— Деньги, деньги, — сказал он охрипшим голосом. Но надо взять себя в руки и не давать волю чувствам. — Йоу, попе, ты вообще думаешь когда-нибудь о чем-то, кроме бенджаминов?

— Думаю, конечно. О елизаветах, если уж на то пошло, — ответил Бродерик.

Йона смотрел на отца, не зная, что ему возразить.

— Королева Елизавета. Знаешь? На британских фунтовых купюрах.

— А! — сказал Йона. — Ну да. Конечно. Как же я забыл… Но…

И снова многоточие.

«Интересно, а что бы мне посоветовал Дэн? И вообще, что ему известно? — размышлял Йона. — Что бы он пожелал мне? Еще денег? Или…»

Нет. Так дальше нельзя…

Как же легко и безмятежно он жил раньше. И как же легко ему давалось все, за что бы он ни брался. Сначала он взял в руки детскую гитару — первый музыкальный инструмент в его жизни — и тут же на слух сыграл «Сверкай, сверкай, звездочка». (Позже из этих воспоминаний у него родилась книга под названием «Сверкай, сверкай, гангсточка».) Даже в погоне за тридцатью девятью ключами все у него было «по моему хотению, по моему велению». Он — Янус. И этим все сказано. Талант ему дан от рождения — песни, гастроли, студии, блог, твиттер, реклама и ключи по ходу дела. Для него эта гонка за ключами не представляла никаких трудностей. Это было скорее дополнением к основной работе, так, мелкая безделица, халтурка на стороне. Можно и так выразиться. Ну да, пришлось пару раз прыгнуть выше своей головы и выкинуть пару фортелей. Но ничего. Немного тренировки, небольшая растяжка перед стартом, и все тип-топ. Он и так уже стоял во главе музыкального мира. И вполне естественно, что на следующем этапе он встанет во главе всего мира и победит в гонке за ключами. Так было всегда.

Пока они не приехали в Китай.

В Китае Йоне пришлось лицом к лицу столкнуться со злом.

Со злом внутри самого себя.

Надо было только пожертвовать Дэном Кэхиллом и взять ключ. И он это почти сделал. Он оставил его погибать. Но потом не выдержал и вернулся, чтобы спасти Дэна. После этого его стал преследовать страх. Такой страх, что он решил выйти из игры. Он помнил, как все вдруг сделалось легко и просто, когда он сообщил матери, что больше не участвует в гонке за ключами. Что больше не хочет быть ни для кого угрозой, не хочет вредить своим близким, не хочет лгать и жить в окружении чужих тайн и секретов. В ту минуту жизнь представлялась ему как один прекрасный концерт, как череда потрясающих и незабываемых шоу. Только успех и слава. Слава и удача. И все. Больше никаких осложнений и вариаций.

Но мать сказала «нет». Он не может выйти. Она сказала, что…

Мысли его были прерваны сигналом «Блэкберри», который равнодушно и монотонно извещал о входящем сообщении. Бродерик, не говоря ни слова, передал трубку Йоне.

— Это от матери. Инструкции на завтрашний день, — сказал отец.

Йона откинулся на спинку кресла и сжал веки.

Он уже несколько дней не выходил с ней на связь и не читал ее сообщений. Пусть думает что хочет. Так, значит, вот он — настал тот момент, когда надо принимать решение и делать выбор?

Он столько вкалывал, только чтобы заставить мать гордиться им. Он — Йона Уизард — Супер Стар. А завтра она захочет сделать из него Йону Уизарда — Убийцу?

— Настал наш час, сынок! Только для нас с тобой! — набрав воздух в легкие, взревел Эйзенхауэр Холт и пихнул кулаком сына в живот.

Любой другой здоровый мужчина упал бы в нокаут, но Гамильтон с двух лет рос в режиме олимпийских тренировок. Он только улыбнулся и с теплотой посмотрел на отца.

Эйзенхауэр счастливо озирался по сторонам и во все глаза смотрел на зрелище, которое разворачивалось перед ними. Там, на огромном поле, игроки в бело-красной форме преследовали на зеленом поле мяч, который катился со скоростью света. Вокруг них тысячи и тысячи людей дружно вставали, радостно кричали и раскачивались из стороны в сторону.

— Бриты! — завопил Эйзенхауэр. — Лучшие болельщики в мире соккера! Лучшие болельщики во всей Вселенной!!!

— У нас это называется футбол, бозо, — услышали они за спиной.

