Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Тот взаимный характер воздействия, о котором он по существу говорит выше, — его зависимость от Мэрилин, — настолько же очевидна, как и чудовищно эгоистическая страсть, которая к тому времени уже полностью завладела им: Ральф Гринсон оказался в когтях одержимости навязчивой идеей, над которой он с этого момента уже не располагал контролем. Хильди была права, когда «боялась оставлять [его] в доме одного». Что касается дексамила, то это было обычное лекарство ускоренного действия — смесь декседрина и амобарбитала, производное амфетамина в соединении с барбитуратом кратковременного воздействия, — которое было впоследствии изъято из обращения в связи с трудностями в сохранении надлежащих пропорций между воздействием двух упомянутых компонентов препарата.

Перед отъездом Гринсон велел Мэрилин освободить Паулу Страсберг от работы над фильмом «С чем-то пришлось расстаться»: он намекал, по-прежнему перенося собственные чувства на других людей, что Паула просто использует актрису и ее деньги. Мэрилин никак не комментировала этого указания, и, хотя Паула вскоре выехала на несколько дней в Нью-Йорк, актриса не передала ни ей, ни студии известия об увольнении.

Однако она была рассержена на Юнис и через несколько дней после отъезда Гринсона отправила свою опекуншу на все четыре стороны, вручив ей чек. «Уже тогда, — по словам Пат, — Мэрилин была сыта по горло действиями миссис Мёррей. Она испытывала к ней чувство раздражения и хотела избавиться от нее. Мы, более других связанные с Мэрилин, были, разумеется, этим весьма обрадованы». Одним этим поступком Мэрилин, как она признавалась своим друзьям, сделала важный шаг в направлении к обретению большей уверенности в себе — она получила независимость от женщины, злившей ее тем, что беспрестанно совала нос не в свои дела, а постоянный шпионаж, которым та занималась, вызывал отвращение. Ведь как там ни говори, а цель психотерапии, как всегда считала Мэрилин, заключалась в том, чтобы брать на себя ответственность за свои действия и, уж в любом случае, вести себя как взрослый человек.

Отказ от услуг Юнис наверняка прибавил Мэрилин храбрости и воодушевил ее, поскольку в тот самый день она помчала на киностудию и там на протяжении десяти часов с необычайной терпеливостью и огромным чувством юмора повторяла более пятидесяти раз сцену, в которой участвовал принадлежащий семье коккер-спаниель. Пес (Мэрилин назвала его Типпи в память о щенке, который был у нее в детстве и которого убил обозлившийся сосед), замечательно действовавший на репетициях, вдруг не захотел подчиняться командам и указаниям, которые ему давали из-за камеры; а только часами скакал вокруг Мэрилин, жарко дыша и стараясь лизнуть ее в лицо. Кто-нибудь другой не захотел бы так долго стоять на коленках в ожидании правильных действий животного, но Мэрилин только хохотала и шутила, что метод Страсберга учил актера не спешить с выходом на сцену в ожидании, пока появится подходящее настроение, и нет никаких причин, которые мешали бы собаке рассуждать точно таким же образом и давать себе волю. Отрывки из этой сцены, которая по сути была для Мэрилин мучительной и должна была бы ввергать ее в стресс, по прошествии лет выглядят невероятно забавными. «Он действует все лучше!» — кричит актриса Кьюкору после примерно двадцатого дубля с коккером, и в нескольких фрагментах пленки видно, что Мэрилин смеется до слез над комичным поведением упрямой собачонки.

Актриса лучилась живостью и юмором и в следующие два дня, 15 и 16 мая, во вторник и среду, но сценаристы продолжали писать и писать, словно заведенные, а Уэйнстайн пытался выяснить у Кьюкора, как же можно дальше снимать картину, не зная, чем она кончается, и еще не назначив актеров на несколько ключевых ролей. С участием Мэрилин пока делались исключительно дубли сцены встречи с детьми около бассейна.

На следующее утро она тоже пришла на работу пунктуально и весь день была взволнована и приятно возбуждена предстоящим выпетом в Нью-Йорк. Тем временем между здешним офисом «Фокса» и Нью-Йорком продолжались непрекращающиеся телефонные переговоры на тему о недопустимости ее отъезда. Во-первых, Уэйнстайн узнал от Кьюкора, что если Мэрилин будет отсутствовать на съемочной площадке в четверг после обеда и в пятницу, то картина будет отставать от графика на шесть дней и режиссеру придется объясняться по этому поводу перед новым руководством. Тогда, по воспоминаниям Уэйнстайна, никто уже не помнил о дополнительной причине для отсутствия Мэрилин на работе 17 мая: ведь в 1956 году к ее контракту было приложено дополнительное соглашение, в соответствии с которым студия обязалась не принуждать Мэрилин к работе во время ее менструаций. «Она указала нам эту дату еще перед началом производства фильма, — вспоминал много позже Уэйнстайн, — и мы согласились, что в этот день съемок у нее не будет». В итоге это оказалось выгодным для производства ленты, но как могли продюсер и режиссер официально признаться в том, что благодаря случившейся паузе они получали время, чтобы окончить сценарий и скомплектовать исполнителей для этой совсем слетевшей с катушек кинокартины?

