– Почему твой отец молчит? – спросила мужа Рашель. – Он что, не замечает?
Был поздний вечер, дети уже легли спать, отправив друзьям последние эсэмэски. Рашель и Бенни стояли на заднем крыльце. Он не спеша докуривал сигарету с марихуаной, Рашель дрожала, как дорогая породистая собачка. Они, наверное, с ума сошли, ведь январь на дворе. Бассейн укрыли брезентом. Прежде чем выйти, пришлось надеть огромные дутые куртки.
– Я знаю не больше тебя.
Нижний левый резец и зуб рядом с ним почернели у корня. Рашель видела их, только если свекровь улыбалась, но когда рядом были внуки, та улыбалась постоянно.
– Обязательно говорить об этом сейчас? – спросил муж.
Пар его дыхания и дым сигареты слились в большое облако. Бенни растер окурок носком ботинка.
– Когда же еще? – спросила Рашель.
Он погладил ее по шее, захватил волосы. В такие минуты она всегда терялась, не зная, кто хозяин положения.
– А может, вообще не стоит?
– Она твоя мать. Неужели тебе все равно?
– Я о ней ни на минуту забыть не могу, – печально сказал Бенни.
Он широко раскрыл глаза, сглотнул и расплакался. Рашель обняла его, они замерли – две куртки в холодной ночи. Муж и жена думали об одном и том же: эта беда – их общая, и если один споткнется, другой должен устоять.
– Может, поговоришь с ней завтра? – наконец сказал Бенни.
Его борода уколола щеку, и Рашель пришла в себя.
– Хорошо. Пока дети будут на уроке танцев.
– Вот и славно, – тихо ответил он.
* * *
Джош и Эмили брали уроки хип-хопа три недели, получалось уже неплохо, но Рашель боялась, что они не успеют закончить к празднику или, хуже того, опозорятся. Их выступление после ужина, дальше по плану фильм о том, как дети взрослели. Потом – угощение, отдельный столик, за которым гости смогут сами делать мороженое, и шоколадный фонтан, окруженный печеньем, кусочками бисквитного торта и клубникой. Рашель видела эти фонтаны на бар-мицвах и одной свадьбе. Она считала, что от них больше хлопот, чем радости – беспорядок просто кошмарный! Однако теперь такие фонтаны на каждом празднике, а она не хотела, чтобы расстроились дети – ее малыши, ее сокровище.
Они сами уговорили Рашель нанять учителя танцев. Нечего было и думать о том, чтобы спеть, как делал кое-кто из их ровесников. У Джоша как раз ломался голос, а Эмили с ее хриплым баском три года подряд не принимали в школьный хор. Однако близнецы были прилежными детьми, с первых классов играли в футбол, стали сильными, ловкими, понимали, что значит тренировка. Они обещали заниматься как следует. Обещали не подвести.
А еще Рашель полагалась на их учителя, Пьера, который исколесил всю страну и даже выезжал за границу с постановками бродвейских мюзиклов. Все это она выяснила, перерыв Интернет. В прошлом Рашель была отличницей и очень серьезно подходила к сбору информации. Кроме того, она не могла оставлять детей на целый час, да еще три раза в неделю, с первым попавшимся стариком, у которого есть туфли для степа и офис, арендованный на несколько лет.
Правда, беспокоилась Рашель зря – Пьер оказался находкой. Он переехал в их места года два назад, чтобы жить поближе к матери, которой поставили какой-то страшный диагноз, чуть ли не лейкемию. А ведь на первый взгляд и не скажешь, что рядом существуют такие ужасные недуги.
– Нужно заботиться о близких, – объяснил ей Пьер. – Кроме близких, у нас никого на свете нет. Вы же понимаете.
Рашель усиленно закивала. Он попал в самую точку.
И хотя его студия располагалась в дальнем углу бесконечного делового центра, что стоял в квартале от нового «Уолмарта» на Восемьдесят третьем шоссе, войдя в нее, Рашель сразу поняла, что Пьер – талант, а не проходимец. Помещение выглядело скромно – маленький кабинет, зал с белыми стенами, зато в прихожей висело множество фотографий хозяина с бродвейскими актерами, поп-певцами и телезвездами. Снимки были явно не постановочными: на берегу моря веселый Пьер обнимает тонкой, как макаронина, рукой белозубого мужчину с голым торсом; Пьер сидит за столом в окружении знаменитостей, его большие ласковые глаза блестят; вспотевший Пьер после выступления, рядом – другие танцоры, его гладкая кожа цвета какао покрыта слоем грима, улыбка светится счастьем. При взгляде на эту фотографию Рашель показалось, будто она слышит стук его сердца и тяжелое дыхание. Пьер заражал своей энергией и жизнелюбием. Она еще не встречала таких людей, как он.
