— Ты слышишь? — толкает Люба Настю.

— И меж собой у этих девочек дружба большая. Вместе спят, понимаешь ты, словно две сестры родных, обнявшись, вместе играют. Прямо дружба — водой не разольешь! А я слыхал еще раньше, что дружба у девочек непрочная бывает, чуть что — живо царапаться начнут.

— Какие девочки… — замечает Люба.

— Всякие, они все одинаковые… Ну, вот… Значит, и эти девочки, смотрю, один раз дерутся! Дерутся, ругаются, плачут. Ну, думаю, что ж это случилось тут? И что ж вы думаете, из-за чего они дрались?

— Не знаю, — отвечает Люба.

— Из-за куклы, — говорит Машина.

— Нет, Паровоз, сон ты сегодня выдумал плохой, — говорит Люба, — не нравится он мне. Знаешь, Настя, это он намекает, что, дескать, мы с тобой драться будем скоро. Это он про нас выдумал. Нет, Паровозик мой, я теперь уже в куклы бросила играть. И Настя не Нинка, драться не станет. Это с той мы частенько из-за кукол цапались когда-то. Нам не до кукол теперь, а работать нужно. Ты лучше расскажи-ка мне, куда ты думаешь Настю определить, чем сны разные выдумывать, — сказала Люба.

Машина молчит. Сон и самому ему не понравился. Плохо вышло, лучше бы и не рассказывать сегодня.

— Ты слышишь, о чем тебя спрашиваю я?

— Слышу.

— Ну и как же ты думаешь?

— Куда-нибудь определю… Пейте-ка чай поскорее.

— Я больше не хочу чаю… Спасибо, — говорит Настя, вылезая из-за стола.

— А я еще выпью, — сказала Люба. — Ты, Настя, не горюй, он работу тебе найдет, он у меня дошлый.

После чая Машина пошел в продуктовый магазин купить к обеду мяса и крупы.

А Люба повела Настю во двор и в садик. На дворе показала голубей, петуха Макарку с курами, Стрекозу. В садике всего пять деревьев было: три яблони, две вишни владимирских да несколько кустов малины, черной смородины и крыжовника у изгороди росло. А середину садика занимала клубника, огурцы и помидоры. Картошка же у них росла уже в поле, за оградой садика.

— Это все Паровоз мой завел. Он очень любит возиться с деревьями, — рассказывала Люба своей новой подруге.

Придя домой из магазина, Машина сдал продукты Любе.

— Ну, Коза, стряпай тут нам обед, а мы пойдем работу Насте искать, — говорит он дочери.

— Как, уже сейчас идете? — удивилась Люба.

— Да, да! Чем раньше, тем лучше. Идем-ка, Настя, идем!

Настя робко поплелась за Машиной.

Машина на ходу набил трубку табаком и закурил. А потом он зашагал так быстро, что Насте пришлось уже вприпрыжку бежать за ним. Встречные удивленно смотрели на Настю, здоровались с Машиною, а он шагал важный, как индюк, угрюмый, как медведь.

Первым долгом направился он в контору завода. Настя, конечно, старалась не отстать от него ни на шаг, ведь эта контора такая большая, одних дверей по обе стороны не перечесть. Скроется за какой дядя Прокоп этот, не углядишь, а потом ищи его свищи, гадай, за какой он дверью находится.

В конторе уже занятия шли. Насте было слышно, как за некоторыми дверями щелкали на счетах, тихо разговаривали меж собою. Настя остановилась в нерешительности.

— Дяденька Прокоп, мне с тобой все время идти? — спрашивает она.

— А то как же? Так и шагай за мной, так и шагай! — говорит Машина.

Пройдя по коридору всю контору, они остановились перед дверью с надписью:

Машина легонько постучал в дверь.

— Можно! — крикнул кто-то за дверью.

Машина рванул дверь и шагнул в кабинет директора.

Настя — за ним.

За столом в кабинете сидел и читал бумаги человек, очень сердитый на вид, бритый весь, в сером пиджаке и таких же брюках.

— А-а, Машина! Здорово… Садись, брат, я сейчас, — улыбнулся Прокопу сердитый человек.

Машина сел на стул и молчит, попыхивая трубкой.

— Фу, черт! Ну и несет же от твоей трубки табачищем, прямо подохнуть можно! — закашлялся директор. — И где такую отраву добываешь?

