— Я собираюсь потратить пять фунтов, — сказала она, будто ребенок в предвкушении покупок в магазине игрушек.

Эти пять фунтов она получила за золотую медаль, которую, сколько себя помнила, носила на шее. Это единственное, что отличало ее, спеленатую, от других таких же свертков, когда ее доставили в сиротский приют Святого Сердца. Для матроны это было лишним доказательством того, что младенец был произведен на свет от первого попавшегося солдата простолюдинкой, шатавшейся по обозам. Медаль так и осталась висеть на шее девочки как напоминание о ничтожестве пустоты, из которой она появилась. Мисс Хоукинс не снимала ее и после выхода из приюта, храня этот единственный знак, оставленный ей несуществующей семьей. Так было до тех пор, пока однажды на сладкой фабрике бригадир на упаковке сливочной помадки не обратил внимания на эту медаль. Он решил провести расследование по поводу происхождения мисс Хоукинс.

Возникли неминуемые вопросы и противоречия в ее версии. Вскоре интерес бригадира с медали переместился на шею и остальные части тела подчиненной. Каждый раз, сталкиваясь с ней, он приклеивался сальным взглядом к ее шее и повторял завистливо и похотливо:

— Ценная вещица, ничего не скажешь.

Мисс Хоукинс сняла медаль не потому, что боялась носить дорогую вещь, просто хотела прекратить дальнейшие грязные приставания. С тех пор реликвия хранилась в маленькой коробочке на туалетном столике. Единственное свидетельство ее рождения. Теперь она не задумываясь с удовольствием ее продала. С точки зрения матроны, родители гордились бы ею.

Сегодня она не получала такого удовольствия от их встречи, как раньше. Безумно хотелось закончить все поскорее, поскорее истратить все деньги, чтобы Брайан смог наконец уйти и она осталась бы наедине с дневником и победной галочкой. Все больше и больше убеждалась в том, что именно это и является самым огромным наслаждением в ее жизни. Наслаждение повиновения и освобождения, потому что тут же забывала о выполненном приказе. На самом деле мисс Хоукинс вовсе не хотела замуж за Брайана. Она была уже давно повенчана с дневником, своим тираном и благодетелем. Но дневник не мог помочь ей. Он не мог передвинуть мебель или взять на себя часть ее еженедельных расходов. Еще она знала, что скоро закончится срок его правления, и Брайан был единственным, кто мог заменить хозяина.

— Вы обещаете, что найдете решение? — снова спросила она.

— Решение чего?

Даже легковерной мисс Хоукинс стало абсолютно ясно, что Брайану вся эта затеянная ею женитьба едва ли представляется реальным событием.

— Чтобы жениться на мне, — ответила она устало и бесстыдно.

— Конечно, конечно, я обещаю. Мы найдем решение. Не расстраивайтесь.

— А где же мы будем жить? — И не дожидаясь его ответа, тут же продолжила: — Мне бы хотелось, чтобы вы переехали ко мне. Нам, правда, понадобится еще мебель…

Черт ее возьми, она решила развлечься на всю катушку.

— Да, я совсем не возражаю, получится мило. А когда ваш корабль, груженный жестью, вернется и вы получите дивиденды, мы займемся обстановкой.

Он представлял себя уютно устроившимся в мягких подушках в доме Виолетты, далеко от причитаний мисс Хоукинс. Его переполняло презрение к этой жалкой провинциалке с ее безумными желаниями и идеями. Он потянулся и забрал оставшуюся горстку монет.

— Ну что ж, до следующего понедельника, — сказал он, поднимаясь.

— Может быть, у вас уже появятся приятные новости для меня.

— Ну, дорогая, так быстро ничего не решается. Но не расстраивайтесь. Я что-нибудь придумаю.

Казалось, его уверения должны были успокоить ее, но что-то по-прежнему нервировало и мучило. Она и сама не могла объяснить причину своей взвинченности. Не то чтобы она не верила ему. Он, конечно, постарается найти решение, но самой угрожающей и большой проблемой было само существование его матери. Единственным выходом была бы ее смерть. Мисс Хоукинс страстно желала сейчас вспомнить хоть одну молитву. Тогда она смогла бы обратиться к Господу с просьбой и мольбой, чтобы Он дал матери Брайана уйти тихо и без страданий. Ведь Он же видел все и понимал, что ее дальнейшее пребывание в этом мире мешает счастью двух других людей. Она уповала на Его справедливый суд. Стоя на крыльце во власти печальных мыслей, без всякой надежды на избавление, она смотрела вслед уходившему Брайану. Прошло минут пять, прежде чем она вернулась в дом, чтобы грустно нарисовать победную красную галочку.

