Уж коль появился в тайге человек, надо уходить зверю. i/о Вместе не ужиться, не привыкнуть и не стерпеться. Кому-
то нужно уступить. И уходят звери. Ведь у человека есть ружье и огонь. А у медведя лишь когти да зубы. С годами они слабеют. Сдают силы. Да и попробуй выжить перед ружьем! Этот ранил. Промазал. А другой?
Ведь там, в человечьей лежке, людей много. Кто-то может не промахнуться…
Надо успеть вывести с заимки матуху и медвежонка. Подальше от людей. Их ружей и костров. В глухомань…
— Вон пидер! Козел лохматый! — услышал зверь людские голоса неподалеку.
Оглянулся. Людей много. Со всеми не сладить. И черной молнией метнулся в тайгу.
Но тут же услышал грохот… Он нагнал в прыжке и воткнулся в заднюю правую. Пробил насквозь… Тот, первый, пробил правую переднюю утром. Как бежать? Как уйти и выжить? Где спрятаться от чужой стаи в собственном доме? А почему прятаться? Кто хозяин в тайге? Медведь прилег за корягу.
Годы научили зверя осторожности. Добычу не всегда стоит догонять. Ее можно дождаться и уложить внезапно, почти без усилий. Одним рывком.
Зверь затаил дыхание. Люди только начинали учиться быть охотниками. Зверь им рожден. Человечья стая в охоте многое переняла от зверей. Но совершенства в ней не достигнет. Умение охоты дается рожденному в тайге. И людям не дано перехитрить опытного зверя.
Даже ружья не всегда спасают им жизнь. Людей в тайгу тащит голодное брюхо. А медведи защищают в ней свою жизнь и дом.
Притих зверь. Даже сойка его не приметила. Приняла за корягу. И только когда лапы утонули в шерсти, поняла, что обмишурилась. Взлетела, суматошно хлопая крыльями. На всю тайгу загорланила. Обгадила сугроб, горластая. Того и гляди укажет людям, где их зверь поджидает.
Фартовые настырны. Лезли через сугробы и завалы. Вот увидели, что пуля достала медведя. Кровавый след задней лапы на сугробе разглядели. Совсем озверели. Заметив, что след оборвался, растерялись.
Да и откуда им было знать, что, ложась в засаду, медведь делает большой прыжок, обрывая след осмысленно.
— На дерево влез, паскуда. Не иначе, — заглядывал елям под юбки Филин. Но ничего не разглядел в мохнатых лапах.
Условники оторопели. Зверь словно испарился.
— Надо б Тимку сюда. Он бы фраера надыбал. Да кого в Трудовое вкинешь? — сокрушался Филин.
Он и не предполагал, что зверь притаился в нескольких шагах от него.
— Кончаем, кенты, стопорить его! Без понту затея. Смылся, значит, пофартило падле, — вякал Полудурок.
— Ты что, звезданулся? А Бугай? — вскипел бугор.
— А что Бугай? Ему теперь один хрен. А нас припутает зверюга, еще кого-то ожмурит. Тут не в своей хазе. Линяем, — предложил Цыбуля.
— Смотаемся, а ночью опять ссать будем. Нарисуется, зараза, и прикнокает. Не-ет, уж надо его размазать, — не соглашался Кот.
— Он своего мокрушника ожмурил. Теперь не прихиляет, — вставил Цыбуля.
Медведь лежал, воткнувшись носом в снег. Он глушил дыхание и злобу.
Сколько ж можно ждать? Но попробуй встань! Людей много. Кто-то не промахнется. Будь они без ружей, как он, тогда и прятаться не стоило бы. Но теперь… Так не хочется стать добычей…
— Покуда не нашмонаю гада, не вернусь! — рыкнул Филин и пошел к коряге.
Зверь услышал его приближение. Понял: увидит человек. И собрался в комок, в тугую пружину.
Условники глазели на деревья, кусты. И не приметили сразу, как громадный ком выскочил из-за коряги и с ревом накрыл Фйлина.
Два хозяина, два бугра — таежный и фартовый — встретились один на один. Чья возьмет?
— Притырок! Говорил — смываемся! — ахнул Цыбуля.
И тогда первым на выручку бугру кинулся Хлыст. Самый молчаливый, худой, как жердь, вор не любил трамбовок. Никого не трогал пальцем. Потому что сам по молодости часто бывал бит.
Хлыст был форточником. В закон его приняли в зоне. Его долго натаскивали на большие дела. Но воровская наука не пошла впрок. И на первом же крупном деле засыпался. Погорел на «рыжем бочонке» — золотых часах из обчищенного ювелирного. Их у него приметил легавый в штатском. В ресторане. Сел на хвост. Пронюхал хазу! И через пару часов накрыли «малину» мусора.
