Не знаю, что делать. Весь день я просидел в гостиной, глядя на улицу. Смотрел, не пройдет ли мимо дома кто-нибудь, кого я знаю. Но никто не прошел. Сплошные незнакомцы.

Я боюсь выходить из дома. Это все, что у меня осталось. Наша мебель и наша одежда.

В смысле, моя одежда. Ее шкаф пуст. Я заглянул в него утром, когда проснулся, и увидел, что от ее одежды не осталось даже нитки. Словно по мановению волшебной палочки, все исчезает, словно…

Я только засмеялся. Должно быть…

Я позвонил в мебельный магазин. Они работают в воскресенье. Мне сказали, что у них нет записи о том, что мы заказывали кровать. Не хочу ли я сам зайти и убедиться?

Я повесил трубку и еще немного посмотрел в окно.

Подумал, не позвонить ли тетке в Детройт. Но не смог вспомнить номер. А в записной книжке его больше нет. Во всей книжке ни единой записи. Если не считать моего имени на обложке, вытисненного золотом.

Моего имени. Одно только имя и осталось. Что я могу сказать? Что я могу сделать? Все так просто. Здесь ничего нельзя сделать.

Я смотрел альбом с фотографиями. Почти все снимки изменились. На них нет людей.

Мэри исчезла, исчезли вес наши друзья и родственники.

Забавно.

На свадебной фотографии я сижу один за огромным столом, уставленным угощениями. Левая рука у меня вытянута в сторону и согнута, как будто бы я обнимаю невесту. А вдоль всего стола в воздухе зависли стаканы.

Подняты в мою честь.

Я только что получил письмо, отправленное Джиму. На конверте штамп: «Неверный адрес».

Я хотел перехватить почтальона, но не смог. Тот ушел раньше, чем я успел встать.

Я сходил в бакалею рядом с домом. Бакалейщик меня узнал. Но когда я заговорил с ним о Мэри, он сказал, чтобы я перестал валять дурака, ведь я же закоренелый холостяк и мы оба это знаем.

У меня осталась только одна идея. Это опасно, но придется рискнуть. Придется выйти из дома и отправиться на другой конец города в Управление по делам бывших военнослужащих. Хочу посмотреть, сохранились ли там сведения обо мне. Если да, значит, у них что-нибудь будет о моих школьных друзьях, о женитьбе, о людях, которые составляли часть моей жизни.

Эту тетрадку я возьму с собой. Не хочу ее потерять. Если я ее потеряю, у меня не останется ни единого материального доказательства, способного напомнить мне, что я не сошел с ума.

Дом исчез.

Я сижу в кондитерской на углу.

Когда я вернулся из Управления, то обнаружил вместо него пустую площадку. Я спросил у мальчишек, которые играли на ней, знают ли они меня. Они сказали, что нет. Я спросил их, что случилось с этим домом. Они сказали, что играют на этом месте, сколько себя помнят.

В Совете никаких сведений обо мне не оказалось. Ничего.

Это значит, что отныне я никто. Все, что у меня осталось, это я сам, тело и одежда на нем. Все документы, удостоверяющие личность, исчезли из бумажника.

И часы тоже исчезли. Просто взяли и исчезли. Прямо с руки.

У них сзади была гравировка. Я помню слова.

«Моему единственному, с любовью. Мэри».

У меня осталась еще чашка ко…

Позвольте мне рассказать вам об одной из последних человеческих личностей, которая отправилась на пикник со своим мужем, Джорджем Грэйди.

Имя этой особы было Элис, у нее были светлые волосы и на все свое мнение. От роду ей было двадцать восемь лет, ее мужу — тридцать два. Они, как и большинство людей, любили иногда помечтать. Причина, по которой они отправились на пикник, состояла не в этом, но все же сей факт стоит упоминания.

Джордж работал на город. Это означало, что он работает шесть дней в неделю и у него только один выходной. На той неделе, когда они поехали на пикник, выходной выпал на среду.

Итак, утром той среды Элис с Джорджем встали очень рано, даже раньше, чем их электрический петух прокукарекал подъем. Они переговаривались шепотом, пока занимались утренним туалетом, а затем спустились в кухню.

