Ее роман с Фредом Карджером также складывался не особенно благополучно. Незадолго перед Рождеством Фред был близок к тому, чтобы порвать с ней. «Мэрилин начинала понимать, какую боль она себе причиняет, — заметила Наташа через несколько лет. — Она была влюблена в человека, относившегося к ней гнусно и только так, как это было удобно ему. Мэрилин все время старалась быть милой с его семьей и с его дочерью. Она бы с удовольствием вышла за него замуж, хотя Фред был невыносим. Ей думалось, что любовь его изменит. А я все время питала надежду, что она как-нибудь окажется вырванной из этой связи».
Желание Наташи сбылось, но вовсе не так, как она того ожидала. На новогоднем приеме, который давал продюсер Сэм Шпигел, Мэрилин была представлена Джонни Хайду, вице-президенту агентства «Уильям Моррис», ведавшему там административными делами, и одному из самых влиятельных людей в Голливуде. Прежде чем эта ночь подошла к концу, голова у Хайда пошла кругом, причем вовсе не от выпитого. В первую неделю января 1949 года он склонил Мэрилин поехать с ним на короткие каникулы в Палм-Бич. Помимо того что Хайд стал размышлять по поводу дальнейшей карьеры молодой женщины, он сумел сразу же попасть и к ней в постель. С того вечера Джонни Хайд был безнадежно влюблен — в противоположность Мэрилин. Когда она снова увиделась с Наташей и сообщила ей последнюю новость, та только развела руками и пробормотала старую французскую поговорку: «Un clou chasse l'autre» — «один уходит, другой занимает его место»[138].
Преемник Карджера отличался от него буквально во всем — трудно было бы разниться сильнее. Той зимой Мэрилин было двадцать два года, Джонни Хайду — пятьдесят три. Он родился в России как Иван Гайдабура. В десятилетнем возрасте мальчик вместе с семьей, труппой акробатов, эмигрировал в Америку. Хилый с детства, а в молодости часто жаловавшийся на сердечно-легочную недостаточность и прочие связанные с этим недомогания, Джонни стал агентом в Нью-Йорке, а в 1935 году перебрался оттуда в Голливуд. Там ему повезло как открывателю новых талантов и менеджеру; среди его многочисленных протеже фигурировали Лана Тёрнер, Бетти Хатгон[139], Боб Хоуп[140]и Рита Хейуорт. Росточку в нем набралось всего немногим больше полутора метров, у него были резкие черты лица, сильно поредевшие волосы и вообще нездоровый вид; внешне он ничем не напоминал привлекательного и трудолюбивого иностранца, получившего американское гражданство. Тем не менее этот человек обладал огромным авторитетом и пользовался большим влиянием. Хотя Джонни был мужем и отцом, он никогда не отказывался от короткого романа или быстрого покорения какой-либо подвернувшейся особы — невзирая на серьезные проблемы с сердцем, из-за которых после достижения пятидесятилетнего возраста он еженедельно подвергался медицинскому обследованию.
С момента знакомства с Мэрилин Джонни Хайд стал жертвой бурной страсти, которую он испытал к своей новой и пугающе молодой любовнице. Мэрилин любила Джонни так, словно тот был ее отцом. Она многому училась у него, а когда оказалось, что сотрудничество с Гарри Липтоном не приносит никаких ощутимых результатов, пожелала, чтобы ее представлял Джонни. Смена агента произошла без труда, поскольку Хайд выкупил у Липтона ее контракт. Через несколько недель Джонни посвящал ей практически каждую минуту своей профессиональной и личной жизни.
Прежде чем весна 1949 года перешла в лето, Джонни покинул свою семью. Полный решимости сделать из Мэрилин вторую миссис Хайд, он забрал ее из «Студио клаб», чтобы поселиться с любовницей в арендованном доме на шоссе Норт-Палм-драйв, 718, в Беверли-Хилс. Однако, желая избежать проблем с прессой, Мэрилин согласилась держать также маленький однокомнатный номер в скромном отеле «Беверли Карлтон», где она получала почту и всяческую корреспонденцию по деловым вопросам. По словам Элиа Казана и Наташи Лайтесс, Мэрилин не собиралась выходить за Джонни замуж, хотя и продолжала жить с ним. Ее отказ от предложения сочетаться браком и тем самым отречение от большого состояния Хайда привели лишь к тому, что тот с еще большей настойчивостью стоял на своем. «Мэрилин, я долго не проживу, — постоянно повторял он ей. — Выходи за меня, и ты станешь очень богатой женщиной». Однако это не меняло ее решения, поскольку в соответствии с собственным кодексом поведения Мэрилин не могла выйти замуж за того, кого не любила. Отвергая матримониальное предложение Хайда, Мэрилин проявила также большее чувство реализма, нежели ее партнер, разумно предвидя, насколько сильно пострадала бы от этого ее репутация: она была бы названа низкой материалисткой, которая не только крутит романы и заводит шуры-муры ради карьеры, но даже выходит замуж за человека, являющегося, как всем известно, смертельно больным.