Все изложенное было предметом заботы Кьюкора и Уэйнстайна только потому, что подобные вопросы привлекали внимание нью-йоркских воротил студии и Леватеса, их здешнего начальника. «Я понятия не имел, хорош фильм или плох, — признался через много лет Милтон Гулд. — Производством картин я не занимался. Моя задача состояла в том, чтобы решать финансовые вопросы». И он добросовестно занимался этой трудной задачей, но отсутствие интереса к художественному уровню картин было весьма близорукой политикой. В принципе, такая позиция являлась сигналом о зарождении в кинематографии новой тенденции, которая долго не продержалась: в ближайшем будущем решения по творческим вопросам предстояло принимать юристам и выпускникам школ бизнеса и менеджмента — людям наверняка умным и полным добрых намерений, но совершенно не знающим безумной и полной сюрпризов махины под названием «кино» и потому фанатично стремящимся к жесткому соблюдению производственных планов, чего обычно невозможно было добиться. Эти новые люди интересовались исключительно так называемыми принципиальными вопросами, не принимая во внимание такую «мелочь», как художественные достоинства произведения.

Последствия этой вопиющей недальновидности легко можно было предвидеть. Обеспокоенный Уэйнстайн («с которым я уже тогда собирался расторгнуть договор», — сказал Гулд) вызвал Милтона Эббинса, который от имени и по поручению Лоуфорда отвечал за подготовку к нью-йоркскому празднику на Западном побережье:

— Милт, тебе надо что-то предпринять. Ты друг Питера, и ты обязан мне помочь. Мэрилин должна ехать в Нью-Йорк, а этого нельзя допустить.

— Что значит «этого нельзя допустить»? — переспросил Эббинс.

— Милт, она не может уехать. Мы в самой середке картины. Ты не мог бы что-нибудь придумать?

— Послушай, Генри. Во-первых, я здесь не представляю Мэрилин Монро. Во-вторых, откуда эти неожиданные проблемы? Ведь ее поездка запланирована уже пару недель назад. Побойтесь Бога, ведь это же день рождения президента!

— Милт, дело пахнет массой проблем. Если она уедет, то — прямо сам не знаю — вполне может потерять эту роль.

— Потерять роль? Как это?

— Ну, знаешь...

Эббинс, как он сам вспоминает, на минутку замолчал, а потом ответил:

— Понимаешь, Генри, не верю я, чтобы Мэрилин что-либо тут потеряла. Она не такая дурочка. И Микки [Милтон Радин] тоже вовсе не дурачок. Микки ни разу мне не позвонил, никогда не проронил ни словечка на эту тему!

Как вспоминала Эвелин Мориарти, на этой неделе впервые была предпринята попытка воспрепятствовать Мэрилин в отъезде в Нью-Йорк — и сразу же были использованы все доступные методы борьбы. «Когда Питер [Леватес] позвонил проинформировать меня, что Мэрилин в четверг выезжает в Нью-Йорк, — сообщил Милтон Гулд, — я распорядился, чтобы он не позволил ей этого сделать. Он не позволил, но она все равно поехала. И тогда я ему приказал уволить ее». Осуществление последних, резких и сильнодействующих шагов заняло несколько недель, хотя Гулд очень рассчитывал на то, что вопрос разрешится быстро; однако в конечном итоге его приказание оказалось выполненным. Логика рассуждений была проста: студия, отказавшись от картины, сэкономит три с лишним миллиона долларов, вышвырнув на помойку ленту, на которую было использовано всего шесть пунктов съемки и двадцать актеров, — ленту, приговоренную к катастрофе с первой же беседы о сценарии, кинокартину, режиссер и главная исполнительница которой не питали друг к другу доверия. Если студия «Фокс» смогла бы найти какую-либо убедительную причину для прекращения съемок — например, серьезную болезнь звезды, — то, возможно, удалось бы даже убедить страховую компанию вернуть кинокомпании понесенные затраты. И уж в любом случае, фильм можно было, по крайней мере, отложить на какое-то время на полку, переделать сценарий, а потом возобновить его реализацию.

172
{"b":"176555","o":1}