На знаменах «священной войны» были начертаны призывы к возврату к истинному Корану и сунне [78], к восстановлению централизованного государства в его первоначальной чистоте и простоте, к строгой морали. В оправдание джихада Осман и его последователи ссылались на то, что хауса изменили исламу, и не только упрекали их в нарушении мусульманских правовых норм, в отсутствии религиозного рвения, в соблюдении анимистических традиций и ритуалов, но и прямо призывали в боевых лозунгах к войне правоверных против неверных. Многие буржуазные авторы из этого заключают, что фульбе, фанатически преданные исламу, принесли язычникам-хауса истинную веру, но они неправильно оценивают аргументацию религиозного характера и социальную действительность.
Как известно, государства хауса начиная еще с XIV в. подвергались исламизации. В первую очередь мусульманство приняли наряду с правящим классом феодалов широкие слои населения городов, являвшихся центрами торговли, ремесел и образования. Конечно, даже в XVIII в. далеко не все крестьяне-хауса отказались от своих анимистических верований, но тем не менее самые широкие круги населения хаусанской территории, несомненно, приняли мусульманство, во всяком случае его обряды. Естественно, как и во многих других мусульманских районах, анимистические, доисламские обычаи и правовые нормы сосуществовали здесь с исламом и, накладывая на него свой отпечаток, придавали ему местную специфику. Этого процесса не избежали несколько десятилетий спустя и правители фульбе в государстве Сокото: их якобы чистая доктрина ислама, их правовые нормы и ритуальные обычаи явно имели под собой анимистическую подоплеку.
Итак, приводимые источниками воззвания к войне против неверных, против язычников должны были с самого начала доказывать высокие цели джихада. В представляющей особый интерес для науки работе «Танбиху-ль-ихван» («Наставление братьям»), написанной в 1811 г., Осман дан Фодио в соответствии со своими политическими задачами сужает фронт религиозных нападок и объявляет неверными идолопоклонниками только правителей хауса. Еще пророк проклял неправедных тиранов, заявляет он. Кольцо вокруг деспотических «неверных» правителей хауса смыкалось, им не оставалось ничего иного, как уступить власть истинным защитникам ислама. С этим связано специфическое учение о государстве, в котором особый интерес представляет неоднократно проводимое всестороннее отождествление церкви и государства. Что касается правителя, то его личные интересы были приравнены к интересам государства на всех фазах развития.
Теоретической основой джихада, начатого Османом дан Фодио, было требование возврата к простому учению Мухаммеда, возврата к сунне. «Пророк сказал: будь проклят тот, кто отрицает, что бог един, кто добавляет что-нибудь к книге божьей, кто разрешает то, что бог запретил… тот, кто отступает от сунны»[79]. Одновременно с этими требованиями реформ на хаусанской территории Осман дан Фодио выдвигал, особенно в подготовительный период, призыв к аскезе, который дает право предположить известное влияние суфийских (мистических) кругов. Османа очень часто сравнивали с «ожидаемым Махди», но сам он не считал себя имамом и отказывался от этой чести. Тем не менее благодаря распространению классической мусульманской эсхатологии идея махдизма сохраняла свою живучесть, в наибольшей мере при преемниках Османа, и чрезвычайно усиливалась в моменты политических и социальных кризисов, особенно в период антиколониальной борьбы в конце XIX в.
Социально-экономические основы учения Османа дан Фодио отчетливо выявились в его требовании облегчить участь рабов и женщин. Он энергично восстал против того, чтобы при введении более строгих мусульманских обычаев женщин и рабов отстраняли от участия в богослужении и в проповеди веры.
