Они бы тебя без труда раскусили, вот и я тоже.

— Большинству это не удалось бы, видит Бог, — ответил Далей. О том, что он замышлял убийство, он не упомянул, точно так же, как не упомянул и Алексей. В сущности, это входило в правила игры.

Йвочесть снова рассмеялся, еще громче прежнего.

— Отлично! Я кесарь, а на все прочее плевать. Хотя, знаю, чем я займусь, как только ворочусь в Шайтаун.

— И чем же? — спросил Алексей.

— Назначу себе Товарища Мэра, чем же еще? Настал черед смеяться басилевсу.

— Вполне справедливо. А теперь давай пировать.

Мне послышался чей-то голос, но я попытался его не слушать. Мне не хотелось просыпаться. Мне снилась квартира на Эдди-стрит в ту солнечную осень 1921 г., несколько недель спустя после рождения моей дочери Мэри Джейн — и моя жена, такая нежная и очаровательная в те дни, перед самым моим предательством, которым кончился наш брак.

А затем — нечто большее, чем просто голос. Меня звали, торопливо и настойчиво, небольшие ладошки трясли меня за плечи, и кто-то снова и снова повторял:

— Мистер Хэммет, прошу, ну проснитесь, ну проснитесь же!

Первым, что я почуял, был дождь, его прохладный и чистый запах исходил от зеленой листвы вдоль Реки, и его капли глухо постукивали по крыше из деревянных обломков, в которой я жил.

Я открыл один глаз и подтянулся на локте, поглядев на кроликообразного человечка, который меня тряс.

Он не больно-то нравился мне там, на Земле. В смысле, его произведения; лично-то мы знакомы не были, и он ничуть не заметней понравился мне здесь, в Мире Реки. Во всех биографиях его представляли как эдакую снедаемую мукой романтическую натуру, но, как и большинство людей, соответствующих такому описанию, он был нытиком, прожектером и неустанным нарциссом.

Простите, что я вас разбудил, мистер Хэммет.

— Ага. И не стоило будить.

— Мне нужна ваша помощь, мистер Хэммет. Отчаянно нужна.

Он всегда называл меня мистер Хэммет. Полагаю, из-за волос. Они поседели еще в молодости, и, независимо от того насколько дамы уверяли, что из-за них я выгляжу «особо притягательно», я из-за них выглядел также старше своих лет. Даже теперь, когда, как и большинству обитателей Мира Реки, мне было только двадцать пять, волосы у меня опять отросли совсем белые.

Я сел на постели. Потер глаза и позволил себе мощный зевок. А затем двинул его кулаком. О, не такой уж и крепкий вышел удар, я не выбил ему зубы и не разбил нос, но мой кулак оглушил его и оттолкнул на фут-другой, а это уже было неплохо.

Он бережно коснулся своего рта, высунул кончик языка и слизал с губы кровь.

— Зачем вы это сделали, мистер Хэммет?

У меня отроду не было особенно радужного настроения по утрам. Мой отец был таким же, и дед тоже. Хотел бы я свалить это на предков, а не брать на себя. И мне особенно не по нутру, когда кто-нибудь, как мой непрошеный гость, будит меня ни свет ни заря.

Я вскочил, забыв вовремя пригнуться. И поднял на своей седой голове всю тростниковую крышу. Точно шляпу надел.

Он заухмылялся было, но я показал ему кулак, и его ухмылка мигом исчезла. Я поставил крышу на место. Затем прошел через хижину, сел в углу по-индийски и налил себе воды. До меня по-прежнему доносился чистый и добрый запах дождя. Увы, я не мог сказать ничего подобного о своем госте.

Теперь, когда я вполне проснулся, я впервые взглянул на него как следует. Он пользовался скверной репутацией в Мире Реки, вечно соблазнял юных девушек, а затем покидал их — та самая женоненавистническая игра, в которую постоянно играл известный сатир Казанова. Но Казанова хотя бы был откровенен: он желал утолить свою козлиную похоть. А По окутывал все романтическим туманом и бредовой темной поэзией.

— Что, побили камнями?

— Я это отрицаю, мистер Хэммет.

— Кончай балаган, и отвечай на мой вопрос.

— Нет, не побили.

— Ты станешь уверять меня, что больше не тянешься к жвачке?

— Я прибегаю к ней иногда.

