Языком первой версии, которым мы, без всякого сомнения, обязаны Рустичелло, является разговорный общеупотребительный французский. Он не претендовал на литературную вычурность, но также не был языком провинции. Это не был англо-нормандский язык или какой-ни-будь диалект — это язык севера Франции. Здесь не играет роли лингвистическая или культурная общность, образовавшаяся из-за соседства и политических связей: Рустичелло не пишет на провансальском языке, который он мог выучить во время одного из своих путешествий и особенно во время своего пребывания (документов о котором осталось мало) при дворе короля Сицилии и графа Прованса — Карла I Анжуйского. Здесь нет ничего общего с обстоятельствами, которые, например, повлияли на выбор франко-провансальского языка для написания «Fioretti» святого Франциска Ассизского, говорящего на языке, который он выучил в молодости в Авиньоне, в доме своего отца, занимавшегося торговлей. В случае «Описания» выбор был сделан по воле Рустичелло и в самом произведении не обсуждается.

Эта редакция на северофранцузском, на первый взгляд, удивляет; язык считают чем-то аномальным, чуть ли неприличным, так что на этом факте стараются долго не задерживаться. Происходит это потому, что наши учебники и книги всегда отдают предпочтение расцвету культурного и гуманистического движения в Италии, на родине Ренессанса. Эти же учебники пренебрегают очень важной ролью, можно сказать, даже главенством в определенное время французского языка, на котором было написано большое количество книг и который способствовал распространению культуры. Он был средством общения, оцененным практически всеми. Язык был широко распространен даже вдали от родины, в придворных кругах и среди образованных людей.

В эпоху, о которой идет речь, вот уже несколько десятилетий менестрели и трубадуры, труверы, поэты, писатели и французские эрудиты принимались в большом количестве при дворах Италии и, естественно, принесли туда свой язык и литературные вкусы. Нужно ли забывать о том, что во время правления во Франции первой династии

Анжу двор Неаполя был в некотором роде колонизирован французами — офицерами, юристами, учеными и людьми искусства? При Карле I (умер в 1285 году) можно было найти в Неаполе и при дворе короля, в канцеляриях и судах — прокуроров, судей и советников, приехавших с севера: Одон де Лорри, близкий к королю, Жофрей де Бюмонт и Симон де Пари (оба были канцлерами), Петро Умберти и Жизбер де Сент-Квентин, обосновавшиеся в суде. Университетское образование несет на себе отпечаток орлеанской епископской школы. Адам де ля Голль, знаменитый менестрель из Арраса, приезжает в Неаполь в 1283 году после Робера д’Артуа и остается здесь до своей смерти в 1288 году. В Неаполе он представляет «Историю Робина и Марион» и начинает писать «Песнь о короле Сицилии». Другой поэт, оставшийся неизвестным, также пришедший в familia Робера д’Артуа, пишет там поэму «Путь пилигрима», которая повествует о Святой земле и Иерусалиме. Иными словами, городская, светская культура испытывает влияние французского искусства, французских культурных традиций. Становится очень популярным имя Прюнель (Перонель) — персонаж пасторальных пьес, жанра, который пришел с севера.

Карл Анжуйский, являясь союзником папы римского, очевидно, имеет своих доверенных людей во всей центральной Италии, подчиненной его власти. В 1269 году главным викарием Тосканы назначается Жан Британ. Карл назначает также сенешалей-французов в Ломбардии, чтобы создать оппозицию императорской власти (например, Гильом де ля Рош). При его правлении с 1269 по 1270 год из 125 губернаторов провинций только 25 были итальянцами. Французский язык действительно становится языком официальным.

Северофранцузский диалект превращается в язык международного общения, его используют писатели, он становится для них необходимостью и привилегией, особым знаком отличия. Использовал его и придворный сочинитель Рустичан. Язык был популярен как при английском, так и при шотландском дворе, который также имеет тесные связи с Фландрией и Парижем. В 1328 году студенты Оксфорда должны были общаться между собой и со своими преподавателями либо на латыни, либо по-французски.