Гамильтон и Эйзенхауэр повернулись назад. Несмотря на то, что оба Холта были ростом почти под потолок, этот красавчик возвышался над ними, словно человек-гора. И лицо его, и голый торс были разукрашены красной и белой краской, под которой ходуном ходили круглые и твердые, как булыжники, мышцы.

Эйзенхауэр обрадовался ему, словно старому приятелю.

— Не вопрос! — ответил он и дружески пихнул его плечом в грудь, что со стороны выглядело, как столкновение двух бульдозеров. — Вперед, Манчестер Юнайтед!

Прошла целая минута — ведь не так легко сдвинуть такую махину — и наконец человек-гора тоже улыбнулся.

«В этом весь мой папа, — гордо подумал Гамильтон. — Он умеет найти подход к каждому человеку в мире спорта».

Они вернулись на свои места и стали болеть дальше.

— Папа? — нерешительно начал Гамильтон спустя несколько минут. — Ты ведь не очень расстроен, что мы… что мы вроде как сбились со следа? Я имею в виду гонку за ключами.

— А мы выйдем на след, даю тебе слово, сынок. Мы, Холты, всегда так — выходим на финиш из последних рядов. И побеждаем.

Гамильтон кивнул. Этим движением он всегда отвечал на папину мудрость, которой гордилась вся их семья. Даже если ему не верилось.

Хотя в последнее время ему не верилось в папину мудрость все чаще и чаще.

— Твоя мать хотела купить девочкам новые спортивные костюмы. Так что мне пришлось отпустить их. Наши девочки скоро перерастут нас с тобой, сынок! — гордо заулыбался Эйзенхауэр при мысли о Рейган и Мэдисон. — И вообще, как я мог побывать в Англии и пропустить такое? Как я мог пропустить соккер — простите, футбол — и не поболеть в компании своего сына?

— Не мог, — согласился Гамильтон.

Они прекратили разговор, наблюдая за игрой и восхищаясь невероятной техникой футболистов. Раньше, до начала гонки за ключами, Гамильтон отдал бы все на свете, чтобы вот так, вдвоем с папой, сходить на матч. Но сегодня какое-то странное беспокойство не давало ему расслабиться и наслаждаться игрой.

«Это все из-за ключей, — думал он. — Нет, я, конечно, тоже хочу победить в этой гонке, как и папа. Но только не такой ценой…»

Начиная с ЮАР, ему не давала покоя одна мысль. Каждый раз, когда он закрывал глаза, перед ним возникала это страшная сцена. Человек в шляпе-котелке, этот Алистер Оу. По его лицу градом стекает пот. Ему страшно. Страшно оттого, что папа собирается убить его.

Иногда в своем воображении он представлял, как он сам становится между отцом и Алистером и кричит: «Нет, папа! Ты не можешь убить его!»

Иногда он видел перед мысленным взором, как Алистер умирает.

В действительности Гамильтон тогда незаметно от отца с помощью Дэна Кэхилла спас Алистера Оу. Но отец об этом ничего не знал.

«А как еще я мог поступить! У меня не было другого выхода! Но я не предавал свою семью, Рейган с мамой тоже не хотели убивать Алистера!»

Гамильтон не первый раз шел против воли отца и помогал Дэну и Эми, вместо того, чтобы помогать своей семье.

«Значит, я предатель? — с горечью думал он. — Или просто… просто я делаю что-то правильное?»

Раньше, до этой гонки, в его жизни все было просто, и он никогда не задумывался над тем, где правда, а где ложь. Все было ясно. Правда — это делать так, как говорит отец. А ложь — это все остальное. С моральной точки зрения никаких сомнений не было — это не футбол, где все просто не бывает.

Но что, если… Начиная с этой гонки… Что, если отец ошибался с самого начала?

Гамильтон украдкой взглянул на отца.

— Пап, — начал он, — а ты никогда не думал, что…

— Никогда, — быстро ответил Эйзенхауэр, — я стараюсь это делать как можно реже. Это препятствует мышечному развитию, — сказал он и весело засмеялся.

— А если серьезно? — повторил попытку Гамильтон.

— Серьезно? — Эйзенхауэр понизил голос и огляделся по сторонам, чтобы его никто не слышал. — А если серьезно, то я скажу тебе одну вещь, которую никто обо мне не знает. Я не очень хорошо умею думать. Ни раньше, ни теперь. Но я желаю лучшего тебе и девочкам. Поэтому для меня это так важно — выиграть в этой гонке.