В пятнадцать лет она забеременела. Ги дал ей несколько десятифунтовых бумажек и отправил в сопровождении одной из своих танцовщиц, как он выразился, привести себя в порядок. Дело в конце концов завершилось тем, что она угодила в больницу и чуть не умерла. Врач сказал Энджи, что, если у нее когда-нибудь снова будет ребенок, она может считать, что ей здорово повезло. Потрясенная тем, что с ней случилось, и ослабевшая от потери крови, она не усмотрела тогда во всем этом особой проблемы.
Вскоре после того, как Энджи вышла из больницы, туда попала Стелла. Она много курила и постоянно кашляла; все считали это обычным кашлем курильщика; но оказалось, что у нее рак легких; шесть недель спустя она умерла.
А потом Энджи познакомилась со Сьюзи. У Сьюзи была квартирка в Кеннингтоне, в том же самом доме, где жил Джонни со своей подружкой Ди. Отец Ди был богат; сам он жил за границей, в основном в Испании, но платил за эту квартиру. Джонни говорил, что он находится в бегах и не может возвратиться в Англию. Энджи часто оставалась у Джонни и Ди, особенно по субботам, когда работала в их киоске. Со Сьюзи она познакомилась на лестнице, как-то в воскресенье после обеда, в сырой дождливый день; они вместе отправились в кино; и это стало для Энджи самым важным событием той недели, а потом превратилось у них в правило. Сьюзи казалась Энджи олицетворением и воплощением жизненного опыта, мудрости и знаний. Она работала в агентстве, предоставляющем секретарш на временную работу и по вызовам; у нее были меховая шубка и отличное, очень чистое произношение. Сьюзи много рассказывала о том, что такое жизнь секретарши, и о том, что личные секретарши зарабатывают много денег, а их работа считается весьма престижной. Для Энджи, которой уже порядком опротивело быть манекенщицей резинок для трусиков и подрабатывать перепродажей краденого, все это звучало как чудесная сказка; так она и сказала.
– Ну так что же, – предложила Сьюзи, – почему бы тебе, Энджи, не попробовать самой? Я могла бы научить тебя стенографии и машинописи. Мозги у тебя хорошие, так что должно получиться.
– Ты шутишь, – не поверила Энджи.
Сьюзи сказала, что нет, она вовсе не шутит. Спустя восемь месяцев после «боевого крещения» в фирме, торговавшей коврами, где в перерывах между ответами на телефонные звонки, печатанием и приставаниями владельца приходилось становиться иногда еще и моделью, Сьюзи заявила Энджи, что та вполне подготовлена для настоящей работы, и отправила ее на встречу с графиней Кейтерхэм.
– Места ты, скорее всего, не получишь, – предупредила она, – но попрактиковаться в том, как вести такие беседы, тебе будет полезно.
Когда леди Кейтерхэм позвонила в агентство Сьюзи, она начала с того, что, как ей кажется, Энджи еще слишком молода и неопытна для такой работы, какая от нее потребуется; Сьюзи вся погрузилась в размышления о том, каким образом преподнести эту новость Энджи, чтобы та не решила, что для нее все в жизни кончено; но тут вдруг леди Кейтерхэм нарушила течение этих мыслей и, слегка повысив голос, с удовольствием заявила, что, даже несмотря на эти недостатки, она не сомневается, что с Энджи ей будет приятно и интересно работать; а то, что Энджи перед своим приходом постаралась разузнать что-то о ней самой и о Хартесте, произвело на нее такое впечатление, что она решила рискнуть и взять ее к себе.
Новая работа Энджи никого в ее семье особенно не обрадовала; брат заявил, что на конторской работе много не заработаешь – как, интересно, она собирается платить за квартиру из тех восьми фунтов в неделю, которые положила ей графиня? Это же просто подлость, возмущался он: ведь графиня богата, как Крез. Миссис Викс, бабушка, качала головой: в общем-то, это неплохо, но аристократы – странная публика, и не лучше ли было бы устроиться куда-нибудь в большую контору? И только старый мистер Викс, с трудом выговаривая слова между приступами кашля, сказал Энджи, что она умница и что он гордится ею. Энджи купила ему пачку лучшего «Старого Холборна» и преподнесла с просьбой, чтобы всякий раз, когда будет сворачивать себе цигарку, он думал о ней. Вся семья была единодушна в том, что теперь уже незачем прислушиваться к советам доктора, требовавшего, чтобы дед бросил курить.
