Репортер, естественно, расспрашивал актрису о ее замужествах, но Мэрилин, как всегда, сохраняла в этих вопросах полную конфиденциальность. Джо был в ее ответах «мистером Ди Маджио», а Артур — «мистером Миллером», и она не позволила втянуть себя в разговор о своей личной жизни. Как вспоминал Аллан Снайдер, в течение пятнадцати лет их знакомства он ни разу не слышал дурного, невежливого или мстительного слова ни об одном ее бывшем муже или любовнике, равно как и о людях, которые были связаны с ней профессионально и оказались нелояльными. «Сама мысль о Мэрилин Монро, созывающей пресс-конференцию для того, чтобы публично осыпать кого-то бранью или обвинениями, смехотворна. Как бы не так! В жизни она не сказала бы плохого слова ни другу, ни журналисту!» Мэрилин также никогда не переносила сложных отношений с каким-то человеком на членов его семьи: скажем, 19 июля, желая показать свою благодарность за заботу о ней в период отсутствия Гринсона-старшего, Мэрилин пригласила к себе Дэна и Джоан (причем, следует заметить, без родителей), чтобы ужином отметить день рождения последней.
Мэрилин сориентировалась, что в ее отношениях с Гринсоном далеко не все складывается ладно, поскольку поделилась с друзьями, что ей, по всей видимости, не следует попадать в зависимость от человека, поведение и образ действий которого невозможно предсказать (никаких деталей она при этом не приводила), да еще коли рядом с этим врачом ситуация со здоровьем не продвигается у нее в лучшую сторону. Но, словно по иронии судьбы — и подобно многим пациентам, подвергающимся психотерапии, — актриса на протяжении всего июля по-прежнему ежедневно пользовалась его советами. Словом, Гринсону все-таки удалось убедить Мэрилин в своей незаменимости. И по этой причине она возлагала часть ответственности за сложившуюся ситуацию на Хаймена Энгельберга.
Из представленных позднее счетов следует, что Энгельберг весь июль ежедневно, за исключением шести пропусков, посещал Мэрилин на дому; если отбросить 4, 6, 7, 8, 9 и 16 июля, то она все время получала уколы — по ее собственным словам, это была вытяжка из печени с витаминами. «Она попросила меня перенести наш разговор, — вспоминал Ричард Меримен, который однажды пришел поздно днем на второе из серии интервью для журнала "Лайф", — оправдываясь тем, что после разговора в киностудии была совсем без сил». Но в этот момент явился Энгельберг; Мэрилин вышла с ним на кухню, ей сделали укол, после чего она вернулась к Меримену — и вдруг обрела желание побеседовать и говорила непрерывно вплоть до полуночи и даже позже. В этот вечер она (в противоположность другим их встречам) вела рассказ слишком быстро и без всякого порядка — трудно поверить, что это было следствием укола одной только «вытяжкой из печени с витаминами».
В действительности это были применявшиеся тогда Энгельбергом так называемые уколы молодости. Когда Пат Ньюкомб узнала о них, то попросила Мэрилин не забывать, что ей всего тридцать шесть лет, «но актриса ответила, что каков бы ни был состав этих уколов, благодаря им она сохраняет молодость. Разумеется, в этом вопросе трудно было с ней спорить и ругаться, потому что выглядела она на самом деле великолепно — лучше, чем в какой бы то ни было кинокартине». Но все-таки тут имелась причина для беспокойства, поскольку Энгельберг всегда умел как-то выследить Мэрилин, где бы та ни находилась, чтобы вкатать ей укол. Пат никогда не позабыла день, когда он отыскал их обеих в каком-то ресторанчике в Брентвуде, после чего «забрал Мэрилин в некое укромное местечко с целью вколоть ей свой препарат». В некотором смысле Энгельберг, подобно Гринсону, рассматривал Мэрилин как свою собственность: его первая жена вспоминала, что он чуть ли не плясал от радости, когда, потрясая ключами, показывал их друзьям со словами: «Могу теперь когда угодно приходить в обитель Мэрилин, у меня есть ключи от ее дома!» Если после сеанса психотерапии или после обычной дозы нембутала Мэрилин не могла уснуть, Гринсон всегда звонил Энгельбергу, который в 1961 году поспешно прибывал из своего дома на Сент-Айвс-драйв на Доухени, а в 1962 году проделывал более длинное путешествие на Пятую Элен-драйв. Гринсон открыто не признавался в наличии такой договоренности: по его словам, для выполнения уколов он призывал специалиста по внутренним болезням, «благодаря чему я не имел ничего общего с приемом лекарств актрисой».