Эта особенность придворной культуры основательно освещена Генри Юлом. Он изучает язык Рустичелло и показывает, до какой степени он был распространен даже среди людей, для которых он не являлся родным. Один из приближенных английского короля Генриха III сопроводил свою версию романа о рыцарях Круглого Стола такими словами: «Я, Луцис, рыцарь и владелец Замка Гас, как влюбленный рыцарь, принялся за перевод с латыни на французский этой истории, не потому что хорошо знаю французский. Моя манера изъясняться скорее принадлежит манере английской, нежели французской, так как я родился в Англии. Но такова моя воля и намерение, что я ее переведу на французский». Вот обычный ход мыслей и решений придворных поэтов Англии и Рустичана в частности. Мы увидим, как спустя одно поколение, Фруассар, который жил при дворе Эдуарда III и королевы Филиппы Хайн, писал для них на французском свои «Хроники».

После крестовых походов, когда часть франков осела в Святой земле, а затем на греческих островах и в Морее, а также благодаря бракам с армянскими принцессами, французский язык распространился по всему латинскому Востоку, за пределами франкских королевств — как инструмент связи, как проводник мысли и культуры. Колонисты и рыцари приходят на Восток из Шампани, Фландрии, Бургундии, Иль-де-Франса или Пуату. Со времени правления Людовика IX, который (не будем забывать об этом) прожил вместе с королевой Маргаритой и всем своим двором более шести лет на Святой земле (в Сен-Жан-д’Акре, в частности), все межгосударственные договоры, направленные на возрождение Святой земли, писались также по-французски. Эта «культурная» колонизация французов принесла странам Востока больше, чем торговая колонизация итальянцев.

На французском, естественно, говорили христиане в Иерусалиме, на Кипре, даже в Константинополе и на греческом Пелопонесе. Этот язык был, без сомнения, наполнен всякого рода заимствованиями из греческого, из словаря итальянских моряков, негоциантов и латинских миссионеров. Эти заимствования мы находим и в некоторых заумных словах и выражениях «Описания мира». Это был особый французский, на котором говорили, по известному выражению Жана Ришара, «опасные полиглоты, способные коверкать три языка с равной виртуозностью». «Смесь, — признается один из авторов Востока, который сам был франком, — такая, что никто не может понять наш язык». Но, несмотря ни на что, этот язык стал, без сомнения, основой lingua franca, который употреблялся впоследствии на Средиземноморье и на всем Ближнем Востоке. На нем говорили даже мусульманские правители.

Нас не удивляет тот факт, что князь Армении Хетум в 1307 году, живя в монастыре бенедиктинцев в Пуатье, продиктовал свою «Историю монголов» Никола Фалькону и что последний ее издает на французском языке. Но не пишет ли сэр Джон Мандевиль, говоря о христианах, которых, по его мнению, очень много в Алепе, что «они говорят на языке Франции, как жители Кипра»? Именно этот язык принц Эдуард Английский (покровитель Рустичелло) во время своего путешествия к Святой земле должен был понимать и, может быть, даже говорил на нем. Мандевил добавляет, что султан Египта и четыре его верховных князя «spak Frensche righte wel» («говорят по-французски достаточно хорошо»). Поэт Бодуэн де Себур, который писал, вероятно, спустя некоторое время после смерти Филиппа Красивого (1314 год), повествует о королевстве в Индии под названием Буда и о красивом городе Фализе, в котором царствовал король Полибан: «Полибан знал французский, так как его учил человек из Франции, оставивший свою веру, который уже семь лет жил в Индии».

Как мы видим, нет ничего удивительного в том, что «Описание мира» было составлено на французском языке, хотя автор и принадлежал к английскому двору. Оба ее автора, особенно Рустичелло, должны были думать о наиболее широком распространении, успехе у принцев, знати и у всех людей, желающих знать о чудесах мира.