Мэрилин обладала достаточно большим опытом, чтобы знать, насколько ей необходимы высококвалифицированные фотографы типа Грина или Арнолд, которые воздавали ей дань с помощью изображений, не только поддерживающих мифы и иллюзии, но и подталкивающих людей отправиться в кино. «Она была довольна, если людям понравился ее последний фильм, — вспоминал Джон Спринджер из офиса Джейкобса, — но когда все говорили про ее последний снимок на обложке или на постере, ее охватывала самая настоящая радость». Потому-то Мэрилин и вела себя так в Бементе — улыбалась, махала ладошкой, заговаривала со старушками, брала на руки малюток, — все время памятуя о присутствии возлюбленного ею фотоаппарата, а также людей, которые отныне станут боготворить ее до конца дней своих.

Снова окунувшись в сутолоку нью-йоркских будней и в уикэнды, проводимые со Страсбергами или Гринами, Мэрилин увидела еще одну пьесу Артура Миллера, поскольку как раз готовился премьерный спектакль «Вида с моста». Актриса посетила первое представление, которое прошло в театре «Коронет» 29 октября; тогда же она впервые встретилась с родителями драматурга. Вскоре после этого Мэрилин сидела на кухне бруклинского дома Исидора и Аугусты Миллеров — ненакрашенная и одетая в обычную серую юбочку и черную блузку с высоким воротником. «Я собираюсь жениться на этой девушке», — сообщил Миллер своим родителям. Никто не думал, что он сам относится к своим словам всерьез, поскольку тогда еще не говорилось вслух про развод с Мэри Грейс.

Мэрилин навестила также Нормана и Хедду Ростенов. Когда она гостила как-то в их домишке близ пляжа, толпа купающихся и загорающих окружила ее и напирала настолько сильно, что актриса едва не утонула, но обратила все происшествие в шутку, будучи, как всегда, благодарной за проявленный к ней интерес. Шампанское и икра, которые она ценила главным образом потому, что эти деликатесы никогда не были пищей заброшенных и осиротевших детей, стали в тот год ее излюбленными лакомствами. И поэзия, хотя бы и непонятная, немедля захватывала и увлекала ее — даже прежде, чем кто-либо начинал растолковывать стихи или она сама прочитывала сопроводительный текст. Ростен запомнил Мэрилин с большим чувством декламирующей отрывки из Йитса^[325]так, словно она говорила их от себя — аналогично тому, что она делала при исполнении ролей в кино:

Когда она закончила, добавил хозяин дома, в комнате воцарилась полная почтения тишина, которую никто не осмеливался прервать. То был знак молчаливого постижения и признательности, адресованный не только мудрости английского поэта, но и меткости выбора стихотворения, выбора, сделанного той, которая только что так проникновенно его прочитала.

Осенью того года в Актерской студии игрались сцены из пьес Антона Павловича Чехова и Ли дал Мэрилин прослушать несколько долгоиграющих пластинок Чайковского, Скрябина и Прокофьева — все это лишь еще больше углубило ее приверженность русской культуре. Артур Миллер и удовлетворял, и будил в ней эту заинтересованность, и поэтому, когда Мэрилин узнала, что в Калифорнии умер ее любимый Михаил Чехов, она попросила Артура прочесть вместе с нею вслух несколько фрагментов из «Братьев Карамазовых», желая этим актом почтить память великого актера. Именно он, Чехов, первым надоумил ее сыграть роль Грушеньки, и Миллер в тот вечер пообещал Мэрилин написать для нее сценарий на основании этого романа.

Еще раз подчиняясь своей особой склонности к чужой культуре, Мэрилин пошла 11 октября в «Карнеги-холл» на концерт российского пианиста Эмиля Гилельса. Когда его представляли актрисе, маэстро сказал: «Вы должны когда-нибудь посетить Россию. Там все хотели бы вас увидеть».

«С большим удовольствием, — ответила Мэрилин, — и в один прекрасный день я приеду. Как раз сейчас я читаю Достоевского».

