Лешка сиял от счастья. Он послушно пил настои и отвары, вскакивал на заре и умывался святой водой, потом Ульяна читала над ним заговоры на огонь и пепел, на воду и соль.

Уже на третий день парень бросил курить. Его тошнило от дыма сигарет. Но по ночам еще тряс озноб и под утро одолевала тяга к анаше. Лешка вставал с постели раздраженный. У него пропали аппетит и сон.

— Держись, детка, не. сорвись! Ради самого себя, — уговаривала Ульяна. Легко было лишь сказать.

Лешку трясло все сильнее. Его бросало то в жар, то в холод. Сохло горло, скрючивало все тело. Оно то чернело, то становилось белым, как снег. Ему не раз казалось, что от боли полезут глаза из орбит, отвалятся десны. Все тело ломало и выкручивало так, что сил едва хватало. И тогда Ульяна читала молитвы, облегчала муки. Такие приступы случались часто, особенно в первую неделю.

— Ульяна? А сколько ему еще мучиться вот так? — спрашивала сквозь слезы мать.

— Теперь уж недолго…

— Он выживет? — выдавала страх.

— Куда ему деваться? Худшее уже позади. Нынче легче пойдет. Только помяни мое слово, не смей в приступе пожалеть. Сгубишь насмерть. Кровь его теперь чистится. Это три дня. Опосля отпускать начнет, На рвотину не гляди. Так надо. Он в себя вертается. А когда приедете домой, не мешай его судьбе. Нехай женится. Этот враз серьезным станет. В науку воротится, где опрежь учился. И много чего добьется в ней, — говорила Ульяна уверенно.

— Все бы ладно. Да девушка, о какой говоришь, не без изъянов. Образованья нет. О приданом не мечтай. Из бедной семьи. Родни много, а толку нет, одна голожопость. Разве такую в дом приводить надо? — вздохнула горько.

— Чудачка! А разве лучше потерять сына? Ведь он из-за тебя страдает. Ты воспретила Лешке любить. Он и поссорился с ней. Потом с пути сбился. Чуть не пропал вконец. А тебе того мало? Выгоду ищешь? Сына потеряешь! Выбирай! Ить невестка уже в науке занимается. Они сами на ноги, встанут. Тебе каяться придется перед ней. Совестно станет много раз. На что усугубляешь? Она не дурней тебя! Не та царица, что на себе золото носит, а та, что в душе его имеет, несчитанное и немерянное. Таких не невестками, дочками признают. На руках в дом приносят, хлебом-солью встречают. А ты морду от ней воротишь. Каб не эта девка, не выдержал бы Леха всех мук. Ради нее терпит. Она его из погибели вытащила, не ведая того, а ты ее хаешь, — упрекнула Ульяна гостью.

— Ради Бога! Если так, пусть женятся. Когда вернемся домой, сама к ней пойду, приведу в дом. Пусть все наладится!

— Не мешайся! Сами помирятся! Ты только пути их не перекрой. Ить в другой раз твово сына никто не спасет! — предупредила строго.

Прошла еще неделя. Парень заметно изменился. Лицо очистилось, сошла с него синюшная бледность, в глазах засверкали искры жизни. Он уже шутил, смеялся. Спал заметно спокойнее, ночью не просыпался и не потел. Лишь редкие головные боли напоминали о недавнем. Ульяна поработала с ним еще три дня — для надежности. И сказала, что вовремя спохватились родители, теперь могут увозить сына.

— А можно к вам приехать когда-нибудь в гости? Просто так? — спросил Лешка Ульяну.

— Не получится! Не до гостей тебе нынче станет. А вскоре и вовсе забудешь. Это нормально. Меня вспоминают в болезнях. Здоровые скоро забывают даже имя. Я не сержусь на них. Дай Бог, чтоб реже вспоминали! — улыбалась Ульяна.

Не успела отъехать семья от ворот, как к дому на старой кляче, в скрипучей телеге привезли двоих мужиков. Немолодые. Обросшие щетиной,

с посеревшими лицами и запавшими глазами, они испуганно таращились на Ульяну.-

— Ну, чего пожаловали? Самогонки пережрали, дорвались на дармовщину? — усмехнулась баба.

— Нет, матушка! В прорубь попали! Верней, в эту, ну, черт! Во! Вспомнил! В лунку! Они оба — рыбаки заядлые. Пошли красноперку половить. И поскользнулись на льду! — говорил старый дед, доставивший мужиков к Уле.

— Сразу оба посклизнулись? Надо ж так? И вдвоем в одну лунку, взявшись за руки, сиганули? Ну и мужики! Сдыхать, так вместе! Иль одну рыбу не поделили? Как вас угораздило двумя дурными головами и жопами в одну дыру пропихнуться? С чем ее перепутали? — рассмеялась баба. И спросила: — Пошто к врачам их не отвез?

