В июне — вот уже в который раз! - на лагерь диггеров на холме св. Георгия напала группа вооруженных солдат: они сожгли жилое строение и серьезно ранили работавших на поле мужчину и юношу. Уинстэнли обратился с письмом протеста к генералу Фэрфаксу, однако ответа не получил, а тем временем жертвой разбойного нападения стали еще четыре диггера, причем один из них был убит. Кроме того, местное духовенство запретило своей пастве производить с “пришельцами” торговый обмен, предоставлять им кров и вообще иметь какие-либо дела с “этими упрямыми еретиками”, объявив им бойкот.
Затем по жалобе мистера Дрейка кингстонский суд, не предъявив колонистам письменного обвинения, не дав им возможности защищаться и отвергнув их письменные объяснения, признал диггеров виновными в нарушении границ чужих владений и приговорил каждого из них к штрафу в 10 фунтов плюс судебные издержки. Но суд отлично понимал, что оплатить эту сумму диггеры были просто не в состоянии. В их лагерь явился судебный пристав и увел четырех оставшихся коров (впрочем, через некоторое время неизвестные благожелатели их выкрали и вернули прежним владельцам). А еще через несколько дней действовавшие по прямому приказу Дрейка солдаты сожгли дотла лагерные постройки и переломали или унесли все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Как отмечал в своих записях Уинстэнли, делали они это с большой неохотой и извинениями, а один из них даже оставил небольшую денежную компенсацию.
Наконец после 11 месяцев упорного труда и непрестанной борьбы голодные, ограбленные и вконец запуганные террором диггеры были вынуждены окончательно оставить свой разоренный лагерь на холме св. Георгия и переселиться на расположенную неподалеку пустошь Кобхэм, где они сразу же приступили к удобрению и возделыванию земли. Однако местные жители, подстрекаемые духовенством и землевладельцами, не оставили их в покое и там. И на новом месте отряд солдат под предводительством священника Парсона Платта уничтожил все, что попалось им под руку. Более того, вокруг пустоши Кобхэм была выставлена круглосуточная охрана из вооруженных прихожан, поклявшихся убить любого колониста, который вознамерится вернуться туда. Этот эпизод, судя по всему, подвел финальную черту под мужественной, но обреченной на поражение попыткой диггеров сбросить нормандское ярмо и установить в Англии первую народную коммуну.
Не менее плачевной была участь коммун и в остальных графствах: все они распались в результате жестоких гонений, инспирированных духовенством и местными землевладельцами при содействии либо невмешательстве официальных властей. О дальнейшей судьбе диггеров достоверных записей не сохранилось. Известно только, что Уинстэнли и небольшая группа его последователей нашли временный приют и работу у леди Элеоноры Дэвис — религиозной и сочувствующей движению диггеров владелицы манора в Пиртоне (графство Хертфордшир), которая считала себя чем-то вроде пророчицы, вдохновленной свыше.
В 1652 г . Уинстэнли опубликовал свою новую работу “Закон свободы”. В ней он, наученный горьким опытом 1649—1650 гг., уже, судя по всему, полагал, что жизнеспособная коммуна может быть создана не столько силой примера, сколько решением сильной, обладающей властью личности. Мечтая, подобно большинству ранних философов и реформаторов, о такой сильной личности, о таком могущественном патроне, который мог бы претворить этот идеал в жизнь, он посвятил свой труд герою тех времен Оливеру Кромвелю, одновременно обращаясь к нему с призывом-предостережением заслужить себе вечную славу, возглавив движение за освобождение от нормандского ярма, дабы не войти навсегда в историю как деспот и тиран, не пожелавший освободить свой народ: “Не утеряй своей короны. Воздень ее высоко и носи… В твоих руках и власть, и сила действовать ради общей свободы. У меня же нет никакой власти”. Ответа от Кромвеля на этот страстный призыв не последовало.
После описанных выше событий диггеры приблизительно на два столетия пропадают из вида в бурном водовороте исторических перемен, чтобы вновь появиться, правда уже в трансформированном виде, как неотъемлемая часть “научного социализма”.