Примерно в то же самое время, по словам Питера Леонарди, одного из тех, кто стал сотрудничать с Мэрилин гораздо позднее, Хайд усиленно уговаривал Мэрилин подвергнуться операции по наложению лигатуры, или, иначе говоря, перевязыванию труб яйцеводов. «Джонни Хайд отлично знал, что девушкам из Голливуда очень часто приходится отправляться с кем-либо в постель, — утверждал Питер Леонарди, друг Мэрилин и ее личный помощник. — Это происходило перед появлением [общедоступных противозачаточных] таблеток, и он просто не хотел, чтобы Мэрилин оказалась обремененной детьми». Молодая женщина сначала согласилась на эту процедуру, но позднее переменила мнение. «Никогда она этого не делала, — заявил в свое время доктор Леон Крон, ее гинеколог. — Да и сплетни о том, что Мэрилин Монро много раз прерывала беременность, попросту смешны. Она не делала этого ни единого раза. Дважды у нее случался выкидыш, и один раз имела место беременность, которая оказалась внематочной и потребовала немедленного прерывания. Однако она никогда не делала аборт по собственной воле».
Достигнув двадцати двух лет, Мэрилин страстно жаждала и профессионального успеха, и честной, достойной жизни. «Он готов был стать моим агентом невзирая на то, что единственной более или менее теплой верхней одеждой, имевшейся тогда в моем гардеробе, было поношенное пальто с воротничком, — вспоминала Мэрилин в статье Джейн Корвин "Сирота в горностаях", опубликованной журналом "Фотоплей", — а на пробы и репетиции я ходила без чулок еще до того, как это вошло в моду, потому что не могла себе позволить даже единственную приличную пару... [Джонни] приучил меня читать хорошие книги и слушать хорошую музыку, около него я снова выучилась разговаривать. С детства мне казалось, что если я не буду произносить ни словечка, то никто не сможет ни в чем обвинить меня».
Привыкнув к принятым в Голливуде способам взаимообмена услугами, она искала признания и одобрения у тех, кому могла бы понравиться. Что касается Хайда, то Мэрилин считала, что счастье этого человека зависит — по причине его физической слабости — исключительно от нее. Она отвечала его порывам инстинктивно, руководствуясь при этом самыми что ни на есть благородными побуждениями, и удовлетворяла его сексуальные пожелания, хотя сама не находила в этом ни удовольствия, ни удовлетворения. «Я знала, что никто не способен помочь мне так, как Джонни Хайд, — исповедалась она как-то Наташе. — Но, помимо этого, мне было жаль его; ведь он просто помешался на мне. Я никогда его не обманывала и не видела ничего плохого в том, что позволяю ему любить себя. Секс много значил для него, но не для меня». Таких чувств не могла бы питать толстокожая девица, норовящая только использовать мужчину ради собственной выгоды.
Точно так же как это бывает во многих других запутанных связях, в их романе не было недостатка в неприятных и опасных моментах, которые вытекали из диаметрально противоположных ожиданий и планов на будущее, имевшихся у каждого из любовников. Мэрилин на протяжении года с лишним была абсолютно верна Джонни, пренебрегая при этом многократными предложениями как со стороны весьма влиятельного Джо Шенка, так и куда более привлекательного Фреда Карджера, который по зрелом размышлении сменил точку зрения и явно стал проявлять ревность. Невзирая на верность Мэрилин, Джонни, по словам Элиа Казана, называл ее «пустой башкой» — это была его любимая формулировка применительно к скудоумным девицам легкого поведения, точно так же как почти обо всех женщинах он выражался «шлюшки и наивные простофили». Хайд, как и Карджер, мог безнаказанно оскорблять и обижать Мэрилин, поскольку его негативная оценка не противоречила ее комплексу неполноценности.