Хлысту дышалось спокойно под рукой бугра. Филин держал его неплохо. Потерять его значило лишиться покровительства.
— Сгинь, падла! — кинулся фартовый на помощь Филину, стиснув в руке нож. Не за бугра, боялся без его поддержки остаться. Без грева.
Худой, длинный, он ни на кого из условников не поднимал руку. Тут же — на зверя…
Нож воткнул не глядя. В шерсть. Изо всех сил. С воем. Зажмурил глаза, когда теплым обдало руку. И тут же, словно пургой подхваченный, отлетел к коряге. Спиной на сук.
Что-то треснуло. Фартовый открыл рот, словно хотел сказать или крикнуть, но не успел. Медведь, заслонив тайгу, кентов, весь белый свет, махнул лапой и вырвал из фартового дыхание.
Громкий выстрел, как окрик, нагнал зверя. Медведь вскочил. И тут же, словно только того и ожидая, воткнулась пуля под левую лопатку. Глубоко вошла. А вот еще одна. Зачем? И так хватило. В брюхо картечью? Но к чему?
Зверь осел в сугроб. Белый-белый, он впервые не морозил. Весна идет… Последняя для него. Быть может, в этот раз ее встретит медвежонок. Если не помешают люди, если убережет тайга; сунулся башкой в снег, словно умоляя тайгу сберечь, удержать и защитить последыша.
Кто-то из фартовых, подойдя вплотную, выстрелил в медвежью голову в упор — для верности. Так надежнее. И, обматерив зверя полным арсеналом, подняли с коряги Хлыста, закрыли глаза покойнику.
Филин, скорчившись, лежал на снегу. Медведь наваливался, хотел порвать, но брезентовка, надетая поверх телогрейки, оказалась неподатливой и защитила…
Ни порвать, ни задрать не успел. Вот только живот болел так, будто на нем всю ночь «малина» духарилась, разборки чинила.
— Дышишь? — подошел к Филину Цыбуля.
Бугор кивнул. И Цыбуля с Котом помогли ему встать на ноги.
Филин подошел к медведю. Уши на голове зверя уже не стояли торчком. Обвисли. Шкура измазана кровью. Даже снег вокруг был алым.
— Едва не уложил, падла! И все ж угрохали мы его. Теперь на хазу его припереть надо, — схватился за ноющий живот бугор.
— Как допрем? В нем весу больше тонны. На куски его надо пустить, — предложил Кот.
— А шкура? Снять надо. Нутро выкинем, а остальное — на куски.
— Хлыста сначала отнести надо, — спохватился Филин и вспомнил, что именно ему, худосочному, незаметному, обязан своей жизнью.
Вечером, когда милиционеры увезли с заимки Бугая и Хлыста, а фартовые снова остались один на один с костром и тайгой, им стало не по себе.
Двоих в один день отняла тайга. Фартовых. А ведь они выжили в зонах. Перенесли не одну ходку. Им совсем немного оставалось до освобождения.
«Кто же на кого охотится? Кто удачливее? Тайга или мы? Кто останется жить, кого она выпустит, кого погубит?» — молчали мужики, вздрагивая при каждом шорохе и треске, на который еще недавно не обращали ни малейшего внимания.
У костра уже не слышалось громких разговоров. Промысловики впервые увидели, какую цену берет тайга за удачу в охоте.
— Надел Бугая ты, Филин, возьми. А Хлыста — Полудурок, — сказал Тимка.
— Я не знаю, где Бугай петли и капканы ставил. Пусть Кот себе забирает.
— Чего кочевряжишься? Через неделю смотаемся отсюда все. Сезон кончается, — ответил Костя.
— Оно-и теперь бы завязать не мешало. Уже у лис мех линяет, меняется. Пора кончать, — отозвался Цыбуля и добавил: — Пока из берлог другие не вылезли, надо ноги делать.
— А как с пушняком кентов будем? Разделить надо. Им он теперь до фени. Не дарить же мусорам? — глянул Филин на Тимофея. Тот согласно кивнул.
Целый день на заимке было тихо. Словно простила тайга людей и прекратила с ними вражду.
Но никто из фартовых не мог предположить, что в тот же день, когда был убит медведь, вылезли из берлоги матуха с пестуном.
Медведица почуяла, что с медведем случилась беда. Она беспокойно обходила высунувшиеся из-под снега пни, разгребала сугробы. И вдруг почуяла запах крови.