Они позавтракали и сделали бутерброды, нарезали пикули, а Джордж вынул из крутых яиц желтки, растер их с перцем и прочими приправами, после чего запихнул получившуюся массу обратно в яйца, назвав их произведением искусства.

Затем, когда все бутерброды были аккуратно завернуты в вощеную бумагу, а в термосах булькал кофе, они вышли из своего маленького домика.

Автомобиль дожидался их на утреннем воздухе. Они уложили вещи в пропахший бензином, запотевший салон и потрюхали по сельской местности, по горам, по долам, и так далее. Они ехали, пока с дороги не исчезли рекламные плакаты, а значит, уехали от города достаточно далеко.

Когда они добрались до места, где ощущалось слабое дыхание природы и где еще не успел начаться очередной пригород, Джордж свернул с автомагистрали и поехал по старой колее, заросшей по бокам высокой травой, кустами и мокрыми от росы деревьями.

Через некоторое время он вывел их верную малолитражку на роскошную лесную поляну. Джордж заглушил мотор, они вышли и расстелили на земле покрывало так, чтобы можно было смотреть на сверкающее, как зеркало, озеро.

После чего уселись и стали восхищаться рукодельем Господа, делая одобрительные замечания. Элис подтянула к себе свои худые коленки и обхватила их такими же худыми руками. Джордж снял шляпу и пригладил немногие остатки волос. Как и всегда, он потчевал Элис россказнями о том, как они, парни, вкалывают и какие они классные. Элис было плевать. На самом деле и самому Джорджу тоже.

Спустя некоторое время они съели еду из плетеной корзинки, облизали губы и заявили, что нет ничего вкуснее еды на свежем воздухе. Джордж слопал пять сэндвичей и рыгнул.

После чего, наевшийся до отвала, он издал чудовищный стон, распустил ремень и повалился на спину. Джордж зевнул, демонстрируя заполненный золотыми коронками рот, и объявил о своем намерении проспать пару следующих лет.

Элис сказала, давай пойдем погуляем, полюбуемся пейзажем. Нам просто необходима прогулка, чтобы переварить все, что мы съели. Она сказала, это преступление — растрачивать впустую такую красотищу, ведь это такое великолепное, такое великолепное место. Она спросила у Джорджа, спит ли он, и он ответил, что спит.

Она встала, осыпая его упреками.

Элис оставила Джорджа храпеть, а сама пошла с поляны по уходящей в лес тропинке.

Стоял теплый день. Солнце обнимало землю теплыми ладонями. Ветерок шептал что-то в кронах деревьев над головой, и лесные шорохи походили на песню. Птицы чирикали, щебетали и разражались трелями, и Элис была охвачена страстью к Природе. Она бежала вприпрыжку. Она пела.

Она дошла до холма и забралась на него, как настоящая скалолазка. На вершине она уперлась костлявыми кулачками в бока и с хозяйским видом оглядела темный полог леса внизу.

Отсюда, с вершины, он походил на сумрачный театр, в котором все деревья, словно терпеливые зрители, дожидались начала представления. Свет почти не проникал сквозь густые волосы их зеленых париков.

Элис захлопала в ладоши в невыразимом восторге и пошла вниз по тропинке, которая появилась здесь будто ниоткуда. Сухие листья напевали магические заклинания под ее ногами.

У подножия холма она обнаружила маленький мостик, который дугой выгнул свою замшелую спину над ручьем, журчащим и булькающим по гладким камешкам.

Элис постояла на мосту, вглядываясь в хрустальный поток. Она увидела свое отражение в этом текучем стекле. Ее отражение убегало, разбивалось и снова соединялось. Это ее развеселило.

Я заблудилась в лесу, сказала она себе. Я клошка Златовласка[10], и я заблудилась в стласном сталом лесу.

Она захихикала, сморщив худенькое личико.

После чего задумалась, а с чего, собственно, спустя столько лет она вспомнила о Златовласке. Она сдвинула брови. Они сошлись в размышлении. Мозговые клетки трудились изо всех сил.