Глава VIII
ВОССТАНИЕ МОНМАУТА
“Добрые старые традиции” политического демократизма, религиозной терпимости и республиканизма на короткое время вновь вернулись в Англию летом 1685 г. — причем в довольно неожиданном обличье претендента на трон по линии Стюартов.
У Карла II было много детей, но ни один из них не был законным, поэтому после его смерти в 1685 г. трон перешел к его брату, герцогу Йоркскому, ставшему королем Яковом II. Будучи ярым приверженцем римско-католической церкви, он, естественно, стремился к восстановлению в Англии католицизма и монархического абсолютизма, добиваясь этого посредством мощного репрессивного государственного аппарата, шпионов, а также фальсифицированных выборов, сфабрикованных судилищ, откуда осужденные по обвинению в измене, как правило, отправлялись на виселицу или на плаху. В создавшейся атмосфере политической и религиозной нетерпимости наиболее активные сторонники оппозиции были вынуждены спасать свою жизнь бегством в Голландию.
Одним из добровольных изгнанников был старший из сыновей Карла Джеймс Скотт — герцог Монмаут, который в отличие от своих единокровных братьев появился на свет в результате законного, хотя и тайного брака между молодым королем Карлом и некоей Люси Уолтере; правда, документальное подтверждение этому хранилось в никому не ведомом черном ларце. Атлетически сложенный и волевой человек, которому едва перевалило за 30, воин, не убоявшийся объявить себя протестантом, что само по себе считалось тогда актом большого политического мужества, Монмаут быстро завоевал популярность среди находившихся в изгнании заговорщиков, и те — от опальной знати до республиканцев времен Кромвеля - единодушно избрали Джеймса Скотта или, как его нередко называли, “протестантского герцога” своим вождем. Принимая такое решение, они, естественно, также учитывали его высочайшее происхождение и боевые заслуги.
План заговора был предельно прост: собрать необходимые деньги и оружие, сколотить два небольших отряда воинов, включая иностранных наемников и ветеранов армии “новой модели”, и двинуть один из них под предводительством графа Аргайла в Шотландию, где, как ожидалось, к нему присоединятся шотландские сторонники Ковенанта*, а другой, во главе с Монмаутом, — на запад Англии, где его, без сомнения, поддержали бы подвергаемые гонениям раскольники и сектанты, а также приверженцы англиканской церкви в графствах Дорсет, Девоншир и Сомерсет. Затем оба отряда с разных сторон подойдут к Лондону, где заранее подготовленное восстание протестантов обеспечило бы быстрый захват города. Яков будет низложен, и парламенту, как надеялись заговорщики, придется признать законность Монмаута в качестве нового короля.
* Ковенант — в переводе с англ. яз. “соглашение”. Этот договор был заключен пресвитерианами Шотландии в 1638 г . с целью свергнуть правившего тогда Карла I и ввести в Англии пресвитерианство. В 1643 г . с ними объединились английские пресвитериане, контролировавшие в то время Долгий парламент. После реставрации Стюартов в 1660г. Карл II разгромил ковенантеров в Англии и в Шотландии, так что вряд ли их остатки смогли бы чем-то помочь Монмауту. Прим. ред.
Итак, граф Аргайл отправился в Шотландию, а Монмаут со 150 солдатами на трех судах 11 июня 1685г. благополучно высадился в порту Лайм (графство Дорсет) в надежде, что там к нему присоединится целая армия поставленных вне закона сектантов, протестантов и англиканской знати.
Избранное для высадки западное побережье являло собой процветающую, наиболее индустриализированную часть страны, хотя справедливости ради следует отметить, что промышленность там находилась все еще в стадии кустарного производства. Основным видом производимой продукции было полотно, поэтому большинство городского населения составляли люди, тесно связанные друг с другом различными функциями процесса изготовления и сбыта тканей — свободные ремесленники, подмастерья, ученики, разносчики, торговцы и т.п. В былые годы гражданской войны местное население в подавляющем большинстве сражалось на стороне парламента, охотно поставляя рекрутов для армии “новой модели”, ветераны которой по-прежнему тайно лелеяли мечту о “старом добром деле” и считали своим святым долгом завещать ее своим сыновьям.
