Здесь действительно было пустынно. Лишь в углу за дальним столиком сидела дама неопределенного возраста в халате, который был белым еще до освоении Ермаком Сибири. Рукава этой специфической одежды были закатаны и обнажали сухие жилистые рабочие руки. Руки эти могли показаться скорее мужескими, нежели женскими, причем не по форме, а больше по содержанию, поскольку были щедро уснащены различными надписями и рисунками. Не будем говорить обо всей этой галерее передвижного характера, тем более что вся, то есть полностью, она нам неизвестна. Скажем только о той части открытой экспозиции, которая, на наш взгляд, является подлинным шедевром народного творчества, давшей не самое доброе, но устойчивое прозвище ее хозяйке: из-под правого закатанного рукава, обвивая весь локоть, выползала змея, исполненная с фотографической точностью и изыском: головка представительницы южной фауны покоилась на большом пальце и при малейшем движении создавала иллюзию маятника, чего, вероятно, и добивался народный умелец при помощи набора иголок и разноцветной туши.

Впрочем, в передвижной механизированной колонне эту даму любили и уважали. Почему? Неизвестно. Так уж сложилось. А Баранчуку сейчас она была приятна в особенности, поскольку то редкое состояние углубленной омраченности, в котором он сейчас пребывал, для посудомойки Дуси было привычным и постоянным.

— Привет, Кобра, — сказал Баранчук, плюхнувшись за соседний столик.

— Угу, — едва кивнула Кобра и ловко перебросила дотлевающий бычок из одного угла рта в другой.

— Как жизнь молодая? — спросил отдыхающий ас.

— Нормальный ход, — было ответом, не лишенным сиплой, но доброжелательной мрачности.

Обряд взаимной вежливости был завершен, и теперь можно было переходить к насущным бытовым проблемам.

— Венера здесь? — спросил Баранчук.

Глаза у посудомойки вспыхнули былым адским блеском, выдавая живейший интерес к этому, казалось бы, рядовому и неинтересному для посторонних вопросу.

— Здесь Венерочка, здесь, где ж еще, — басовитой скороговоркой пробубнила она.

Баранчук поморщился.

— Ты, Кобра, не радуйся. Я сегодня не пью…

— А тогда что? — удивилась она.

Его губы едва-едва тронуло печальное подобие улыбки.

— Ты пойди к Венере да попроси пачку цейлонского. Мы с тобой сейчас красивую жизнь начнем — чаевничать будем… Поняла?

— Не поняла, — сказала Кобра. — Ну да ладно…

Она поднялась из-за стола и медленно пошлепала в сторону кухни, чуть приволакивая больные ноги.

— Завари покрепче! — крикнул ей вслед Баранчук. — Да поживей…

— Не учи орла летать, — донеслось из-за переборки.

Теплотрасса работала исправно, и в столовой было достаточно жарко. Эдуард снял дубленку и пыжиковую шапку, бросил все это на соседний стул. Однако этот стриптиз оказался недостаточным, пришлось расстегнуть молнию комбинезона до пояса и наполовину вылезти из него.

Пока он проделывал все эти процедуры, появилась Кобра. Она несла поднос, на котором возвышался большой фарфоровый чайник в совершенно неуместном сопровождении из двух эмалированных кружек и банки сгущенного молока. Пока она расставляла все это на столе, Баранчук с недоуменном взирал на фарфоровый предмет роскоши, давно позабытый и непривычный посреди тайги.

— Это еще откуда? — спросил он, осторожно потрогав изящную крышку с синей пипочкой.

— Со склада, — важно пробасила Кобра. — Венера дала.

— Ну и ну, — подивился Баранчук.

— Уважает, — сказала со значением Кобра.

Эдуард присвистнул.

— Тебя, что ль?

Она уставилась на него и подмигнула:

— При чем здесь я? Тебя…

Тут он удивился еще больше.

— Ме-еня-я? — протянул Баранчук. — А за что?

Кобра усмехнулась, налила чай.

— Будет тебе притворяться, водила. Вон ты какой видный: что рост, что портрет лица… Мне бы лет тридцать скинуть — никуда б не ушел…

Он мрачно усмехнулся:

— От тебя-то уж точно. Только лучше полтинник…

— Какой полтинник?

— Полтинник скинуть…

Она басовито расхохоталась:

— Шутник ты, Эдуард. А я когда-то, ой, хороша была…

Он согласно кивнул, и они стали пить чай, сдобрив его, по трассовым обычаям, сгущенкой. Минут пять прошло в обоюдном молчании, а потом Кобра стукнула кулаком по столу, так что крышечка фарфорового чайника жалобно звякнула.