Вопросы, связанные с ее врачами и работой, вполне могли быть одной из тем, затрагивавшихся во время восьми телефонных разговоров, которые Мэрилин провела тем летом со своим новым другом, генеральным прокурором Робертом Кеннеди. По словам Пат Ньюкомб и Эдвина Гутмена, их разговоры носили светский и товарищеский характер, они были короткими и несложными, поскольку заваленный работой Кеннеди не стремился затягивать беседу. Однако во время их последней личной встречи в июне он уверил актрису, что действительно интересуется ее карьерой и заботится о ее самочувствии в связи с процессами, происходящими вокруг картины «С чем-то пришлось расстаться». В свете тех нескольких разговоров на общественные и политические темы, которые состоялись у них во время двух предшествующих встреч на многолюдных приемах, Кеннеди, пожалуй, не предвидел, что Мэрилин будет издали потихоньку рассчитывать на его сочувствие и духовную поддержку, в том числе и в личных вопросах. Тем не менее, как утверждает Эдвин Гутмен, у Кеннеди на работе никогда не было времени вести длинные беседы светского характера, поэтому актрису деликатно, но решительно предостерегали от затягивания пересудов и от дамского щебета.
Доказательством того, что их беседы были недолгими, являются соответствующие документальные записи. В понедельник, 25 июня, Мэрилин позвонила Роберту Кеннеди с целью удостовериться, что тот в среду вечером будет у Лоуфордов, а также чтобы перед ужином пригласить его и супругов Лоуфорд к себе домой на бокал вина; она разговаривала только на протяжении минуты, причем с его секретаршей, Анджи Новелло. В понедельник, 2 июля, состоялись два разговора, снова с Новелло, и каждый из них уложился в одну минуту. Остальные разговоры Мэрилин провела в последние две недели июля, и только один из них длился больше двух минут: 13 числа она позвонила Кеннеди, чтобы выразить свое сожаление по поводу того, что не слышала его речь, произнесенную на предыдущей неделе; актриса была тогда в Лейк-Тахо[486].
В июле бодрость и мужество вселяли в Мэрилин такие ее друзья, как Ральф Робертс и Аллан Снайдер (а по телефону еще и Норман Ростен из Бруклина), а также несколько журналистов и фотографов, восхищавшихся ею и оказывавших ей поддержку, и, наконец, Джо Ди Маджио, который вернулся в ее жизнь.
«В июне и июле мы часто забегали к ней вечером выпить рюмочку-другую, — рассказывали Аллан Снайдер и Марджори Плечер. — Она бывала в прекрасном настроении, всегда показывала нам свой последние приобретения для дома... — изразцы, ковер, новое кресло».
С момента возвращения Джо из Европы они часто перезванивались; Джо, кроме того, и посещал ее: одйн раз в июне (20-го) и дважды в июле (8-го и 21-го). Как знали все друзья Мэрилин, присутствие и забота со стороны Джо было для нее важнейшим источником силы, и с того времени, как он вытащил ее из больницы «Пэйн-Уитни», они оставались в постоянном контакте. Сейчас бывшим супругам приходилось есть совместный скромный ужин сидя в салоне на полу, поскольку контейнер с ее мексиканской мебелью задерживался; кроме того, в магазине Ганса Орта в Брентвуде они брали напрокат велосипеды и крутили педали, направляясь вдоль бульвара Сан-Винсенте в сторону океана и делая по дороге покупки.
Джо и Мэрилин производили впечатление счастливой пары десятилетней давности — но они были безмятежнее, каждый из них с большим уважением относился к взглядам партнера, отличным от его собственных, Джо меньше нервировала слава Мэрилин, зато все более трогала ее натуральная свежесть и простота; кроме того, он, пожалуй, находился под впечатлением ее бесстрашия и внутренней силы. Ди Маджио разделял озабоченность Мэрилин результатами лечения у Гринсона и обещал поддержать любое ее решение по данному вопросу.