— Иногда. Гм-гм…

— Я знаю, что вы обо мне невысокого мнения. Я вздохнул. Не выношу ханжества, и особенно — когда сам в него впадаю, а тут я внезапно понял, что веду себя по отношению к этому типу как жуткий ханжа.

— Послушай, — сказал я, — учитывая, какую жизнь я вел прежде на земле, я не имею права морально осуждать других. И, разумеется, я чертовски не желаю корчить из себя проповедника и говорить кому-то, что он — снисходительный к себе распутник, использующий любого, с кем вступает в общение.

Он улыбнулся.

— Полагаю, для меня где-то здесь был сделан какой-то намек.

— Да, судя по всему, был.

— Я знаю, что я такое, мистер Хэммет.

— В самом деле?

— Верьте мне или нет, сознательно я этого не делаю. Это просто вроде… Так само получается. Я хочу сказать, что у меня нет цели кого-то использовать… Просто… Так уж выходит.

Я опять вздохнул.

— Что я могу сделать для вас в это прекрасное солнечное утро, мистер По?

— Зовите меня, пожалуйста, Эдгаром. Как и все остальные.

— Давайте-ка заключим договор.

— Насчет чего?

— Вы будете звать меня Дэшиэл, а я вас — Эдгар. Он опять улыбнулся. Во всех книжках он представлен Красавчиком, но по-настоящему это не так. Рот и подбородок у него для этого слишком вялые. Но есть нечто мощное в его темных глазах, подлинная сила, некий род безумия, который зачаровывает, если вглядеться. Уверен, это в нем сродни дару заклинателей змей, богатых священников и политиканов, драпирующихся в тогу патриотизма.

— Я согласен, Дэшиэл, — сказал он.

— Ты пришел сюда кое-что мне рассказать.

— Да.

— Так расскажи.

— Боюсь, что кое-кто пытается убить Арду.

— Маловероятная история для Мира Реки. Здесь нет смерти.

— Здесь нет смерти как таковой. Если человека убивают, он возрождается где-то в другом месте. А если кто-то затеял убить женщину, которую любит мужчина, и она возрождается в другом месте, так что он не сможет больше ее найти, ибо Мир Реки так огромен — разве это не то же самое, что и ее смерть, верно?

— Полагаю, в этом ты прав. — Я поглядел на его длинные изящные ладони. Некоторые назвали бы их аристократическими. Они дрожали, и довольно сильно.

— С чего бы кому-либо понадобилось бы ей вредить?

— Не знаю. — Но по тому, как он это сказал, твердо и непререкаемо, я понял, что он лжет.

— Я больше такого рода вещами не занимаюсь, сам знаешь.

— Ты служил Пинком.

— Следует говорить Пинкертон. Пинком нас называла пресса. А на нее мне всегда было плевать. — Я отпил еще воды, а затем глубоко вздохнул. — Возможно, ты этого не знаешь, Эдгар, но я кончил тем, что тоже стал писателем. Не таким хорошим, как ты, может быть, но достаточно сносным, чтобы оставить прежнюю работенку и жить на гонорары до конца своих дней. Или, всяко, вроде того.

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что я утратил хватку.

— Нынче ночью она пошла прогуляться, и кто-то пустил в нее стрелу. Промазав лишь на столечко, — он изобразил кончиками большого и указательного пальцев, сколь невелико было расстояние. — А неделю назад кто-то пытался утопить ее, в то время как она купалась в Реке. А еще за несколько дней до того кто-то пытался столкнуть ее с горной тропы.

— Ей удалось его увидеть?

— Нет. Меня не было ни при одном из этих случаев. Но если бы я там был… — его мессианские темные глаза устремились вдаль. — Ей иногда бывает зверски трудно сосредоточиться. А это может обернуться опасностью, когда тебя кто-то выслеживает.

В Мире Реки есть лишь один способ постоянно утрачивать сосредоточенность.

— Ты хочешь сказать, что приобщил ее к жвачке?

— Нет! — Он почти орал. — Она сама приобщилась. Я даже не знал, что она этим балуется, пока не стало слишком поздно.

Жвачка грез появляется в каждом граале. Большинство из нас отвергает ее, не желая тратить свою жизнь на фантастические видения. Пробуждение в Мире Реки для большинства из нас достаточно фантастично.