Их триумвират Насте нравился. Она вообще не очень любила женские компании. И еще ей нравилось, что вдвоем с Ромкой они могут посмеяться над Сашиными детскими воспоминаниями, которые выучили наизусть.

Они уже знали, как Саша любил закатывать истерики «ей, противной!», то есть матери, когда она не хотела покупать ему что-то. Но приходил отец — «пиздецовый» — и говорил: «Купить!» Больше всего Саша любил вспоминать историю про клубнику. «И-и, я ее зимой за окно бросал! И-и! — взвизгивал он. — Она в снег падала. Там какие-то дворовые дети ее подбирали!»

Насте эта история перестала нравиться очень скоро. Она представляла гадкого мальчишку в коротеньких штанишках, выкидывающего за окно ягоды. Себя же она видела «дворовой» девочкой, смотрящей на клубнику в снегу, как на волшебство.

В Ромкиных воспоминаниях не присутствовали ни «противная» мать, ни «пиздецовый» отец. Он то куда-то — «в Бразилию конечно!» — удирал, и его снимали с крыши поезда, то он воровал, и опять милиция их задерживала с ящиками украденной водки. Роман стеснялся говорить о том, что его то ли выгнали, то ли он сам бросил школу. Настя думала, что из-за Саши — тот очень кичился своим высшим образованием. Тем, что учился в московском институте. «Ты помнишь в Москве… А-а-а, ты не знаешь…» — с сожалением и с некоторым презрением к тому, что Ромка из Львова, говорил Саша. Роман был отдан в ученики часовому мастеру, и уже с семнадцати лет зарабатывал на жизнь сам. Саша иногда «делал» в Москве деньги, перепродавая мохер, который доставала сестра Роза. Еще «Розка» доставала Саше дубленку, джинсы, часы, и Настя думала, что в институт он поступил благодаря «Розкиным» связям.

Саша ненавидел Америку. Он звал своего брата Леньку-шлемазла с гитарой и пел русские песни. «Лыжи у печки стоят — скоро нам ехать домой», — дирижировал он длинными и прямыми, как сосиски, пальцами. «Что ты перед носом размахался, дирижер, еб твою мать!» — смеялся Ромка. Саша в детстве хотел быть дирижером. «И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова…» — громко и фальшиво продолжал Саша и сокрушался, что «вы не знаете Москвы!», хотя и Настя и Ленька знали. У всех была своя Москва. Свои воспоминания о ней. Но Саша настаивал, что его самые лучшие, которые они и должны были слушать под вскрикивания Саши и под пинту «Apricot Brandy». На низком столике под конец вечера всегда оставались липкие пятна от пролитого мимо рюмки сладкого полуликера-полуконьяка.

Ромка не жалел, что уехал. Он больше подсмеивался над собой: «Америчка! Думал, меня тут только не хватает! Ждут меня тут, думал. Представлялось — пальмы, голубое море, я в белом костюме, девушки, загорелые и полуголые… Ха-ха, все это есть. Но не для меня!» Роман работал в одном из десятка department stores[36] «Широкий Путь». В отделе ремонта часов. Туда же он пристроил и Сашу. Менеджером. Саша менеджерствовал над Ромкой, часами, запчастями и недорогими украшениями в малюсеньком закутке громадного «Широкого Пути» на Голливуд бульваре и Вайн-стрит. Оттуда он приносил Насте подарки. «Сашка, ты воришка!» — смеялась Настя.

В приемной Джодиного агентства сидели две девочки с мамами. Голос Джоди раздавался из-за перегородки. Настя заглянула — Джоди уже желала кому-то приятного уик-энда и вешала телефонную трубку. Настя зашла и протянула ей квитанцию.

— Как, Настия, только один час?

О, работа была несложной. Я лежала на шелковых простынях, сама в шелку…

— Я тебе говорю, Настия, эти люди — cheap[37]. Если бы для рекламы этого шелка можно было бы использовать бездомных собак, они бы использовали. И даже кость не бросили бы после. Надеюсь, ты поела?