Однако, стоя в кабинете и наблюдая через стекло за детьми, Рашель видела, какие они до сих пор неуклюжие. У Джоша вроде бы получалось лучше, он попадал в ритм, хоть и держался скованно, зато Эмили постоянно сбивалась, порой замирая и глядя в пространство, и беззвучно шевелила губами, отсчитывая такт, пока учитель в который раз показывал им движения. Пьер никогда не выходил из себя, говорил мягко, подбадривал, а когда Джош наконец одержал маленькую победу, крикнул: «Давай-давай, парень, жги!»
«Я из них конфетки сделаю», – обещал он, и Рашель ему верила. В конце концов, Пьер знаком с Рики Мартином.
Близнецы попрощались с учителем и прошли мимо, уткнувшись в «айфоны» – подарок на прошлую Хануку. Рашель купила их скрепя сердце. Все эти исследования насчет опухолей и рака! Она даже не разрешала детям говорить по смартфонам, только писать сообщения.
– Проголосуйте завтра, – напомнил Пьер.
– Конечно, – отозвалась Эмили.
– Вы тоже могли бы, – сказал он Рашель, кивая на одну из фотографий.
На ней Пьер и голубоглазый парень с ирокезом и азиатской внешностью чокались стаканчиками мороженого. Пьер объяснил, что это – его бывший ученик, который участвует в шоу «Так значит, ты умеешь танцевать?». Он прошел в финал, и теперь ему нужны голоса зрителей.
– Принимают и звонки, и сообщения, если писать вам больше нравится.
Ей не нравилось, но почему не попробовать?
* * *
Урок шел полтора часа, а дом родителей мужа – тот самый, где выросли Бенни и его сестра, Робин, – был в десяти минутах езды от студии. Это значило, что у Рашели есть по крайней мере час. Вполне достаточно, чтобы поговорить со свекровью о зубах и, возможно, о более серьезной проблеме – здоровье, которую Эди даже не пыталась решить, несмотря на серьезные предупреждения врачей и близких. Ноги, зубы, сердце, сосуды. Эди разваливалась. Весила уже больше трехсот фунтов. Если она не начнет худеть – умрет, врач им так и сказал. Из теоретической возможности шунтирование скоро может превратиться в необходимость. Сколько еще операций нужно, чтобы она взялась за ум? Неужели ей на себя плевать? Ни Рашель, ни Бенни, ни их знакомые – никто не мог себе такого представить.
Отец Бенни все время отмахивался: «Ты же знаешь свою мать. Если упрется, ее не заставишь». Больше на эту тему он не распространялся. Просто не хотел спорить с женой. Со своими детьми, внуками и Рашелью она обращалась чудесно, а Ричарда постоянно клевала, будто воробей крошку, до которой никак не добраться. Рашель этого не одобряла.
Она была уверена, что поддерживать Эди – обязанность мужа, но в конце концов пришлось взяться самой. Рашель проехала длинную вереницу новых домов, потом еще одну и оказалась в переулочке, полном зданий, построенных еще в шестидесятые. Владельцы так и не продали их застройщикам или напрямую – новым жильцам. Одинаковые дома попадались через один. Многие – в деревенском стиле, у каждого задний двор окружен забором. В теплое время здесь цвели старые американские вязы. Славный тихий квартал. В семейных альбомах Рашель видела, каким был дом тридцать лет назад. У толстой ивы, покрытой сережками, стояли Бенни и Робин. Сестра – коренастая, под рубашкой-поло – маленькие груди торчком, брат – в кепке с логотипом команды «Кабз» и бейсбольной перчатке. Улыбка до ушей, на зубах брекеты, весь так и светится. Как вышло, что Бенни – такой жизнерадостный, а Робин всегда мрачная? Никто не знал. Гены – вот и все, что можно было предположить. Иву спилили, напротив гаража на две машины росли теперь лишь низкие кустики, неровно подстриженные Эди, которая по весне иногда кромсала их огромным секатором. «Люблю свежий воздух», – говорила она.