— Ты что, Семен, пьяный? — изумилась баба.

— Беги отсюда, кому сказал! — Он схватил бабу за шиворот.

— Я не у тебя дома! В тайгу имею право ходить! — вырывалась баба. И вдруг осеклась. Увидела в траве человека. Тот лежал на спине, раскинув руки. От пояса до головы укрыт плащом. — Кто это? — Ее подбородок затрясся от липкого страха, прокравшегося к самой гортани.

Дегтярев глянул в лицо бабе, рукой махнул:

— Теперь разнесешь на хвосте, сорока. Да что поделаешь? Нашего убили. Он Трофимыча от беды берег, чтоб дед не приметил. А его самого убили. Сегодня ночью. Поняла, кто по нашей тайге рыщет? Не ровен час, и тебя убьют. Этим бандюгам все равно, кто перед ними стоит. Иди домой! Иди отсюда. И в тайгу одна не суйся!

— С тобой, что ль, пойду? — усмехнулась Дашка.

— Из меня плохой попутчик. Грибник и того хуже. Другого поищи. Не теряй времени, — выводил он бабу с поляны, топоча на всю тайгу задубелыми от сырости сапогами.

— Трофимыч жив?

— Живой старик. Слава Богу! Его не тронули! Спал как медведь в берлоге. Ничего не слышал.

— Вы его предупредили?

— Сам понять должен. Не малое дитя. Да ты живей пошевеливайся, — торопил Дегтярев Дашку. И, выведя ее на дорогу к Трудовому, велел не открывать дверь, не узнав, кто стучит.

Баба посмеялась в душе над Дегтяревым: «Кому нужна? Фартовым — не помеха и не мамзель больше. Работягам и подавно без нужды. Всяк своими заботами живет нынче. И мне пора пришла остепениться. Старость скоро. Не до мужиков. Саму бы себя обиходить…»

Баба села на корягу у дороги. До Трудового рукой подать. Но ноги подвели вконец. Не несут. Передышку запросили, окаянные. Да и то сказать, до полудня не присела. А все этот участковый. Перепугал насмерть. Отдохнуть не дал.

Багровый лист рябины тихо упал на плечо Дарьи. Она вздрогнула. Глянула вверх.

Рябина, как счастливая мать, крепко держала в руках-ветках красные гроздья ягод.

Пора спелости, самое радостное время. В эту пору все живое преображается, полно сил и здоровья. Вон и рябина — всякая ветка, словно солнцем налитая, теплом прогрета до самого сердца. А счастье ее от любви. Вот к этому клену-красавцу. Вишь, как головами друг к дружке прижались. Про любовь шепчутся. Хоть и деревья. Листок к листку…

«Вдвоем оно, конечно, и стужа не беда, и дождь не мочит. Любовь все слезы высушит, любой мороз одолеет. С ней в зиму не страшно. И жизнь в отраду. И век не впустую. Вон сколько детей наплодили. И красивые оба. Багряные от радости. Влюбленных и судьба бережет, и лихо обходит. Ишь, какие здоровые да красивые, — любовалась завороженная баба и, отвернувшись, вздыхала. — А ведь деревья. Им повезло… Не то что мне. Бабой была, матерью не стала. Любовь была, а прошла пустоцветом. Никого не носила под сердцем, новой жизни не ждала. Никто матерью не назовет, не пожалеет. А ведь скоро старость. Она за упущенное жестоко спросит. За всякую ошибку изобьет», — выкатились слезинки из глаз и, скользнув по щекам, упали в траву.

Дашка увидела одинокую березу у дороги, что росла особняком, поодаль от других деревьев.

Изогнутая, с посеревшей берестой, она так походила на дев- ку-перестарка. Ее не радовали солнце, погожий день. Она злилась, что окружающим хорошо, и махала лысыми ветками на легком ветру, будто хотела поймать и избить до крови радость, летавшую вокруг на прозрачных голубых крыльях. Но та оказалась недоступнрй, неуловимой и кружила голову тайге, забывшей о возрасте.

Дашка рассмеялась, приметив корягу, заросшую молодыми деревцами.

— Одолела старуху детвора! Ишь как обсела густо. Сказку требуют. Интересную. А у нее, дремучей, все из головы вместе с трухой высыпалось…

Баба внезапно насторожилась. Из села выехала милицейская машина. Обдав Дашку пылью, помчалась в тайгу.

