Всю дорогу от здания суда до тюрьмы Фрол молчал. Мысли путались, но больше всего раздражала одна – какие-то люди вдруг решили, что жить ему, Фролу, осталось всего-навсего четырнадцать часов. А затем – «…путем четвертования, то есть отсечения топором по очереди левой руки, правой ноги…» Ну да, как же, разбежались! Руки и ноги ему еще пригодятся. Не говоря о голове. Которая должна упорядочить все эти путающиеся мысли, и в которой должен родиться план спасения.

Один раз из плена горных он уже убежал. Правда, тогда у него были связаны ноги, а теперь – руки, что гораздо хуже. Но не будут же держать его связанным все оставшееся до казни время! К тому же рядом с ним будет генерал Бовдо, а вдвоем они и веревки развяжут, и обязательно что-нибудь придумают. Не зря же идущий рядом генерал спокоен, как удав.

Однако надежды Фрола не оправдались. Во-первых, в тюрьме их с генералом развели по разным камерам, во-вторых, веревку на его руках развязывать не стали. Не успел он поразмыслить, что все это означает, и сделать пару безуспешных попыток самому избавиться от веревки, как капитан Клюгк и один из тюремщиков вновь пожаловали к нему в гости. Не говоря ни слова, они завязали пленнику глаза и куда-то повели.

Сопротивляться Фрол не стал. От вопросов тоже воздержался, справедливо рассудив, что нет смысла запрещать глазеть по сторонам, человеку, ведомому на смерть, а значит, убивать его они пока не собирались. Что ж, при сложившихся обстоятельствах любая прогулка предпочтительней заточения.

Судя по прошедшему расстоянию, из тюрьмы его вывели. Еще два-три поворота, и капитан Клюгк, все время придерживающий Фрола под локоть, приказал тюремщику оставаться на месте, а сам повел пленника дальше. Наконец, они остановились.

– Не пренебрегай своим шансом, приятель, – шепнул капитан Клюгк, снимая с глаз Фрола повязку.

Однако руки капитан ему так и не развязал, и ретировался, оставив Фрола одного в комнате, где почти две трети одной из стен занимало огромное зеркало. Фрол не очень удивился, когда помимо своего отражения увидел в зеркале ту самую «гестаповку», принцессу Истому, которая не отрывала от него заинтересованного взгляда во время, так называемого, судебного разбирательства. Он молча повернулся к ней и встретился со все тем же взглядом озабоченной самки.

– У тебя есть выбор, пришлый Фролм, – сказала она, подходя к нему и останавливаясь на расстоянии шага.

– Меня зовут Фрол, – поправил он.

– А мне почему-то больше нравится называть тебя Фролм, – сказала Истома, напомнив ему барона Волленвейдера. – Так вот, Фролм, приговор оглашен, и казнь должна состояться завтра днем. Но я – королевская дочь, и уговорить отца помиловать одного пришлого мне ничего не стоит.

– Для чего?

– Этот наивный вопрос граничит с глупостью, – снисходительно улыбнулась она.

– А глупость – означает смерть? – оставаясь спокойным, спросил Фрол.

– Ты будешь жить, – сказала Истома. – Ты даже сможешь возвыситься при мне. Но ты можешь быть и скормлен рыбам, да так, что никто этого не увидит, и все будут считать, что ты просто исчез, как это частенько случается в нашем мире. А чтобы не исчезнуть, не сгинуть, ты должен будешь кое-что доказать. Доказать, как мужчина. Покорный мужчина.

Она сделала короткий шаг и оказалась с ним нос к носу. Руки Фрола оставались связанными за спиной. Рукам было больно, но просить их развязать было, как догадывался Фрол, бессмысленно. И все-таки спросил, так, на всякий случай:

– Ты развяжешь мне руки?

– А они мне пока что ни к чему, – усмехнулась Истома и положила ладонь ему на грудь. Она принялась ее гладить, опуская все ниже и ниже, одновременно левой рукой развязывая узел его набедренной повязки.

Фрол стоял не шевелясь, в упор глядя в ее слегка прищуренные глаза. Повязка упала на пол, и принцесса завладела своими тонкими проворными пальцами тем, что эта повязка прикрывала. Фрол моментально возбудился и всем своим существом понял, что это как раз то, чего жаждет принцесса. Ему не пришлось особо стараться, чтобы усилить впечатление, за него старалась Истома, и Фрол, запрокинув голову и закрыв глаза, застонал от наслаждения. Она усилила ласки, и он застонал еще сильнее.