Именно той осенью Мэрилин в принципе уже приняла подобное решение. В ходе ее посещения Бемента мистер Карлтон Смит из Национального фонда поддержки культуры спросил у звезды, не хотелось ли бы ей поехать в Москву во главе группы американских актеров в рамках проведения дискуссии на тему западной и российской культуры. Мэрилин не понадобилось много времени для размышления, и она немедленно предприняла соответствующие шаги с целью получения советской визы. Однако типичные бюрократические проволочки сделали ее выезд невозможным — и, по правде говоря, это было хорошо, поскольку как раз в данное время она не могла покинуть ММП и тем самым, возможно, отказаться от все более реальных видов на быстрое заключение контракта с «Фоксом» и на возвращение к работе в кино.

Мэрилин была известна в качестве партнерши Артура Миллера — человека, каждое заявление которого анализировало Федеральное бюро расследований. Начиная с 1955 года там была заведена изрядная папка и на Мэрилин Монро — всевозможные формуляры и документы, о существовании которых она даже не подозревала. Это был настоящий перевод бумаги.

Как показали рассекреченные позднее документы, в 1955 году ФБР, равно как ЦРУ и администрация генерального прокурора США, прямо-таки с маниакальной бдительностью подходили к передвижениям лиц, которые считались опасными с точки зрения национальных интересов из-за симпатий, проявлявшихся ими в прошлом к коммунизму — что порой было равнозначно «доказанной» симпатии к русской культуре. Из картотеки Мэрилин вытекает, что ФБР детально отслеживало ее отъезд из Голливуда, пребывание у Гринов в Коннектикуте, дружбу с Артуром Миллером, обучение в Актерской студии; зафиксировали и ее просьбу о выражении согласия на поездку в СССР. Директор ФБР Дж. Эдгар Гувер потребовал, чтобы тщательно контролировалась каждая попытка выезда Мэрилин за пределы страны — с Миллером или без него, — равно как и все ее поездки по личным делам. Страна просто кишмя кишела русскими шпионами, скрывающимися под маской кинозвезд^[326].

Одновременно связь Мэрилин с Артуром положила конец всяким сплетням о примирении с Джо. «Надеюсь, наш брак будет окончательно расторгнут в пределах месяца», — угрюмо сказала она журналистам, когда летом приехала в Париж. Постановление о разводе бесповоротно вступило в силу 31 октября 1955 года. «Мне не следовало никогда выходить за него замуж, — поделилась Мэрилин с Эми Грин. — Я не могла стать итальянской домохозяйкой, каковую он хотел из меня сделать. А женой его я стала потому, что мне было жаль этого человека, он казался таким одиноким и несмелым». Мэрилин «было жаль» и Артура, и эти ее чувства — хотя в большой мере они порождались Желанием актрисы быть нужной, а не только желанной — представляют собой важный фактор, помогающий понять, почему же она заключала браки, которые ничуть не отвечали ее таланту и темпераменту.

Осенью истек срок найма номера в отеле «Уолдорф-тауэр», и на следующие полгода компания ММП сняла для Мэрилин квартиру на площади Саттон-плэйс, 2. Отсюда она, как обычно, ходила на занятия в студию и на сеансы психотерапии; однако помимо этого Мэрилин начала чаще бывать в театрах. Например, в сезоне 1955 и в начале 1956 года она увидела Пола Муни в пьесе Джерома Лоренса и Роберта Э. Ли «Кто сеет ветер», Сьюзен Страсберг — в «Дневнике Анны Франк», а также Эдварда Дж. Робинсона и Джину Роулендс — в «Середине ночи» Пэдди Чаевски (недолго и бесплодно говорилось о том, что Мэрилин должна сыграть в киноверсии этой пьесы). В обществе Марлона Брандо — с которым ее часто видели в театрах, ресторанах, а также поздно возвращающейся домой — она принимала участие в нескольких премьерах фильмов, в частности, в торжественном декабрьском гала-представлении по случаю выхода на экраны «Татуированной розы»^[327].