажется – дикарь дорвался до власти и развлекается, как может. Может и так, однако все развлечения мгновенно забываются, когда дело доходит до чего-то действительно серьезного и важного для страны. Думается, постепенно странные королевские выходки окончательно сойдут на нет. А пока придворным остается только терпеть и стараться как-то сдерживать нашего правителя. Надеюсь, на небесах нам это зачтется. Как подвиг великомученичества, совершенный во благо горячо любимой родины и самих себя.

Так вот, я веду к тому, что сейчас залы, ранее предназначенные для терпеливо ожидающих посетителей, отдали королевской гвардии. А куда запихнут очередных приезжих – никто толком сказать не может. Потому и приходится обежать все возможные места, да не по одному разу, чтобы отыскать прибывших ко двору. У нас уже загадку сложили – что общего между волком и придворным? Правильно, и того, и другого ноги кормят. Перед другими странами стыдно…

К счастью, на этот раз мне повезло. Я углядел через окно стоящую во дворе клетку и рысью понесся вниз. А добежав, несколько удивился: клетка оказалась здоровенным торговым фургоном на колесах, одну из боковых стен которого сняли и заменили железными прутьями толщиной с палец. Кто находился внутри клетки и был ли там вообще кто-нибудь – мне разглядеть не удалось, ее предусмотрительно и очень тщательно занавесили мешковиной. Рядом стояла вторая клетка, из бронзовых прутьев и поменьше размером, однако вполне подходящая, чтобы затолкать туда не слишком крупного медведя. При условии, что он не будет возражать против пребывания в заточении.

Затем я увидел на фургоне герб владельца. И от души обрадовался. Оскаленная кабанья голова на зеленом поле – баронство Линген, десять лиг вниз по реке, почти рядом с нами! Вот и будут мне сейчас последние новости из дома. Мои родные совсем обленились либо заняты по уши – я уже месяца три-четыре не получал ни единой весточки. Как там обстоят дела в Юсдале? У нас три постоянные напасти – зверье, пикты или киммерийцы. Каждый месяц на наши либо соседские владения обрушивается хоть одна из этих неприятностей, если не две или три одновременно, и наименее опасная и даже привычная из них – звери. С остальными двумя приходится гораздо тяжелее, эти треклятые дикари появляются неизвестно откуда, завязывают бой и так же быстро исчезают, если понимают, что ничего им не выгорит. Даже не грабят, просто налетают и начинают крушить все и всех подряд.

Иногда наш король до боли напоминает мне своих сородичей. Вроде он столько шатался по всем странам мира, и мог бы избавиться от варварских привычек… Хотя я посейчас не могу с уверенностью сказать, не есть ли это показное, предназначенное специально для тех, кто считает нашего правителя туповатым дикарем? Конан ведь гораздо хитрее и благоразумнее, чем кажется на первый, не особо внимательный взгляд.

– Хальк? – оказывается, я уже давно стоял, озадаченно пялясь на занавешенную клетку, и не слышал, что меня окликают. – Хальк, козел тебя забодай, это ты?

Узнаю неповторимую манеру общения. Вот это да! Ко двору явился сам хозяин Лингена – Омса, по прозвищу Бешеный Бык. В отличие от остальных, мне при взгляде на Омсу приходит на ум вовсе не бык, а древний дубовый шкаф, сохранившийся в нашей семье со времен прадедушки. Омса – нечто такое же огромное, неповоротливое и невольно внушающее почтение. А рукопожатие с ним чревато дроблеными костями. Во всяком случае, для меня.

– Нет, ну хоть один нормальный человек попался! – от рева Омсы привязанные неподалеку лошади гвардейцев начали пугливо косить глазами и фыркать. – Слушай, может хоть ты мне скажешь, сколько нам тут торчать? До первого снега, что ли? У меня, между прочим, есть дела поважнее, чем таскаться туда-сюда!

Разговаривать с владельцем Лингена – особое искусство. Перекричать барона невозможно. Потому остается только одно – слушать, не перебивая, а в тот момент, когда он набирает воздуха для следующей фразы, успеть быстро задать интересующий вас вопрос. Если Омса услышит, его новая речь будет развернутым ответом с добавлением его личного мнения и вороха последних сплетен, которые до него дошли.

Таким способом мне удалось узнать, что в Юсдале все благополучно, только два месяца назад на поместье напали пикты и сожгли новенькую лесопилку, а Бэра, одна из моих сестриц, умудрилась выскочить замуж. Причем в лучших традициях семьи она устроила из этого простого действа целое представление с фальшивым соблазнением, побегом и длительной беготней по лесам от разъяренной погони. Все многочисленные участники ловли получили огромное удовольствие. За вычетом нашей матушки, принявшей похищение любимицы за чистую монету и едва не пославшей вдогонку за удравшей доченькой охотничью свору.

Омса уже собирался перейти к описанию свадьбы, когда я успел остановить поток его словоизвержения и направить его в новое русло. Я сказал, что очень рад его видеть (что было правдой), но почему, собственно, господин барон бросил на произвол судьбы дорогой его сердцу Линген и потащился в столицу? Неужели в надежде пристроиться при дворе?

На загадочную клетку я старался не смотреть и вообще усиленно делал вид, что ее здесь нет. Пускай Бык сам переведет разговор на нее. Рано или поздно он это сделает, ведь именно из-за этой клетки ему и пришлось отправиться в свое далекое путешествие.

И тут произошло необыкновеннейшее явление – Омса замолчал. На его физиономии (всегда напоминающей мне морду животного, украшавшего его фамильный герб) появилось выражение, свидетельствующие о неравной борьбе между желаниями поделиться секретом и сохранить тайну. Он подозрительно оглядел двор, где околачивалось трое ловчих с его собственными гербами и с десяток стражников из королевской гвардии, уставился на меня, мучительно решая, можно ли мне доверять, затем хриплым шепотом (наверняка слышным на втором этаже дворца) проговорил:

– Слушай, я тут привез… зверюгу. Мы ее возле Ямурлака поймали.

– Ого! – вот тут я был полностью искренен. Ямурлак – это серьезно. Очень серьезно для людей, знающих, что это такое. – А что за зверюга?

Омса тяжело вздохнул и выдавил:

– Не могу я тебе сказать. Не поверишь. Я и сам не верю, хотя вон оно, в клетке сидит. Слушай, Юсдаль, устрой мне прием побыстрее, а? Ты же можешь, верно? Если мне за эту дрянь заплатят, я тебе десятую долю отдам, только сделай, чтобы нас пустили. Боюсь, подохнет гадина…