— Когда устроюсь, позвоню тебе! — спрятала деньги, взяв чемоданы, вышла на улицу, не оглядываясь, не жалея ни о чем.

Вскоре Нинка приехала на Белорусский вокзал. А когда совсем стемнело, подошла к поезду, отправляющемуся в Смоленск.

Всю ночь лежала, не сомкнув глаза. Думала, взвешивала, ругала себя, что не ушла от Тоньки раньше, не искала, не имела запасных вариантов и осталась на улице, как состарившаяся дворняжка, изгнанная за непригодность жестоким хозяином.

Ранним утром она приехала в Смоленск, нашла Надюху. Та, накормив, вскоре отвезла ее к бабе Дусе. А через день Нинку взяли работать телефонисткой.

— Ничего, девонька! У тебя все наладится. Ты вон какая краси

вая, молодая! Погоди, попривыкнешь к нашей жизни, не захочешь вспоминать Москву! — утешала старушка.

— Век бы ее, проклятую, не знать! — сорвалось у Нинки невольное.

— Видно, всю душу тебе там изгадили! Но ничего, пройдет зима и в твоей душе. Даже старый клен каждой весной в женихи рядится! А уж возле березоньки, такой, как ты, обязательно тополь появится! Помяни мое слово, девонька! — говорила бабка, улыбаясь светло.

Нинка быстро освоилась на работе. И ей она пришлась по душе. Девчата-телефонистки сразу признали и через месяц перестали считать приезжей.

— Летом на Днепре купаться будем! В лес с нами сходишь за грибами. У нас здорово! Весь город весной в сирени утопает!

— Я летом к матери поеду хоть на три дня. Так давно ее не видела! — отвечала Нинка.

— Что ж это ты такая невеселая? Почему никуда не ходишь с подружками? Гляди, сколько ребят по тебе сохнут! А ты их замечать не хочешь. Иль есть у тебя сердешный? — спрашивала бабка Нинку.

— Никто мне не нужен! Все эти мальчишки еще не стали взрослыми! Им нужна баба! Чтобы прыть согнать! О серьезном с ними даже думать нечего! У меня эта пора прошла. Я свое отгуляла! Семью хочу. Но с мужчиной! С пацанами не буду связываться! — отвечала Нинка, и баба Дуся на неделю умолкала.

Нинка пришлась по душе старушке. Они вместе коротали вечера за неспешными делами. Девка сама удивлялась, что так легко и безболезненно отошла от разгульной, бесшабашной жизни. Ее не тянуло к возврату в нее. Она не реагировала на восторженные комплименты. И торопливо проскакивала мимо гостиниц, словно стыдясь своего прошлого. Она становилась иною, спокойной, ровной, приветливой, но очень сдержанной женщиной. Она не верила словам. И к людям относилась настороженно, не доверяя, не распахивая, как прежде, душу настежь…

…Егор с того дня, как Нина ушла из его дома, почти не разговаривал с сестрой. Редко выходил на кухню, да и то лишь перекинуться несколькими словами с матерью и Алешкой. Но однажды не рассчитал. И, свернув из коридора, столкнулся с Антониной лицом к лицу. Та несла в кастрюле кипяток и от внезапности выронила. Закричала от боли.

Егор тоже не успел увернуться. И вошел на кухню, чтобы снять носки.

— Дохляк вонючий! Все ноги ошпарил. Черт тебя поднес, ублюдок! — орала Тонька.

— Еще и я виноват! Ты же кастрюлю выронила! Меня обожгла!

— Ты посмотри, что с моими ногами сделал? Чего выполз? Кто тебя сюда звал? Сидел бы в своей комнате, козел!

— Что ты сказала! — встал со стула, забыв, зачем оказался на кухне.

— Что слышал! Одно горе от тебя! Живешь, как домовой! Никакого толку! Одна видимость от мужика! Неужели до старости на моей шее сидеть будешь!? — плакала Тонька, натирая ноги сырым белком яйца.

— Спасибо, сестричка, что призналась! Век не забуду лютости твоей. Одного не пойму, с чего срываешься? Что нужно, чего хочешь? Чтоб я ушел из дома?

— Если б было куда сплавить тебя, сегодня в твою комнату четверых баб поселила! От них доход! От тебя одни убытки!

— Да провались ты, стерва! Довела! Все тебе мало! Не нажрешься никак! На доме красный фонарь горит! Скоро у себя на заднице повесишь! Не стыдишься Алешки, матери! Имей возможность, и нас продала бы!

— Тебя даром никто не возьмет! Никому говно не нужно!