Во многих работах Осман призывает к справедливости и мягкости в обращении с рабами, хотя решительно возражает против их освобождения. Только не понимая или искажая цели и объективные возможности теократических реформ Османа, можно предположить, что он был способен выдвинуть идею полного освобождения рабов, хотя его учение и деятельность, по крайней мере на первом этапе восстания, не были лишены социально-революционных тенденций, направленных против знати хауса. Однако эти тенденции, к слову сказать оставившие свой след только в работах Османа, уже несли на себе печать эсхатологического прозрения. В потусторонней жизни искал Осман спасения от объективных трудностей земного бытия, которые мешали субъективным устремлениям окружавших его людей.
Однако ни в коем случае не следует истолковывать все социально-критические идеи Османа как обманный маневр, предпринимаемый лишь с одной целью: привлечь на свою сторону угнетенное население хауса. Они полностью соответствовали искреннему стремлению Османа к реформам, но еще в зародыше были задушены в угоду классовым интересам соратников Османа и политическим целям правящей верхушки фульбе, рвавшейся к власти.
Таким образом, в государствах хауса аристократия фульбе и ее военные дружины определяли содержание джихада и только они пожали его плоды. Они получили богатые имения знати хауса, а также вновь завоеванные земли и заняли положение правящего феодального класса. Участвовавшие в движении бедные и угнетенные слои хаусанских талакава (зависимых крестьян в деревенских общинах), рабы и лично зависимые, а также угнетаемое население фульбе обманулись в своих ожиданиях: социально-экономические условия их жизни не изменились. Естественно, что в результате джихад и его религиозные вожди лишились какой-либо популярности. Этим объясняется и то обстоятельство, что происшедшие вскоре восстания части знати и маламов хауса пользовались сочувствием и в известной мере поддержкой широких слоев бедноты хауса. Население Кано подало султану Белло прошение, в котором жаловалось на скандальные действия и жестокости аристократии фульбе. Здесь власть знати фульбе была поколеблена рядом крупных восстаний.
В целом новая знать образовавшегося государства Сокото заимствовала формы эксплуатации и систему управления, существовавшие в государствах хауса. Только в налогообложении были применены новые формы, соответствовавшие усилению эксплуатации. Создание регулярной налоговой системы, обеспечение постоянных государственных доходов всегда являлось одной из главных задач каждого молодого государства в классовом обществе. Своеобразие введенных или унаследованных от прежнего времени налогов, взимавшихся на всей территории государства Сокото и в других теократических новообразованиях фульбе и тукулёров, прежде всего в Масине, состояло в том, что они более строго следовали мусульманскому законодательству. В государстве Сокото налоговая система, имевшая много вариантов, в основном покоилась на правовых нормах ислама и в меньшей мере — на традиционном обычном праве.
Доходы султана и эмиров государства Сокото складывались из поступлений от принадлежавших им лично «рабских» поселений и стад, от коронных имений и земель, но главным их источником являлись регулярные налоги и подати. Доходы поступали в бюджет того или иного эмира, т. е. самостоятельного ламидо, и употреблялись для обогащения правящих семей, вознаграждения личного обслуживающего персонала и придворных чиновников, для увеличения военных контингентов, а также личных и государственных владений и доменов, и прежде всего для устройства новых «рабских» поселений. Часть доходов в виде ежегодной дани отчислялась султану Сокото.
Происходило закрепление сложившихся классовых отношений и усиление эксплуатации. Возросший в результате новых территориальных захватов приток рабов привел к широкому применению в хозяйстве несвободных людей, которые, однако, по своему экономическому и юридическому статусу очень быстро уподоблялись феодальным лично зависимым, и к дальнейшему закабалению еще свободного населения. Процесс социальной дифференциации фульбе-завоевателей активизировался, соответственно увеличилась пропасть, отделявшая в силу разных условий существования — экономических, социальных и политических — аристократию фульбе, ставшую правящей верхушкой, от простых людей фульбе — скотоводов и земледельцев. В положении многих кочев-ников-фульбе вообще ничего не изменилось. Они продолжали пасти стада, ежегодно вносить дань и мало соприкасались с местными правителями.
