Вечером следующего дня их развязали. Хмурый чело-век в черном халате принес им ужин. Едва девчонки поели, санитар забрал миски и тут же ушел, не закрыв за собою дверь.
Тонька выглянула в коридор. По нему неспешно ходи-ми женщины всяких возрастов. Иные, сбившись по трое, пятеро, говорили о чем-то.
Тонька вышла. Робко подсела к говорившим. Те вмиг заметили.
— Чего тебя сюда привезли? — спросили участливо.
И девушка рассказала все. О беде. О пытках. О Варьке и санитарах.
— Молчи. Прикинься дурой. Иначе сгноят на Колыме.
Иль прикончат по пути, — посоветовала седая женщина с худым, умным лицом.
— А разве так лучше? Санитары, как кобели лезут. Уж пусть сдохну, чем так жить, — заплакала Тонька.
— Многие через это прошли. Терпите. Бывает и хуже. Там вовсе невмоготу, — услышала Тонька за спиной и увидела худенькую девчушку-подростка. — Вас трое… Меня пятеро силовали. Никто не вступился. Знали, помешай им, убьют в подвале. Иль повесят… А потом скажут, что сама на себя руки наложила. И такое случалось здесь, — продолжила шепотом.
— Ты-то за что сюда? — спросила Тоня.
— За яблоки. Набрала в сумку десяток падалиц. Домой несла. А на меня донесли. Комсомольцы. Они яблоки собирали в ящики и грузили в машину. Увидели меня… И все. Били в тюрьме неделю. Пока кровь перестала останавливаться. Сюда привезли.
— Саблина! Эй! Саблина! На место! Кто позволил гулять тут? — увидела Тонька хмурого санитара. И не успела ничего ответить, как мужик сшиб ее кулаком на пол. И потерявшую сознание уволок за шиворот из коридора.
Очнулась от боли и тяжести. Нечем было дышать. Ни повернуться, ни пошевелиться.
Хмурый санитар с раскрасневшейся рожей привязывал ее к койке сырой веревкой на тугие узлы. Ноги врозь. На Тоньку уже влез волосатый лысый мужик. Не дождался, пока будет завязан последний узел.
Девка заорала от страха и стыда. Сама не знает, как хватило сил. И коленом в пах поддела санитара, уже уверенного, что станет первым…
На крик из коридора вбежали две старухи. Кричать стали, срамить санитаров, обзывали погано. Звали врача. Но их быстро выкинули из палаты. Скорчившийся от боли санитар, глянув на Тоньку, пообещал сквозь зубы:
— Добром не хотела, смотри, получишь свое сегодня! Не обрадуешься, сука! Не о транде, о голове вспомнишь. Ее тебе теперь не сносить…
Варька сидела вжавшись в угол спиной. Она что-то бормотала, уставившись в пол.
— Скинь их вниз. Чего возиться с ними, — услышала Тонька голос хмурого санитара и, вспомнив предостережение женщин в коридоре, сжалась от страха. Что ждет их, что придумали изверги?
— Успеем. Вначале побалуем. Не то жаль на тот свет, чертям в подарок, девок отдавать. Оприходуем. А опосля…
— Да ну их в жопу! Кайфу — миг, а мороки прорва! Да и охота пропала. Остыла хотелка.
— Как хочешь. Мне недолго. Нехай проваливают с глаз, — и, едва Тонька успела охнуть, ее вместе с Варькой
поволокли по коридору, вниз по лестнице, подгоняя кулаками, матом.
— Живей, гадюки, свиньи паршивые, мандавошки висложопые, суки облезлые! Бляди немытые! Проваливайте, сгиньте с глаз, чтоб вашу мать черти в аду огуляли! Телки норовистые, чтоб вы своим говном захлебнулись! — орали санитары, сгоняя девок с лестницы.
— Живей, потаскухи! Ишь, блядво! Нас сблазнить хотели! — заорали они дружно, завидев седого старика, внезапно появившегося на пути.
— Вы это куда женщин гоните? — преградил дорогу.
— В подвал. Чтоб охолонули малость. Бросаются лярвы на всех. Кусаются. К больным пристают, — торопился хмурый санитар.
— Они же новенькие. Я даже не видел, не обследовал их. Кто вам разрешил самовольничать?
— Доктор! Житья от них нет! Лезут насиловать! А не поддались, били. Теперь убить грозят! — опомнилась Тонька.
— Так я и думал…
— Кому нужны шлюхи? Их за блядство, поди, взяли! Гляньте, всех нас покусали. Тянули на себя. Да куда нам г такими телками управиться. Еле отмахнулись. Вдвоем на старика Спиридоныча лезли, бесстыжие! Еле отбили, отняли человека.