— Подавись своими деньгами, змея подколодная! — выскочил в комнату, оделся наспех, сунул в карман остатки пенсии, документы и выскочил из дома, хлопнув дверью. Он решил никогда не возвращаться сюда. Его обидело молчание матери. Она не одернула Тоньку, не пристыдила, не попыталась успокоить и остановить его. А значит, согласна с дочерью.

— Надоел всем! Обузой стал. Кому я помешал? Что сделал плохого? — шел, не разбирая дороги, не глядя под ноги.

Как оказался на Белорусском вокзале, сам не мог понять.

— Вы в Смоленск? — спросил его седой старичок- попутчик.

— Да! Там, я слышал, еще есть люди…

Егор даже не заметил оглянувшихся на него пассажиров.

Утром он вышел из вагона без копейки в кармане. К кому, зачем он сюда приехал? Егор и сам ответить не мог. Он знал, сюда уехала Нина. Может, найдет ее? Но зачем? Если перестал быть нужным семье, разве примет его чужая женщина, ведь между ними ничего не было, даже разговора…

Смоленск оказался большим городом. Куда как больше, чем его представлял себе. Он ходил по улицам без цели. Он радовался, что оторвался от дома, где рядом с ним жила ненависть.

Егор отдыхал на лавочках, вглядывался в лица смолян. Нет. Нинки среди них не было.

— Куда деваться? Куда идти? — почувствовал, как холод пробирает душу. — Может, попроситься на ночь к кому-нибудь? Но кто пустит? Родная сестра без денег не откроет! Обсчитала, сколько потеряла из-за меня! Козлом назвала, ублюдком. А все из-за жадности. Проклятая жизнь! Никого и ничего в ней не осталось! Ни род

ни, ни друзей, ни бабы! — устало опустился на парапет. И глянул в темное небо. — Там звезды живут. Даже черноту разрывают! Светят кому-то! В моей судьбе ни одной искры! Как в могиле заживо! И даже плюнуть некому станет вслед, — подумал невесело.

Бродячий пес, подойдя к Егору, обнюхал человека и, повиляв хвостом, отошел, словно понял, что этот мужик голоднее его и угостить ему нечем.

— Что делать? Среди людей как в пустыне остался! Да и чему удивляться, сам от себя устал! — почувствовал, как леденеют ноги, холодный ветер морозит лицо. Человек поежился, собрался в комок.

Некуда податься. Колючий снег застревал в волосах, сыпал за шиворот, вышибал из глаз слезы.

Двигаться… Только этим можно согреться и прогнать из тела леденящую стужу. Но к чему? Отодвинуть смерть на завтра? И знать наверняка: ее не избежать. Тогда к чему усилия? Они излишни. Все равно идти некуда.

— Что с вами? Почему вы здесь сидите? — услышал Егор удивленный вопрос. Он оглянулся. Увидел невысокую женщину. Та подошла поближе: — Кто вы? Приезжий?

Егор хотел ответить, но скулы свело холодом. Человек мучительно пытался открыть рот.

— Да вы совсем окоченели! Вставайте! Живее! Пойдемте со мной!

Егор сделал шаг и упал на обледенелые широкие ступени. Женщина взошла по ним и, войдя в громадный, освещенный дом, кого- то позвала.

Двое людей, подхватив Егора, потащили на руках к зданию.

— Гостиница «Россия», — прочел он вывеску из разноцветных огней. — Мне нечем платить за ночлег. Я не могу туда идти! — хотел, но не смог сказать человек.

Его внесли в вестибюль, усадили в мягкое кожаное кресло.

— Девчата, помогите человеку! — открыла женщина двери в ресторан.

Возле Егора засуетились люди. Кто-то принес горячий чай, другие предложили закурить.

— Нина Владимировна! Где вы его нашли? Еще немного и конец пришел бы человеку!

— Он внизу сидел. Почти не ступенях, едва заметила, — ответила та, которую назвали Ниной Владимировной.

— Наверное, бомж! — предположил вахтер, вглядевшись в лицо Егора. Тот отрицательно замотал головой.

— Вы из Смоленска?

Егор отрицательно качнул головой — нет!

— Попейте горячего чая! Согрейтесь! — предложила Нина Владимировна. И, подойдя к женщине, выглянувшей из ресторана, сказала тихо:

— Накормите человека…

Егора завели в небольшой кабинет. Предложили снять куртку.

— Так скорее согреетесь! Это что же за беда выгнала вас в такую погоду на улицу? — хлопотала вокруг человека молодая горничная.