Сколько прошло времени с момента падения, Эдуард не знал, но, когда он открыл глаза, вокруг уже было полно маяков; три синих милицейских и один желтый — «скорая помощь», кто-то в белом халате бинтовал ему голову, а сам он, чувствуя себя довольно сносно, сидел на земле, привалившись спиной к будке. Рядом стоял моложавый полковник и с великим любопытством взирал на Баранчука. Эдик тоже уставился на него, сразу признав в этом офицере главного.
— Скажите, пожалуйста, — попросил он слабым голосом, — у вас городской телефон есть? Или рация…
— Рация есть, — ответил полковник.
— Пусть передадут в двадцать второе, чтобы моего брата отпустили.
— Отпустили уже твоего брата, — усмехнулся полковник. — Валюта для туристской группы у него была. Сам-то как?
— Нормально.
— Встать можешь?
Баранчук поднялся и, прихрамывая, пошел к своей «Волге», все еще стоящей под боком у рефрижератора.
Полковник удивился:
— Куда это ты, Баранчук? А ну, стой!
Эдик остановился.
— Машину в парк погоню, — сказал он, — у меня смена кончилась…
Всякое видел полковник в своей жизни, и такая жизнестойкость была ему явно по душе. А еще радовало полковника, что этот парень молод и судьба его складывается верно, пусть и отчаянно. И хоть были в подчинении этого полковника храбрые ребята, прекрасно владеющие и оружием, и автомобилем, и специальным разделом самбо, но то были профессионалы, а этот — просто таксист. Потому-то вздохнул полковник, улыбнулся и негромко сказал:
— Твою машину, парень, если куда и погонят, то скорее всего на свалку. А ты, если нет возражений, поедешь сейчас со мной. Есть возражения?
— Никак нет, — отвечал Эдик. — Если надо…
— Надо, надо, — сказал полковник и распахнул перед Баранчуком дверцу своей машины.
Эдик полулежал на заднем сиденье и думал о том, что произошло. Пришла запоздалая реакция, и страх только сейчас настиг его: Эдуарда слегка знобило.
Полковник сидел впереди и, видимо понимая, что происходит с молодым человеком, не оборачивался и не разговаривал с ним. Вскоре колотун прошел, и Баранчуку стало покойней и легче.
«Надо же, какая необычная смена, — думал Эдуард. — За полсуток столько наворотилось, сколько за год не наберется. Хорошо еще, что так обошлось».
События минувшего дня одно за другим вставали в памяти Эдика: и утренняя поездка с ночным механиком Жорой, и покупка телевизора для бабушки, и эта история с его братом Борькой, который все же, несмотря на всю свою мерзопакостность, не оказался бандитом. Вспомнился Эдуарду и ревнивец-дачник, обладатель бесценного усатого сокровища, и многие другие мелочи на теплом, весеннем, на почти безопасном асфальте большого города.
И лишь один незначительный эпизод этого дня, разумеется имеющий немаловажное значение для нашего рассказа, был упущен и никак не зафиксирован в памяти Баранчука: если бы он перед концом смены не спешил с заказом и присмотрелся к «салаге» — водителю «Москвича», то увидел бы, что за рулем не совсем пригодной для такси машины сидит девушка. Это-то и было причиной веселья заскучавших на стоянке водителей…
Еще год он проработал в такси. Но потом Баранчука выгнали из таксомоторного парка.
Конечно, нужно было «поговорить» серьезно с начальником колонны и сесть на новый «аппарат», тем более что на парк вне плана как раз пришло два десятка новых двадцатьчетверок. Но не такой человек Эдик Баранчук, золотые руки были у Эдика. Он и слова не сказал, когда механик отворил ворота в зверинец, где тихо ржавели три видавших виды лайбы, и, буркнув «выбирай любую», ушел. Любую — было сильно сказано, так как выбирать было не из чего, но он выбрал. Две с лишним недели не вылезал из парка, доставал детали, перебирал движок, подваривал, красил, а потом уже поехал в ГАИ и блестяще прошел техосмотр.