— Не схотели. Не верят им. Да и куда? Кончаются оба. Дыхалки перекрыло!

— Тащи в дом обоих! — пошла баба, смеясь лукавой лжи приехавших.

Когда мужиков раздели и положили на топчаны, Уля подошла, повела носом:

— Понятно, почему вдвоем ныряли! У вас в деревне речка особая. Заместо воды в ней самогонка течет. Вот и рыбачут до упаду!

— Нет, Ульяна! Это им для сугреву дали, чтоб к тебе вживе доставить, оправдывался старик.

— Ладно. Гляну! Далеко не уходи. Может, подсобить придется, — проверила дыхание, пульс, потом кишечники каждого. — Значит, рыбачили? Застудились? Ну, ладно! Открой рот! Да пошире, — оглядела горло.

— Тут все сдавило! — еле прошептал Гришка.

— Желудки потравлены у обоих. Не только самогон пили, а и денатурат. Он и подпалил нутро. Теперь чистить надо обоих со всех концов, — взялась за мужиков и до глубокой ночи отпаивала отварами, обносила свечами, заставляла пить какой-то жир с медом, потом настой зверобоя, натирала грудь и животы мазями — пахучими, липкими.

Мужики вначале тряслись от холода, а к утру обливались потом. Ульяна надела обоим вязаные носки, укутала в одеяла и без конца заставляла пить настои и отвары.

Дыханье их из прерывистого становилось ровным. Из горла не рвалось шипенье. А голоса хоть и были тихими, сказанное уже можно было услышать и разобрать:

— Не обессудь, Ульяна! Но сама посуди — в деревне маемся. Какие там заработки? На самогонку сахар нужен. За что его куплять? А тут родственник приехал. В баню! Ну как париться на сухую? Он денатурат привез. Мы тож решили попробовать. Родственник назвал его коньяком «Три косточки». За череп с двумя костями. Ну, напарились, глынули по стаканчику. А банька на берегу реки. Мы к проруби. Охладить нутро. В ем от угощенья свои кости закипели. Как сиганули — в глазах темно. Как туды прыгнул — помню! Обратно — ни в зуб ногой. Говорят, что родственник за муди выловил обоих. Если б их не было, уже сдохли б. Ну, а дальше того хуже. Пена клочьями со всех концов. Бабы решили, что сдыхаем, и самогонку стали нам заливать. От ней вовсе лихо сделалось. Пена застыла и заткнула все концы. Нас и в баню, и в снегу валяли. Да без проку. Родственник, со страху усравшись, всех врачей запамятовал. Тебя вспомнил. Так и брехнул, коли откажешься выходить, живьем на погост отволокет, чтоб успели себе место выбрать.

— А где ж он сам? — спросила Уля.

— В городе! Уж давно! Они тут к всякой гадости приловчились. Даже от таблеток косеют. Мы этого не переносим. Несвычные еще. А уж денатурату больше в рот не возьмем. От него все кишки у обоих дрыком встали! — рассказал Ульяне Гришка.

— Кто ж додумался после денатурата самогонку вам дать?

— Наши бабы. Оно верно. Самогоном опрежь все хворобы сгоняли. А нынче — не подвезло. Наверно, рука дрогнула. Мало дали.

— Если б хоть на полстакана больше, вас не довезли бы ко мне, — вздохнула Ульяна, пожалев деревенскую простоту и доверчивость. — Отравленье было сильным. А тут еще и застудились. Нужно сало нутряное, чистый мед и хороший самогон — на компрессы, — сказала Ульяна. И старик, доставивший мужиков, мигом выскочил из дома и вскоре выехал за ворота.

Вернулся он ночью. Привез все, что велела Ульяна, и помогал ей по первому слову. Делал все, как она говорила.

— Ты тоже их родственник? — спросила баба.

— Сосед я! Обоим! От родни — лишь беда. А мы ее расхлебываем. Оно вишь как повернулось? У них обоих дети. Пятеро и трое. Не приведись, помрут отцы! Пропадут семьи. Какому соседу не горько на такую беду смотреть? Бок о бок вся жизнь. Родственники раз в много лет навещают, а мы каждый день вместе. Вот и считай, кто родней и ближе? Мне без них, Живых, в деревне не показаться. А родню и на похороны не докличешься. Зато и сами звать теперь не станут никого с городу. Ведь как нам хорошо без них жилось! Пусть тяжко, но спокойно. Оттого я до восьмидесяти пропердел, что в городе родни не имею. От ней единая морока и неудобства, — сознался дед.