— Бабу тебе хорошую надо, Эдуард! Вот что. Ха-арошую бабу!

Он поднял голову.

— Чего это ты разгулялась? Вроде чай пьем…

— Я дело говорю! Пропадешь ты без бабы, без любви… Не такие пропадали. Свет, он без нас узок.

Тоска вновь хлынула в изможденную душу «адского водителя». Он с горечью глянул на мудрую собеседницу и, печатая каждое слово, членораздельно и тихо произнес:

— Да где же ты здесь в тайге эту любовь найдешь?! Одни мужики кругом… Ты спятила, Кобра?

— А Венера? — возразила она. — Чем тебе не спутник?

Он постучал согнутым указательным пальцем по виску:

— Ты что, совсем?!

— А что?

— Да она же страшна, как это… — Баранчук покрутил растопыренной пятерней перед лицом советчицы, так и не находя нужного сравнения.

— Экой ты разборчивый, Эдуард. Ну что ж, жди принцессу. Так она тебе тут и появилась, сам сказал…

— Уеду я отсюда, — вздохнул опечаленный ас. — Брошу все к чертовой бабушке… Надоели вы мне.

— Уедешь? — усмехнулась Кобра. — А когда? Может, прям сейчас?

Баранчук кивнул:

— Прямо сейчас и уеду.

— Ну давай, давай на Большую землю, — поощрила Кобра. — Не забудь «вертушку» по радио вызвать, а то пешком далеко…

Но покинуть Север немедленно Баранчук не успел, потому что бухнула дверь и в облаке пара возникли новые действующие лица, а именно: начальник мехколонны Виктор Васильевич Стародубцев и сопровождающая его невысокая, незнакомая присутствующим девушка: «принцесса», нет ли — сразу не разберешь.

— Сейчас он меня костерить начнет, — мрачно сообщил Кобре Баранчук. — Это мне тоже надоело.

Но начальник колонны повел себя иначе — на лучшего своего водителя он и внимания не обратил, так, словно того здесь и не было… Начал он с другого.

— Эй, кухня! — зычно и властно заорал хозяин поселка. — Кухня, кому говорю!

— Тута кухня, — сиплым басом ответила сваха Баранчука и встала по стойке «смирно». — Слушаю!

Виктор Васильевич Стародубцев, грозно насупив брови, подошел поближе и даже сделал полукруг, разглядывая эдакое чудо.

— Что это? — сурово спросил он.

Посудомойка завертела шеей.

— Игде?

— Что это? — раскатисто повторил начальник колонны и ткнул пальцем в плоскую грудь подчиненной.

— Ето? — с фальшивым усердием изумилась Кобра. — Ето я…

— Это ты, — зловеще подтвердил Виктор Васильевич. — А на тебе что?! Что это, и спрашиваю?

Наконец до Кобры дошло:

— Ето? Ето спецодежда, товарищ Стародубцев.

— Спецодежда?! А почему же ты, Кобра… э-э… Евдокия, ее не стираешь? В твоей спецодежде, Дуся, помидорную рассаду впору выращивать! А?…

— Да как же их здесь выращивать, Виктор Васильевич? — слезливо моргнула Дуся. — Нешто они в тайге вызреют?!

Начальник колонны поперхнулся:

— Что?!

Тут Кобра повернула на сто восемьдесят градусов, сменила лексикон и перешла в наступление:

— А это я к тому, Виктор Васильевич, что спецовка-то у меня одна. Вы мне вторую на смену дали? Не дали! Так я сейчас эту сниму и при вас постираю…

И Кобра решительно стала расстегивать халат, под которым вполне могли оказаться доселе неведомые миру шедевры народного творчества… Виктор Васильевич побагровел.

— Ты это брось! — рявкнул он. — Ты где находишься?! Ты на рабочем месте находишься. Чтоб завтра же постирала… И все дела!

— Ну как хотите, — сказала Дуся. — Мне-то что… А вторую спецовку все же нужно выдать.

Виктор Васильевич отмахнулся:

— Будет тебе спецовка… Все теперь будет. Вот! — он ткнул пальцем в девушку. — Нам из Октябрьского «кунг[1]» прислали с новым водителем. Теперь она нам все возить будет, всю мелочевку: и халаты, и запчасти, и продукты… А то снимай с трассы линейную машину и гоняй по пустякам, когда этих самосвалов и так не хватает…