«Кто бы это? Соседи, не увидев свет в окнах, постучали бы, позвали б меня. Коль не откликнулась, подумали, что сплю, ушли б. А этот вон как смело! Уж не Мишанька ль приехал? Да только не получится у него! Праздники на его работе самые тяжкие дни. Не отпустят моего мальчонку», — думала женщина.
Услышала знакомое:
— Мам! Мама!
Мишка зажег керосинку, быстро затопил печь, принес воды. Сбегал к деревенскому фельдшеру, а вернувшись, заставил, уговорил мать выпить таблетки. Вытаскивая из сумок привезенное, убеждал поесть.
— Силы тебе нужны. Только тогда выздоровеешь. — Положил перед ней халву, пряники, селедку: — Съешь хоть что-нибудь!
— Сынок, устала я. Кому нужна? В этом свете не след долго задерживаться, а и ни к чему.
— Мам, а я как? Ты мне нужна всегда.
— У тебя жена имеется, с ней не пропадешь. Уж не одинок.
И вот тогда он рассказал ей все. Как нескладно и коряво сложилась жизнь с Ольгой, как трудно порой находиться под одной крышей, как злит ее неумелость во всем.
— Мам! Она до сих пор не научилась варить борщ. Я ее готовку как-то вынес бродячим собакам, которые в подъезде прижились. Так даже они жрать не стали. Сам стираю, не могу доверить ей стиральную машину, потому что обязательно сожжет или сломает. Ведь испортила пылесос. Ну ни хрена не умеет. Никогда завтрак не приготовит, хоть бы какой бутерброд сделала. Ни за что! И зачем она мне? — сетовал сын.
— Мишанька, ну, Оля у тебя городская. Научи. Думаешь, другая будет лучше? Да такая же.
— Мам, ты когда выходила замуж, что-то умела?
— Все могла! Но мы деревенские! С детства к делу приучены. Иначе не можно. Девок смалу к печке да к корыту ставили. Я в семь лет корову стала доить, а в пять полы мыла, во дворе и в сарае убиралась. Себя обстирывала, а чуть погодя — уже и семью. В десять лет все умела готовить и в огороде работала, по хозяйству сама управлялась. Родители с утра до ночи работали в колхозе. Никто не бездельничал. Бабка совсем старой стала, а все вязала на нас. Дед с ульями возился. Излишки в городе продавал. А ведь и хозяйство немалое имели: корова с теленком, свиней двое, кур три десятка, гуси, индюки и утки — за всеми глаз да глаз. Оно и огород в полгектара да сад. И всюду сама.
— А когда замуж вышла?
— Ничего не изменилось. Отцу твоему обещали квартиру в городе, но очередь так и не подошла. Я и не рвалась туда в бездельницы.
— Там тоже работают. Многие отдыха не знают. Это мне не повезло с женой.
— Ой, сынок! Да кто знает, какое оно теперь-то везение? Вон наш сосед, Федька Токарев, двадцать восемь лет с Феклой прожил. Троих детей вырастили. Уж Фекла — хозяйка отменная. Все у нее в порядке. И дети хорошие, да и сама женщина путевая. Ан сбесился кобелюка, ушел к распоследней в город. На нее глянуть гадко, а он при ней уже два года. Скажи, чего не хватало змею? Он за Феклиной спиной как сыр в масле катался, а променял ее на последнюю сучку. Вот и пойми мужиков теперь! — отмахнулась устало. — Твоя работает. Не пьет, не курит, как теперешние. Не скандалит, а научить ее только захоти. Раз-другой покажи — научится, но не обижай, не унижай бабу. У тебя, когда женился, глаза были завязаны. Я просила тогда тебя не спешить. Ты слушать не стал. Любил. А ведь мог приглядеться получше, авось любовь вмиг улетела б. Своя, деревенская, пусть и не такая красивая, зато все умеет.
— Придется мне разводиться с Ольгой.
— Еще чего? Не позволю такого срама! В нашей семье отродясь разводят не было! Не моги это устроить! Не лезь в кобели! Не дозволю! Живи со своею Ольгой. Я тебя на ней не женила. Сам ее выбрал. Приноравливайся. Учи.
— Некогда мне, мам!
— Одному разве лучше? Опять бабу искать станешь.
— Нет! Сам, один буду жить.
— Закинь пустое болтать. Не верю. Иль уже приглядел на стороне?
— Да что ты? Я себя не вижу…
— Тогда успокойся и живи без позора.
— Она тебя не признает.
— Ну и что? Главное, чтоб тебя любила, а я без нее обойдусь! — отмахнулась мать и встала к печке, загремела кастрюлями, сковородками.
Весь вечер помогал ей Михаил: рубил дрова, носил воду, чистил картошку, лук, селедку.