Эдакое стремление должно бы, казалось, поощряться. Однако вышло наоборот. Начальник затаил злобу и при каждом удобном случае «давил» ретивого новичка. Шабалин, человек из бывалых, как-то раз прямо присоветовал Эдику опять же «поговорить» с начальником, дескать, так уж заведено, не зря же такси называют цыганским посольством и не нам эти «законы» менять. Но не такой человек был Эдуард Баранчук, нет, не такой; он наивно полагал, что это ему надо приплачивать, раз уж поднял из руин такую «коломбину».
Зот же Шабалин пользовался в парке странной репутацией и был темной лошадкой. Всякое о нем говорили в парке. Мол, отбывал наказание: то ли убил кого-то, то ли собирался, то ли еще что… Но Эдик проникся к нему открытой симпатией, хотя иной раз и чувствовал за белозубой, магнетически внушающей симпатию улыбкой товарища что-то исподволь мрачное, потаенное. А еще он любил Зота за виртуозное мастерство вождения, миллиметровое чувство габарита машины в скоростном, но трезво-расчетливом, безопасном движении по улицам города. Однажды он сказал Шабалину:
— Послушай, Зот, а чего бы тебе в гонщики не податься? В парке команда есть. С твоим талантом первое место по области — раз плюнуть.
Сверкнув, как всегда, своей белозубой улыбкой, Зот отчеканил:
— В нашем деле главное — мыль копейку, Эдик. Так? Да и лишний раз светиться мне, знаешь ли, ни к чему.
А копейку Эдик особенно не мылил. Конечно, после смены у него оставались кой-какие деньжата. Однако «дел» у Баранчука никаких не было, себя он по праву причислял к категории честных водителей, составляющих в парке подавляющее большинство.
Но надо сказать, что работа в такси все-таки чем-то его не устраивала. Не нравилась ему цинично-веселая атмосфера денежных разговоров, не нравился самый дух «цыганского посольства», и уж конечно никак не мог понравиться неписаный, но абсолютный закон — «пассажир всегда прав». С другой стороны, притягивала его эта работа своей бесконтрольной сущностью, ведь в самом деле — на линии ты свободен, как птица: не автобус, поди, где весь день гоняешь как заведенный по одному и тому же маршруту, с тоски можно сдохнуть. А тут: поворот ключа, путевку под сиденье и — вот он, город, с его неожиданностями, курьезами и превратностями пассажирской судьбы, с шуршащим асфальтом и ощущением нужного дела; в общем, хорошая работа.
Но, однако, для Эдика эта работа окончилась не по его желанию.
А случилось это все очень быстро и удивительно просто. Неожиданная проверка на воротах выявила отсутствие пломбы на таксомоторе в машине Баранчука. Дело оказалось серьезным. А тут еще коллективная жалоба на отказ в передвижении, четыре солидных подписи на бумаге, которая, как известно, все вытерпит. Поди докажи теперь, что мужей было пятеро и все, как один, в крайней стадии алкогольного опьянения.
Почти автоматически местком утвердил предложение об увольнении водителя Баранчука. Начальник пользовался авторитетом, а обвинение было тяжким. Короче, получил Эдик в кассе под расчет, в кадрах — трудовую, взял у ворот такси, выезжавшее на линию, и поехал в ресторан.
Зот Шабалин обнаружил Баранчука поздним вечером на танцевальном пятачке ресторана. Баранчук, имея в груди полный уровень из произвольно составленной смеси «Камю», портвейна «Агдам» и мятного ликера, к неописуемой радости ансамбля и расступившейся публики, исполнял грозно-эмоциональный танец, столь необычный по рисунку, как если бы некий безумный хореограф в слепом творческом порыве решился свести воедино зажигательную лезгинку и надменный шляхетский полонез. Красив же он был!
Тут Шабалин повел себя широко, как настоящий друг и мужчина. Он неожиданно щедро рассчитался за культурный отдых приятеля из собственного кармана, решительно прекратил балетно-этнографические изыски Баранчука и твердой рукой вывел его на улицу. Эдуард был доставлен домой и приведен в чувство с помощью ледяной воды — наружно и крепчайшего чая — внутренне. После чего приятели стали держать совет, где Зот Шабалин, как более старший и опытный, заверил своего непутевого друга в полной поддержке и помощи, как моральной, так и материальной.
По истечении совсем короткого промежутка времени Зот действительно придумал: заехал как-то поздним вечером к Эдику и бросил на стол путевку.
