— И хорошо, что занят. А я тебя не задержу, мне одно твое слово только и нужно, — говорит Машина.

Директор сердито крякнул, видит — от Машины не отстать.

— Ладно, говори скорей.

— Девчонку вот эту, Настю-то, нужно в живописное послать вместо моей.

— Вот те раз! Это почему?

— А потому, что вазу ту, которой вы с учителем на выставке любовались, вот эта расписывала, Настя, а не та, которая в фэзэу учится. Эта хорошо рисует, а не та. Понятно?

Директор взглянул на дрожавшую Настю, на Машину, хотел было возразить Машине что-то, а потом, чтобы поскорей от него отделаться, махнул рукою и сказал:

— Ладно, будь по-твоему, отвяжись только! Но только ежели она плохо владеет кистью, обратно отчислим.

— А это ясное дело. Но только, думается мне, такого не должно случиться, — ответил ему Машина.

А Настя слушала и диву давалась. И как это так получается, что дядя Прокоп умеет все улаживать и почему его все слушают и уважают? И почему он никого не боится?

«Наверно, это потому, что у него вид такой суровый. И потому, наверно, еще, что он добрый и работает хорошо», — решила она.

А назавтра Настя пошла работать уже в шлифовальный цех, в живописное отделение. Ее прикрепили к мастеру Карлу Тунбергу. Этот Тунберг родом был из Богемии, он приехал сюда еще маленьким с родителями, тоже живописцами по стеклу. Приехали они на время, по контракту с бывшим хозяином завода генералом Мальцевым, да так и остались тут на всю жизнь. Тунберг уже стар, но все еще работает. И он немножко чудаковатый: всю жизнь среди русских прожил, а говорить хорошо по-русски так и не научился. И он очень строг, сам хорошо работает и от других хорошей работы требует.

Тунберг из приказа директора завода уже знал о переводе Насти из гутенского цеха, встретил ее важно.

— Ты тот самый девочка, который хрусталь вазу рисоваль? — спросил Настю Тунберг. — Который ваза я на выставка видаль в школь?

— Да, — шепчет Настя.

Тунберг пытливо посмотрел на Настю, точно не верилось ему, что она рисовать умеет.

— Садись вот на стуль этот, — сказал Тунберг. — И вот твой кисточка, вот твой краска. Будешь рисовать этой стакан, с этой форма.

И Настя начала расписывать чайные стаканы незатейливым рисунком. Тунберг зорко смотрел за нею, разрисовывая коз на хрустальном кувшине.

Рисунок на чайных стаканах очень простой. Настя быстро научилась работать, стаканы так и становились рядышком, разрисованные. Ей только почему-то страшно было, что Тунберг так зорко и строго смотрит на нее.

«Наверно, я не так рисую», — думает она.

Но, взглянув на других помощников Тунберга, двух взрослых девушек и одного пожилого рабочего, она увидела, что и они так же рисуют. Но Тунберг за ними почему-то не следит.

«Хоть бы он сказал что-нибудь», — с тоской думает Настя.

А угрюмый Тунберг молчит и молчит, рисует и рисует и знай поглядывает на работу Настину.

Он молчал весь день, все время, пока Настя расписывала сорок стаканов своих.

— Ну как? — спрашивает Люба Настю, когда она домой пришла с работы.

— Ох, Любочка, милая, и сама не знаю. Будто бы ничего, хорошо получалось у меня, но он молчит, — отвечает Настя.

— Кто молчит?

— Да Тунберг. Кто же еще?

— А что ему говорить-то? — вмешался Машина в разговор.

— Как — что? Мог бы сказать ей, что она работает так, как нужно, — говорит Люба.

— А зачем ему говорить ей это? Ежели человек работает как следует, то говорить тут нечего. Вот ежели бы она плохо работала, тогда он сказал бы не только ей, а даже директору. «Этот девочка работать нехорошо умеет, — сказал бы он директору. — Она требовать назад нужно».

Машина так хорошо представил Тунберга, что Настя и Люба засмеялись.

Но на следующий день Тунберг заговорил.