– А теперь – на колени! – отпуская его, приказала принцесса.

Находившийся на грани оргазма, Фрол открыл глаза и, встретившись с ее взглядом, понял, что никуда не денется от того, чтобы ей подчиниться.

– Может, все-таки развяжешь? – спросил он, опускаясь на колени.

– Нет, Фролм, сейчас мне понадобится только твой язык.

Принцесса-гестаповка начала раздеваться перед стоящим на коленях мужчиной. Впрочем, рубашку она снимать не стала. Только юбку, под которой у нее ничего из одежды больше не оказалось. А потом повернулась к нему спиной и наклонилась, уперев руки в колени.

– Давай, пришлый, не разочаруй свою будущую королеву! – скомандовала она и, оглянувшись, подмигнула Фролу.

Он вдохнул ее запах – запах возбужденной женщины и… настала очередь принцессы стонать от наслаждения. Но и он осознавал, что с его стороны это далеко не «вынужденная повинность», что и он тоже, будто околдованный, пребывает в экстазе от происходящего. Хотя испытывает муку от невозможности полностью осуществить свои желания. Поэтому, когда Фрол понял, что кульминация близка, он вскочил и, не дав Истоме разогнуться, напористо в нее вошел. А принцесса-гестаповка, казалось, только этого и ждала и теперь уже не стонала, а кричала после каждого его толчка. И очень скоро ее крик наслаждения слился с его стоном, не менее громким…

– А ты умелый мальчик, – сказала принцесса Истома после того, как оделась сама и укрепила на Фроле набедренную повязку. – И умный, понимаешь, чего от тебя хотят.

– Развяжи руки, – тяжело дыша, вновь попросил Фрол.

– Зачем?! – Истома искренне рассмеялась. – Ты ведь и без них прекрасно со всем справился.

Минувшей ночью капитан Клюгк ни на минуту не сомкнул глаз. Но не потому, что это входило в обязанности дежурного по тюрьме, как раз этими обязанностями Клюгк и другие дежурные пренебрегали постоянно. Слишком необычным и насыщенным обещало быть утро, да и ночью дел переделано было немало.

Сначала, по приказу принцессы Истомы, он препроводил в ее покои одного из заключенных, приговоренного к смерти пришлого Фролма. Выполнять подобные приказы ему доводилось еще, будучи капралом. Клюгк хорошо знал, о маниакальной страсти, испытываемой принцессой к несчастным, которым через несколько часов предстояло взойти на эшафот. Обещая смертнику уговорить своего отца-короля его помиловать, Истома вселяла в несчастного надежду, проводила с ним несколько бурных ночных часов, а в полдень, как ни в чем не бывало, приходила наблюдать за казнью мимолетного любовника, в глазах которого до последнего мгновения оставалась вера во спасение.

Клюгк был убежден, что для осужденных такой расклад – гораздо лучше, чем ожидание смерти в одиночной камере в течение последних своих часов. Ведь принцесса Истома делала им ни с чем несравнимый подарок: последний в жизни секс и последнюю в жизни надежду. Окажись капитан на месте приговоренного к смерти, ни за что не стал бы пренебрегать даруемым шансом. Что собственно, Клюгк и посоветовал пришлому Фролму на пороге одной из двух занимаемых Истомой комнат.

Сам он, как всегда в подобных случаях, остался у закрытой двери, исполняя приказ принцессы охранять ее покои, и непроизвольно напрягая слух, чтобы разобрать доносившиеся оттуда звуки. Судя по ним, пришлый, как мужчина, оказался на высоте. Но потом выяснилось, что этот самый пришлый зачем-то понадобился еще и виконту Касочу.

С момента появления в мире за стеной, а это произошло пять лет назад, в день, когда Клюгку исполнился ровно двадцать один год, он сразу стал вассалом виконта Касоча. Потомственный дворянин, друг детства самого короля, Касоч по достоинству оценил ловкость и другие качества молодого пришлого, приблизил его к себе и обрел тем самым верного слугу, который к тому же неплохо научился владеть местным оружием. Не было дела, с которым Клюгк бы не справился, за что и дослужился сравнительно быстро до звания лейтенанта, а несколько дней назад и вовсе стал капитаном.