Матери заметно полегчало, помогли таблетки, так подумал сын. А она, сев к столу напротив него, сказала, смеясь:
— Да не лекарства, ты, сынок, избавил от хвори тем, что приехал. Радость моя единственная. Я и выздоровела. Коль навестил — нужна, а раз так — жить надо!
Мать все старалась накормить сына, придвигала ему поближе самое вкусное. И рассказывала:
— Не серчай, сынок, что воспрещаю уйти от Оли. Знаешь сам, я еще по молодости вдовой осталась. Горькая это доля жить беззащитной и без помощи, но в другой раз взамуж не пошла, хоть и сватались. Срам признаться. Было поначалу, с других деревень предлагались в мужики. Не скажу худого, путящие люди. Даже агроном из Масловки приехал, с полдня уговаривал, я отказала.
— Почему?
— А на што он мне сдался? Кальсоны его стирать да кормить. У него руки с жопы выросли. Колхоз ему дом дал. Он его не ремонтирует, весь прогнил, того гляди завалится. Какой с него хозяин и помощник? Нахлебник ни к чему.
— Ну а другим чего отказала?
— Лесник приходил. Хороший человек и трудяга, каких мало. Но ты имелся. Не хотела отчима приводить, он отца не заменит.
— Я уже сам семейный. Или с тех пор никого не приглядела?
— Нет, сынок.
— Мам, я редко бываю у тебя. Одной трудно. Вот как сегодня заболела, а рядом — никого. Мне спокойнее будет, если хозяин появится. Или нет путевых в деревне?
— Миша, хорошие все заняты, а говно никому не нужно. Правда, наш кузнец овдовел. Жена померла. Дети в городе давно устроились, сюда, как и ты, редко появляются.
— Ну, и приведи его!
— Года не прошло, как жены не стало. Нельзя, не положено по обычаю. Дань памяти для покойной соблюсти нужно. А и бабы… Ну, наши деревенские уже кружат вокруг него. Пироги ему носят, варенье. Прикармливают, завлекают.
— Смотри, уведут человека!
— Они его в гости зовут, а я не дозволяю! Да и зачем? Покуда сама справляюсь, а старость придет, ничего не станет нужным.
— Совсем извелась ты в одиночестве, и я редко тут бываю. Но ничего! Выйду на пенсию, насовсем сюда переберусь. Отдохну от города, забот и проблем. Станем с тобой вдвоем жить, как когда-то. Оставим прошлое за порогом дома, согреем стены теплом. И самих себя на ноги поднимем. Порадуемся, что хоть нас с тобой ничто не разлучило.
— Что-то скверно у тебя на душе. Много грусти. Стоит ли в твои годы про пенсию говорить? Не рано ли? С чего в деды торопишься, не став отцом?
Михаил и вовсе сник. Тут вдруг кто-то в окно постучал, крикнул со двора зычно:
— Эй, хозяюшка! С Новым годом тебя!
— Кузнец наш, Василий, пожаловал! Говорила о нем. Все ж сколько гнала, едино приперся! — отворила дверь.
Каким маленьким и низким показался дом, когда в него вошел кузнец. Он нажелал короб счастья. Сундуки здоровья и вытащил из-за пазухи подкову.
— Сам сделал. Давай над дверью повесим, чтоб счастье в дом к тебе вприскочку бежало! А я сторожем тут, чтоб мимо не проскочило. Примешь? — глянул на мать.
Та брови сдвинула:
— Сызнова спешишь?
— Да мне много не надо. Мешок хлеба, ведро борща, чугун картохи! И все на том! Особой мороки не потребуется. Меня голодным держать нельзя, злым становлюсь. Тогда картоху вместе с чугуном сожру!
— Будет тебе! — смеялась мать.
— А что, Миш, я ж тебя еще голожопым помню. Теперь мужик! Чего ты в городе застрял? Вертайся к нам в деревню. Мы тебе такую кралю выберем, за год по трое ребят рожать будет, а то чего твоя, городская, в яловых ходит? Почему не рожает?
— Сначала сами спешить не хотели, теперь поняли, что безнадежно опоздали. Жена боится, да и врачи в этом возрасте уже не советуют рожать, — соврал Мишка.
— Смени бабу! Наши деревенские до гробовой доски ни хрена не боятся. Вон бабка Блиниха в прошлом году Кольку родила. Пятого! А самой уже пятьдесят восемь. И не боится, что поднять не сможет. Старшие дети не бросят его. Чего уж пугаться? Ее первый сын сам скоро дедом станет, а мать еще сама дрозда дает. Вместе с невесткой среднего сына в одной палате рожала. И ни хрена! Обе разродились, потому что нашенские! Знай, Мишка! Бабы не хотят родить, когда не любят мужиков. А ежли любят, то как наши — на всю жизнь без остатка, без оглядки! Запомни и присмотрись к своей шишиге! Пусть она поменьше по врачам бегает, кикимора облезлая!