Как только Настя вошла в живописное отделение и робко взяла кисточку, потянулась было к стаканам, он остановил ее.

— Ты не будешь рисовать стакан, — сказал он ей.

У Насти застучало сердце, задрожали руки.

«Я так и знала. Недаром он молчал вчера», — думает она.

Тунберг повернулся к своему столу и, взяв кувшин из матового хрусталя, сказал:

— Ты будешь рисовать вот этот кувшин. Сиди за мой стол.

«Ах вот что!» — обрадовалась было Настя и тут же испугалась снова: ведь кувшин труднее расписывать, ну как она не справится?

Подруги ее по работе покосились на нее. Им немножко досадно, что Тунберг так скоро дал Насте такую работу. Они давно уже работают, а все еще стаканы расписывают. А этой, вишь, сразу дают то, что делают только настоящие мастера.

— Вот тебе новый краска, вот тебе новый кисточка. И вот такой шаблон, клади его сначала на кувшин. Рисовать вот такой картинка, — говорит Тунберг, ставя перед ней кувшин, который он сам перед этим разрисовывал.

На кувшине нарисованы были завод и деревня, рабочий и крестьянин, крепко державшиеся за руки.

«Как будто не очень трудно», — думает Настя, а у самой дрожат руки.

Она подвинула свой стул к столу Тунберга и дрожащей рукой начала расписывать.

— Ты не волнуйся, ты не торопись, — говорит ей Тунберг, — Сначала фон, вот этот краска, потом фабрик и деревня. А фигура потом уже писать будешь.

Настя так и делает.

Тунберг опять зорко посматривает на нее, поправляет, если она не так что делает.

— Ну как сегодня? — спрашивает Люба Настю вечером.

— Сегодня кувшин дал разрисовывать, — отвечает Настя.

— Вот видишь! А что я говорил? — вмешался опять Машина. — Ежели на второй день он кувшин поручил тебе, то это, брат Настя, большое дело. Он, значит, считает тебя хорошей работницей.

— Ну конечно же, Паровоз ты этакий! — кричит Люба и пляшет по комнате от радости.

А на третий день, часов в десять утра, к Машине на дом пожаловал сам учитель рисования Василий Иванович. Люба, завидев его, тотчас же спряталась, думая, что он пришел за нею.

— Все равно не спрячешься, лентяйка ты этакая! — кричит Василий Иванович, — Только я не к тебе пришел, ты мне теперь не очень-то нужна. Мне с Настей поговорить необходимо.

— Ее нет, Василий Иванович. Она ушла уже на работу.

— Ну, тогда и я на работу к ней загляну.

И Василий Иванович пошел на завод. Он взял пропуск в конторе и прошел прямо в живописное отделение.

— Здравствуйте, — говорит он Тунбергу.

— Мой почтенье, — отвечает Тунберг. — Что скажете нам хорошее?

— Пришел посмотреть, как вы работаете.

— Смотрите, но мешать нельзя.

— Я мешать не буду.

Василий Иванович уселся на стульчик и начал смотреть, как Настя управляется с кувшином.

— Как работает Настя у вас? Хорошо? — спрашивает Василий Иванович осторожно.

— А почему она плохо работать будет? Работать должен хорошо все. У нас все хорошо работать.

— Да, это, конечно, верно. Но я вот что хочу вам сказать… У девочки очень хорошие способности к живописи, и мы решили на заседании школьного совета принять ее в исключительном, так сказать, порядке в школу фэзэу.

— Что вы сказаль? — встрепенулся Тунберг и бросил рисовать.

— Я говорю, мы берем Настю в школу фэзэу, где она должна учиться, — отвечает Василий Иванович.

— Вы этот девочка не получите. Она мой, работать будет за мой стол!

— Я понимаю. Она и будет работать у вас, часа два-три в день. Но остальное время она должна учиться, ей необходимо учиться.

— Она будет учиться за мой стол, у меня, Карл Тунберг!

Василий Иванович криво улыбнулся. Тунберг его начинает злить.

— Поймите, что у вас она многому не научится. Вы — хороший мастер, но у вас узкая специальность. А ей же нужно много знать, — говорит он спокойно, но ядовито.