Дневник лежал на столе. Мисс Хоукинс даже немножко удивилась, что он оказался закрыт. Она ожидала увидеть обратное. Ее жизнь, превратившаяся в сплошную череду нереальностей, казалось, теперь не принадлежит ей и она больше не отвечает за происходящее.

Снова оглядела свой разоренный дом. Невозможно было поверить, что все это сделано ее собственными руками. На короткий миг вспомнила время, когда жила без Брайана: постоянно росший счет в банке, уютное, надежное гнездышко, в котором чувствовала себя защищенной от всех напастей, и молчавший дневник, закрытый на ключ. Тосковала по тем далеким, счастливым временам и сама не понимала, зачем и ради чего разрушено ее единственное убежище. Оставалось только убеждать себя в том, что удовольствия понедельников стоят всех ее потерь и трат. Но почему-то теперь все эти сомнительные удовольствия казались ей отвратительными и порочными. Значит, сбываются страшные пророчества матроны. Тень проклятой матроны и особенно ее проклятия снова погнали мисс Хоукинс в гостиную на поиски шарфа. Посреди комнаты в ужасе застыла: в голове пронеслось страшное — шарф пропал, его больше нет. И это совершил все тот же могущественный и злобный манипулятор, оставивший ее, абсолютно беззащитную и беспомощную, один на один с жалящими воспоминаниями о детстве. До отвращения не хотела искать шарф, ей ненавистны были даже мысли об этом. Как же вернуть верного пожирателя зла, единственного союзника и помощника? Только сейчас она поняла, что зависит и от него так же, как от своего главного тирана и повелителя — дневника. И власть этих двоих над нею стала всепоглощающей. Дольше оставаться дома стало невыносимо. Необходимо вырваться наружу, поближе к людям, убедиться в существовании другой, нормальной жизни и почувствовать себя ее частью. Обессиленная, бросилась к гардеробу за пальто… Там, на пустой вешалке, словно огромный змей, обвивая обглоданные скелеты, свесившись во всю длину, висел шарф, чуть приподняв кончик своего бесконечного хвоста на ее туфлях. Там же, в шкафу, была Моррис. Это совсем не испугало мисс Хоукинс. Она понимала, что шарф стал бесконечным цветным саваном ее непохороненного горя. И Моррис вовремя появилась на примерку. Единственное, что опять мучило мисс Хоукинс, — то, что никак не могла вспомнить, как убрала шарф. В голове начинало стучать. Почему же не положила его на обычное место? Или он сам сделал это? Он сам влез туда и прижался к ее пальто, как будто тоже хотел выйти вместе с ней на улицу в поисках жертвы для переливавшейся всеми цветами радуги накопившейся злобы. Улыбнулась, сама не зная чему, радуясь этому неожиданно сделанному открытию. Нежно и ласково сняла шарф с вешалки и сложила, восхищаясь его гордой величавостью. Может, распустить небольшую часть, чтобы еще долго можно было усмирять неожиданные приступы злости? Но ведь ей осталось потерпеть совсем немного, только до того момента, как Брайан отведет ее к алтарю и даст ей покой.

Подняла цветастого змея и аккуратно положила на дно большой корзины для покупок. Впредь шарф будет сопровождать ее везде. Перед выходом из дому заглянула в дневник. На сегодня она была свободна от приказаний и могла преданно служить себе. Пролистнула оставшиеся пустые страницы: вопреки всем правилам и грядущей неопределенности ее манил день полного освобождения. Оставалось меньше двух месяцев. На кухне сорвала цветок фиалки. Очень аккуратно положила его между страницами. Ко времени окончания срока приговора он подсохнет, его лепестки расправятся и разгладятся. Цветок фиалки станет прощальным посланием ее господину. Уже закрывая дневник, еще раз взглянула на день освобождения — Святой понедельник.