— Это ж верная простуда! А ну, ближе к плитке ноги поставьте! — посоветовала Полина.
Анна, вернувшись в цех, подала условникам портянки:
— Фланелевые! Ноги быстро согреете!
— Вы хоть наматывать их умеете?
— Сможем. Куда деваться? И этому научимся.
— Носки им связать надо! — глянул Федор на Полину. — А покуда из моих что-нибудь сыщи им. Иначе свалятся. Да и в зиму как обойдутся? На легкие носки и портянки в резиновых сапогах не помогут, через месяц без ног останутся.
— Ладно! Сыщу им что-нибудь, — пообещала баба.
— Эй, люди! Кто сегодня в поселок за почтой поедет? спросила Лида.
— В магазин надо…
— А мне матери письмо пора отправить, — вспомнил Смирнов.
— Хлеб у нас закончился, — спохватился Дамир, глянув на Федора.
Тот головой кивнул: мол, понятно.
— На обед не осталось, — скульнул стукач жалобно.
— Все ноешь, потрох? Обойдешься! — раздалось за спинами.
Оглянувшись, увидели Власа. Он вошел тихо. Присел рядом с Федором и попросил глухо:
— Если в поселок намылишься, прихвати мое письмишко, а оттуда — тоже хлеба да чаю с куревом. Поиздержался.
— Хорошо. Составь список.
— Лида! До скольки сегодня свет давать? — спросил Влас девушку.
— До одиннадцати.
— Нет! Сегодня нужно закончить этот цех. Завтра мальков будем выпускать здесь. Пора! Время пришло, а там и второй цех подготовим! — подошла Нина Ивановна и оглядела условников. — Согрелись? Ну давайте за дело!
До вечера успели почистить еще два садка. Домой еле пришли. Ноги будто окаменели. Дамир едва разулся. Поставил на печку ведро воды, чтоб попарить ноги. Михаил влез под одеяло, укрылся с головой: так теплее. Его трясло от озноба, а через перегородку заходился в кашле Влас. Уж так хотелось курить, но сигареты кончились. Когда вернется Федор из поселка? Может, уже ночью? Значит, нужно ждать. Конечно, у соседей курево имеется, но просить не хотелось. Да и в дизельную пора наведаться: движок хоть работает безотказно, но за ним глаз да глаз нужен. Влас натянул телогрейку, услышал, как Михаил с койки встал. Дамир попросил дров принести.
«Во, стебанутый! К стукачу в шестерки заделался!» — усмехнулся Меченый. Увидел Мишку во дворе. Тот глянул на окна. Дамир не видел. Смирнов вытащил пачку сигарет, положил на крыльцо Власа. Тот от удивления воздухом подавился. Дождавшись, пока Смирнов уйдет в дом, схватил курево. Три сигареты подряд выкурил. Сам себя уговаривал, что будь на воле, не принял бы подачку от лягавого. А тут что поделаешь?
Михаил ничего не сказал Дамиру, но в окно увидел, как Меченый взял курево и, вытащив сигарету, тут же закурил, поторопился на работу.
Стукач и Смирнов до ночи парили ноги. Холод, сковавший обоих, отступал медленно. Условники пили чай.
— Михаил! Дамир! Вот вам носки! Они не новые, но все ж вязаные, шерстяные! В них теплее будет! — вошла Полина и сказала, что Федор должен приехать через час.
Смирнов предложил ей присесть, но баба отказалась, сказав, что времени в обрез. А сама пошла к Власу. Убирала у него, что-то мыла, стирала. Михаил задумался: «Ну почему даже здесь местные охотнее общаются с Власом, хотя наверняка знают, кто он? Может, мы неверно себя ведем?» Услышал стук в дверь.
— Письма вам привез. Всем троим, будто их разом, по свистку отправили с материка. Кто-то и там всех помнит и ждет, — сказал Федор и добавил тише: — Да и мы к вам привыкаем. Собственно, я, помимо харчей, принес и плохую новость. Всех наших уже предупредили. Вас хочу от беды предостеречь. В километре от завода следы медвежьи увидел. Подранок иль шатун объявился, хрен его знает, но дядя могутный! По лапам — не моложе шестилетки. Этот, если дербалызнет, враз ваши души на волю отпустит. Так вы того, с завода никуда не суйтесь. В сопки не ходите. Поняли? Теперь даже в поселок осторожно ездить надо. В одиночку с медведем не справиться. — Он тяжело вздохнул и позвал во двор за продуктами.