Энджи отправилась в «Уоллис» и купила себе то, что там называли «костюм в стиле Шанель»: из розового твида, такой, который, как она считала, должен был понравиться графине; потом пошла в «Либерти» и купила два очень простых прямых шерстяных платья, темно-синее и бежевое, на ярлыках которых стояло «Джейн и Джейн». Продавщица в «Либерти», исключительно милая и любезная, сказала ей, что она сделала очень правильный выбор и что создатель этого фасона, Джейн Мюир, со временем станет одним из величайших имен в истории английской моды. Продавщица же и предложила, чтобы к этим платьям Энджи купила идеально подходящие туфли – лодочки на низком каблуке, от Рассела и Бромли. «Сейчас конец сезона, они у нас в распродаже, так что вы купите их почти что задаром».
Энджи удивилась тому, что туфли должны быть на низких каблуках; ей всегда казалось, что признаком изысканности являются высокие, и чем выше и неустойчивее, тем элегантнее. Но она видела: продавщица понимает, что именно ей нужно, понимает даже лучше, чем Сьюзи, которая до сих пор была для Энджи законодательницей в вопросах стиля и вкуса; и потому она поблагодарила продавщицу, сказала, что если той когда-нибудь понадобится задешево отделать квартиру, то пусть обращается прямо к ней, к Энджи; и послушно отправилась на Бонд-стрит, где приобрела две пары лодочек на низком каблуке, черные и темно-синие, по десять фунтов стерлингов за пару; когда пойдем на воскресные танцы со Сьюзи, подумала она, я всегда смогу надеть те новенькие, белые, на высоких каблуках и с невероятно острым мыском; и уже на обратном пути, проходя по Бонд-стрит мимо магазина «Фенвик», она увидела в витрине прямое темно-синее пальто классического фасона и решила потратить на него последние двадцать фунтов, которые у нее были. Не то чтобы все эти вещи ей особенно нравились; но Энджи понимала, что они идеально соответствуют той новой жизни, которую она начинает. В конце концов, во всем этом было что-то от театральной комедии, какие-то притворство и поза; вот она и приобрела необходимые костюмы.
Примерно три недели спустя у нее исчезло ощущение, будто она участвует в какой-то комедии, и новая работа захватила ее целиком и полностью. Училась она быстро; уже к концу первого своего рабочего дня разобралась в той очень сложной – вынужденно сложной – системе образцов тканей и обоев, по которой Вирджиния расставляла свои альбомы; в том, сколько стоили эти альбомы и как рассчитывать стоимость комплекта занавесей для гостиной в зависимости от того, делаются ли эти занавеси на ширину всей стены или же только на ширину окна. К исходу четвертого дня она уже научилась отличать пустые телефонные звонки от тех, за которыми скрывался настоящий интерес и на которые стоило тратить время и усилия, делать предварительные расчеты и прикидки стоимости. По большей части она оставалась в приемной одна, потому что Вирджиния ездила на встречи с заказчиками; теоретически Энджи должна была в это время заниматься бумагами и печатать, практически же все это время ей приходилось разговаривать, говорить безостановочно, вежливо и терпеливо, отвечая клиентам, что да, леди Кейтерхэм работает над цветовой гаммой их заказа, или над его общим эскизом, или над планом оформления комнат, что они уже почти готовы и что леди Кейтерхэм позвонит им через день или два, потому что она дожидается поступления одного нового образца тканей, который хочет непременно показать им, прежде чем вынесет свои предложения на их суд, или же что ее задерживает архитектор, который доделывает кое-какие мелочи.
Энджи быстро убедилась в том, что, как и говорила ей леди Кейтерхэм во время их самой первой встречи, правильно подобрать нужную ткань для обивки дивана или что-либо иное было лишь малой, очень малой частью их работы.