Ни завтрак, ни ланч Настя не ела. Она кивнула в сторону приемной, и Джоди крикнула за перегородку: «Я готова!» Подталкиваемые мамами, девочки вошли с конвертами наготове. «С фотографиями, сделанными папами», — подумала Настя. Джоди безжалостно расправлялась и с девочками, и с их семейными фотографиями.

— Сколько тебе лет? Вес?.. Это что за штаны на тебе? Это фото для рекламы туалетной бумаги… Для моделинг надо… Настя, покажи свое портфолио.

Настя передала через стол тяжелую, вишневого лака папку. Ей было чем гордиться — все лучшие фотографы города снимали ее. Хотя для журналов всегда выбирали попроще, не самые удачные фото. У Насти уже были вырезки из журналов, каталогов, газет.

— У вас, конечно другой look[38], но что-то в этом роде.

Настя подумала, что Джоди их возьмет. «Американские девчонки, будут делать рекламу для спортивной одежды, купальников». В голове у нее сразу запелась ненавистная песенка: «I whish they all could be californians…»[39] в исполнении ненавистной же группы «Beach Boys». Настя оставалась Джодиной любимой моделью, но она уже понимала, что на фамм фаталь денег не заработаешь. В Лос-Хамовске нужны были лос-хамовски выглядящие модели.

— О, что это? «Сенсационный импорт из России». Это ты, Настя? — захихикала Джоди мещанским смехом.

— Да, Джордж Кост рекламирует меня. На прошлой неделе в «Беверли-Хиллз Пипл», сейчас в «Курьере».

Девочки с восторгом смотрели то на Настю, то на фотографии.

— Мне не надо вам говорить, что в этом городе даже сигарет нельзя купить без машины. Пользоваться автобусом не советую. Такие расстояния, да и опасно… Оставьте мне фото… Худейте, ждите разрешения на вождение. Все, что я могу для вас сделать.

Девочки с мамами ушли. И Настя подумала, что девять месяцев назад она вот так же пришла сюда. С папой Арчи.

— В понедельник, Настия, я буду на новом месте. Надеюсь, они устроят для моделей party.

Под новым местом и под «они» Джоди имела в виду «Плейбой».

На каких условиях, почему Джоди была приглашена туда, никто не знал. Джодины условия «Плейбою» были — все ее модели идут с ней.

Все кто хотел. Настя не знала, как относиться к «Плейбою». Видимо, там решили, что деньги можно делать и на моде. Да и первенство свое былое «Плейбой» утратил. Журнал уже был далеко не единственным в своем роде. Настя знала несколько моделей, когда-то снимавшихся в журнале, сделавших себе карьеру в том же моделинг в кино. Иногда «Плейбой» подкладывал кому-либо свинью — публиковал снимки десятилетней давности… Джоди была уверена, что для Насти это шанс. «У них столько денег! Они смогут сделать о тебе специальный article[40], использовав твое русское происхождение. Мы придумаем историю. Наврем, если надо!» О том, что надо будет сниматься голой, Джоди не говорила. Вообще каковы ее принципы, было не понятно. Она пуритански-мещански прикрывала ладошкой рот, когда разговор заходил о сексе. И в то же время посылала моделей для nude[41] работ. Иногда неизвестностью Джоди пользовались. Клиенты назначали интервью, модели являлись, и их просили снять одежду. Они снимали, а их в это время тайно снимали на видео! Из криков Джоди потом выяснялось, что «они оказались жуликами. Crooks[42]. Этой компании вообще не существует!»

Видимо, поэтому Джоди и перебиралась в «Плейбой». Это была протекция. Ей не надо будет заботиться о rent[43], о телефонных счетах, моделям она сможет платить сразу — «не дожидаясь, пока эти дешевки-клиенты оплатят счет!».

— Представляешь, Настия, люди из «Кассандра»-салона мне до сих пор должны деньги. Вам я всем уже давно заплатила! Я уверена, что они закроются очень скоро. Кому нужен такой ультрамодный салон в Шерман Оакс! Это черт знает где! Я тебе говорю!

У Насти о «Кассандре-2000» остались восторженные воспоминания. Там она познакомилась с тем, кто иногда спал с ней. 160 паундов принадлежало Виктору. Настиному первому в жизни американцу.