Врешь все — кобель! Меня зачем к койке привязывали? — удивилась и разозлилась Тонька.
Заткнись! — замахнулся санитар.
Хватит! Живо в палату верните женщин! И ни шагу к ним! Понятно? Я их проверю. И сам узнаю, кто из вас врет, — насупился старик и велел развязать обеих девок.
Тонька шла след в след за врачом, держа Варьку за руку Не оглядывалась, торопилась. А старик, едва свернув в коридор, открыл дверь своего кабинета и сказал сухо:
Входите.
Тонька оглянулась на оставшихся позади санитаров, резко дернув Варьку за руку, поспешно закрыла дверь.
Ну, что ж, девоньки, выкладывайте все, как на духу, как попали к нам, — предложил доктор. И Тонька рассказала,
— Нам нечего скрывать. И мы никакие не вредители, не враги. Жаль только Варьку. Совсем погубили ее чекисты. Буйное помешательство, говорят, у нее. Подлечить бы. Может, и восстановилась бы. Но тут, у вас, не получится.
— Это почему? — удивился врач. И, помолчав, сказал тихо: — Придется мне перевести вас обеих в другое отделение. В другой корпус. Там придумаем что-нибудь. Может, и удастся помочь вам, если самого не арестуют. Санитары наши — народ сомнительный. Хотя и их понять можно…
— Их понять? — Тонька, не понимая, смотрела на человека. Не знала, верить ли ему или нет? Как он сумеет помочь и в чем?
А старичок позвонил по телефону, коротко пригласил кого-то прийти в корпус, забрать больных девиц.
Вскоре Тоньку с Варькой увели в другой корпус две здоровенные бабы. И, приведя в зарешеченную, глухую палату, сказали коротко:
— Не шуметь. Понятно? Иначе накажем. Никуда не высовываться. Тут лечебник…
Тонька с облегчением вздохнула.
«Только бы не приставали, не мучили. Уж коль суждено сдохнуть, так пусть сразу. И без позора! Чтоб хоть в последнюю минуту не материла всякая дрянь, не изгалялась, не глумилась над нами. Но тут вроде ничто уже не грозит. Решетки? Ладно! К ним уже привыкли. Зато санитаров-кобелей нет. И мы вдвоем. Может, Варька в тишине скорее поправится…»
Тонька до самой темноты сидела неподвижно у постели Варьки. Той сделали уже три укола, уводили и привели с процедур. Девушку внимательно обследовал доктор. Он спрашивал Тоньку о Прониной. Взяли и кровь на анализ. Варька после укола вмиг уснула. А ночью вдруг встала с постели и спросила отчетливо:
— Кто тут?
— Я! — ответила Саблина удивленно.
— Где я нахожусь?
— В психушке мы, Варька. Где же еще нам с тобой быть?
Варька заплакала, видно, вспомнив что-то. И заглянувшая санитарка вскоре привела медсестру. Та сделала укол без слов, молча. Варька снова уснула, на этот раз до утра.
Тонька до рассвета ворочалась на койке с боку на бок. Все думала, вспоминала пережитое. И никак не могла понять, зачем они понадобились врачу?
Пережившая ложь однажды, столкнувшаяся с подлостью и грязью, девчонка не могла поверить в то, что кто-то на этом свете еще способен пожалеть и помочь бескорыстно.
…Врач сидел у открытого окна в кабинете и, не переставая, курил папиросу за папиросой. Домой идти не хотелось. Ноги не несли в одиночество. Несколько лет назад он остался вдовцом. Жена умерла внезапно, от сердечного приступа. Трудно было пережить. Но тогда он не был одинок. И беду помогла осилить единственная дочь — студентка мединститута. Она любила отца. И всегда старалась находиться рядом. Но… Неделю назад ее арестовали… За что? Да кто же ответит теперь на этот вопрос. Он ходил во все инстанции. Звонил, писал, требовал. Его слушали и не слышали… Гнали отовсюду. И он переживал свое новое горе в одиночку, сам недалекий от помешательства.
Тонька и Варька напомнили человеку его дочь. Их ровесницу. Они напомнили ему совсем недавнее — дорогое. И врач решил помочь, сберечь хоть этих, пусть и чужих дочерей, для жизни. Может, кто-то заметит и его девочку.
И пожалеет, пощадит, поимеет к ней сердце.
Он понимал, что и его могут арестовать. Внезапно, без вины. А потому обдумывал, как спасти этих двоих от расправы чекистов и санитаров, куда и как спрятать их от чужих, посторонних глаз. Как вернуть девчонок на нолю, миновав суд и осуждение многолетнего незаслуженного наказания, изломанной вконец участи.