«За убитым поехали… Ну и дела! И чего людям спокойно не живется? Ведь найдут стопорилу-мокрушника. Срок дадут. А может, и расстрел. Все ж не условника, милиционера убил. За них спрос строже будет», — подумала Дашка.

А на лесной поляне тем временем седенький старый человек, представившийся Дегтяреву следователем, осматривал место происшествия.

Участковый знал всех следователей города. Их было всего трое. Этого видел впервые и обиделся на прокурора, приславшего на расследование дела по убийству сотрудника милиции старикашку.

Тот не сразу подошел к трупу.

«Боится старый хрен, что-ли?» — подумал Дегтярев. И наблюдал за необычным для него поведением следователя.

Кравцов медленно обходил поляну. Осматривал каждый куст, дерево. Вот остановился. Нагнулся к земле. Носом чуть не в кочку. Слепок снял. Со следа. Гипсовый. Дальше пошел. По следам. Опять нагнулся. Поднял что-то из травы. И прямиком к трупу.

Открыл его, сняв плащ. Осмотрел со всех сторон. Сфотографировал, описал. Дотошно осмотрел руки убитого, голову. Потом разрешил шоферу увезти покойного. А сам еще долгое время изучал место происшествия. Внезапно позвал участкового и спросил:

— Какие папиросы продают в Трудовом?

— Коля не курил, — уверенно ответил Дегтярев и, спохватившись, добавил: — «Беломорканал» и «Прибой». Еще — махорку.

— Давайте-ка поторопимся в Трудовое, пока люди с делян не вернулись. Возможно, там и застанем виновных в убийстве, — сказал торопливо следователь и, не дожидаясь Дегтярева, свернул к дороге.

— Да погодите! При чем условники? У нас тут в тайге убийца скрывается. Из зоны сбежал. Вот и это — его рук дело. Я вам описать его могу, — предложил участковый.

Следователь посмотрел на него вприщур и спросил:

— Вы что ж, предполагаете, будто я не знаю о беглеце? Ошибаетесь. Осведомлен. Только в этом случае кто-то вздумал воспользоваться ситуацией и повесить свое мокрое дело на плечи сбежавшего. Сбить с толку. Но не получилось. Ваш сотрудник убит не Совой. Это подтверждают факты, а они — неопровержимое доказательство.

Когда Дегтярев с Кравцовым пришли в село, следователь сразу направился в барак фартовых. Там пятеро законников канали по недомоганию.

Кравцов оглядел всех, присел поближе к самому хворому, обвязавшему голову мокрым полотенцем.

— Давно болеете? — тронул за руку.

— Вчера хлыстом задело. На повороте. Зазевался я. А бульдозерист меня не приметил, — повернулся спиной к нему рослый детина.

— И что врач обнаружил? Сотрясение? — интересовался следователь участливо.

— Велел отлежаться. Дня два. Говорит — кость не задело, — ответил за него сосед.

— Так вы сегодня не ходили к врачу? — удивился следователь.

— Он не ходил. Мы вызывали, — снова ответил сосед больного.

— Значит, это серьезно, раз встать не может. Давайте отведем человека к медикам. Пусть помощь окажут, чего же ждать? — предложил Кравцов.

— Обойдусь. Не хочу, — буркнул больной.

Кравцов подсел поближе к тумбочке.

— Что курите?

— «Беломор», — коротко ответил мужик, не поворачиваясь.

— Давайте закурим, — предложил внезапно следователь.

И больной нехотя достал из-под подушки помятую пачку папирос, спички. Нехотя привстал.

— Здорово досталось? — спросил Кравцов.

— Да уж звезданул, не жалея. Хлыст длиннющий был.

— Это когда ж угораздило вас такое получить, с утра? — интересовался Кравцов.

— Да в конце работы схлопотал, — усмехнулся сосед больного.

— Пригласите врача, участковый. А то нехорошо получается. Человек болен, а его не лечат, — посмотрел следователь на Дегтярева и усмехнулся.

— Не надс| врача! Чего прицепились, само пройдет. Зачем смешить? Не я один хлыстами мечен, — отказывался больной раздраженно.

— Тогда с нами пройдем, неподалеку, — встал Кравцов и, указав на лежавшего и его соседа, добавил, резко изменив тон: — Вы и вы! Живее! Без шума!

— Зачем это? — изумился^сосед больного.

— Вопросы буду задавать я! — прервал следователь и, взяв сапоги обоих, велел надеть другую обувь.

Фартовый встал с койки нехотя. Окинул взглядом тощего старика, участкового. Трое кентов смотрели выжидающе.