Михаил, читая письмо от матери, забыл о предупреждении Федора. Да и что им с Дамиром медведь? Не вломится же он в дом. Вряд ли, даже появившись здесь, заинтересуется условниками. Не одни они тут живут, а вот местным и впрямь задуматься стоит. Им детей в школу возить надо, и другие дела есть. Пусть их головы болят, как избавиться от медведя.
Дамир о нем словно не слышал. Читает письмо от сына. Лицо в улыбке расцвело до самой задницы. Что ему завод с его мальками и медведями? Читает письмо и Смирнов. Душа разрывается от тоски по матери. Как далеко сегодня условники от Сахалина! Пришли письма. Как это здорово почувствовать себя хоть на минуту дома…
Глава 4. Испытание
Влас читал письмо Шкворня, смакуя каждое слово. Как он ждал эту весточку, живя в сахалинской глухомани, кляня ее на чем свет стоит. Ох и ненавидел мужик этот завод, материл по-черному того, кто додумался впихнуть сюда на условку самого Меченого: «Чтоб тебе яйцы в дверях зажали и дали их собакам грызть! Чтоб тебе с лягавыми на одних нарах до конца дней дышать! Какой мудило лохмоногий допер до такого? Тут не то что фартовый, зверь с тоски взбесится! Подыскали место для фуфловки, мать вашу блохи манали. Ни одной телки! Только плесневая мандашня! Единственная Лидка прикипелась, да и та не по кайфу. Не метелка, а туфта! Морда — козья! Сама что горелая головешка: ни сзади, ни спереди ничего бабьего не завелось! А может, в науке отсохло? Трандела мне про мальков до темна. Ну и завела! Я ее хвать там, где у баб сиськи водятся, чуть пальцы не сломал на чирьях. А она мне в мурло кулаком саданула и как завоняла: «Негодяй! Подонок! Кретин!» Ну что за херня? Даже базлать не умеет путево! Да и было б за что? Ее чирьи никому не нужны. Даже мне, недавнему зэку. А она брызгается. Цену себе набивает. Видал я таких мандавошек! Думал, что не без понта про мальков раздухарилась, на что-то намякивает. А эта дура, оказалось, просвещала меня! Кому нужны те сраные мальки вместе с той Лидкой? Да она магарыч зажала, а должна! За то, что лапнул. Кто, кроме меня, на нее глянет без бутылки? Лягавый иль стукач? Так им хоть на нос транду повесь, не будут знать, что с нею делать и куда применить. Так и сдохнет дура в переспелках…»
Влас морщится, вспоминая тот случай. Ему хотелось вышвырнуть Лидку в окно вместе с ее пробирками и колбами. Ох и разозлила она мужика своей интеллигентной бранью, но вовремя спохватился и вспомнил, кто он здесь. Мигом руки сунул в карманы и заговорил иначе:
— Не хотел обидеть, прости. Ты о жизни говорила. О рыбьей… Видишь, она тоже застоя не терпит. Знает свой срок и про любовь помнит. А я человек! Живой, можно сказать! И у меня молоки водятся. Да куда их дену? Вот и сорвался. Поспешил, наверное? Ты прости…
— Иди отсюда вон! — услышал резкое.
Влас не оглядываясь поплелся в дизельную.
«Наверное, вякнет участковому или директору. Скажет, что приставал. Те шухер поднимут на весь свет, раздуют, будто обесчестил. Эх, жизнь треклятая! На воле я на ту Лидку и не оглянулся б, а тут приспичит, так хоть к медведице беги, — думал мужик и невольно позавидовал Шкворню: — Тот на воле! Пусть в бегах, ну да что с того? У фартового в каждом городе хаза сыщется. А пахан — мужик не промах. У него за ночь по три девки менялись. Всех гонял до пота. Тут же хоть бы одну!» Меченый оглядел унылую окрестность.
«Пять лет канать в этом заповеднике! Во жуть! Сам шерстью обрасту. Иль чешуей. Зато лягавые отцепятся. Ну как тут дышать?»
Снова взялся за письмо пахана: «Я всюду шмонал тебя, но ни один кент не сек, куда упекли?»
«Не гони темнуху! Не хотел грев прислать. Кубышку зажал, а там и моя доля! Ворочусь — вытряхну свой положняк. Попробуй рыпнись у меня, старый козел!»
«…Трехаешь, что в условке канаешь вместе со стукачом и мусорягой Смирновым? Так вот лягавого я насадил. Наколол так, что не сорвался. За все наше разом проглотил. Не хотел дышать кайфово, пусть сохнет, как последний пидер! Я ему свое век не прощу! А стукача оприходуют сявки! Этого пока не урою, сам не откинусь…»