— Ничего, цел будешь, — спокойно отвечает директору Машина, — Это ты как стал директором, так и избаловался на папиросках, махорка тебе крепка кажется. А табачок у меня свойский, сам на огороде выращиваю. Очень хороший табачок! Я пробовал курить разные покупные, нет, не тот коленкор, нет смаку в них того, что в моем свойском.

— Я, брат, и папиросы курить бросил: вредно все равно, что папиросы, что трубка… Ну, ты что скажешь мне? Зачем так рано пожаловал? — спрашивает директор.

— Ты видишь эту девочку? — указывает Машина на Настю.

— Вижу, — говорит директор.

А Настя ни жива и ни мертва. И сама не знает, чего она боится.

— Так вот. Она, брат, сирота. Я ее подобрал на улице вчера. Жить она будет у меня.

— Что ж, хорошее дело. У тебя детей одна дочь ведь?

— Да. Так вот, я и говорю, жить она будет у меня, а работать у тебя. Давай ей работу.

Директор смотрит на Машину, Машина на директора.

— Ты шутишь, что ли?

— И не думаю шутить. Какие ж тут шутки, когда человеку работу подыскать нужно?

— А где ж я ей работу возьму? Ты знаешь, что у нас все места заняты? У нас много своих таких, которых надо трудоустраивать.

Тут Машина как вскочил да как зачал размахивать трубкой своей! Да еще кричать начал на директора. У Насти со страху и душа в пятки ушла, она испугалась за дядю Прокопа, думала, что сейчас директор в милицию позвонит и Машину заберут.

— А-а! Места заняты! А-а, своих надо устраивать? А она чья? Чья она, когда ребенок не знает ночевать где, не знает кусок хлеба взять где?! Ежели я приютил ее, то не навек. В конце концов должна она сама хлеб зарабатывать, должна к делу приучаться? Так что девчонку эту ты обязан в первую очередь на работу поставить, потому что как она сирота.

— Подожди, не кричи, тебя не боятся, — сердито оборвал директор Машину. — Все это верно, но куда я поставлю ее? Она деревенская, на заводе никогда не была, она в цеху и шагу ступить побоится. Куда ее поставить?

— Ко мне в бригаду. Будет хрусталь относить в прокальную печь. Дело нехитрое, девчонка она смышленая, в один день освоится. И работенка легкая, как раз ей по силе.

— А у тебя же там есть кто-то на этой работе?

— Есть, Маня Сизова. Но она на днях в портняжную мастерскую уйдет, портнихой хочет быть, сказывала она мне.

— А-а, тогда дело другое. Только с отделом кадров и с завкомом сам улаживай вопрос этот, а я уж потом все сделаю.

— Я улажу, — говорит Машина, пыхтя трубкой, и уходит из кабинета.

Настя вышла за ним бледная, испуганная.

— Ты чего это, детка? — ласково спрашивает ее Машина.

— А я боялась, что вы драться начнете и он тебя побьет, — говорит Настя. — Или в милицию позвонит, и тебя заберут, ты ведь на него так кричал…

— Кто? Директор? Ха, ха, ха! Да ведь это ж наш человек, рабочий. Мы его в директора сами выбирали когда-то. Это ж Петька Иванов, мой друг самый. Мы ж с ним когда-то и в одной бригаде работали. Покричать мы с ним всегда покричим, ежели дело такое, а чтоб драться, это уж нет, — смеется Машина, шагая в отдел кадров. — Мы с ним друг друга уважаем крепко, да его и все у нас уважают, парень толковый.

Настя труси́ла за ним и удивлялась. Чудно и диковинно казалось ей тут все, а всего чудней этот дядя Прокоп: то угрюмый, кричит, молчит, а то смеется, ласковый, добрый.

В отделе кадров дело обошлось без всяких криков. Завкадрами не стал возражать, чтоб Настя работала относчицей посуды в бригаде Прокопа, раз он сам просит о том и ручается, что с работой она справится. Завкадрами только позвонил к директору, поговорил с ним с минутку, и все.

И уже потом они пошли в последнюю инстанцию, где им побывать надо было, — в заводской комитет.

В заводском комитете весело закричали, завидев Машину. Со всех сторон его обступили, по плечу хлопали, шутили над ним дружески.