— Там кто-то есть.

— Где?

— Там, сбоку.

Шорох повторился. И вдруг кто-то громко и отчетливо произнес:

— Кто здесь?

Они прижались к мусору. Лежали, ежесекундно ожидая, что вот-вот их накроет сноп света. Ничего. Тишина. Хейни поднял голову и попытался проникнуть взглядом сквозь темноту. Там, откуда донесся голос, маячил силуэт, чуть темнее фона. Они поползли в том направлении. Мужчина. Сидит, нагнувшись над чем-то лежащим на его коленях. Он не может быть полицейским. Почему этот Тип говорит так громко? Хейни посмотрел вверх. По одной из эстакад ползло пятно света. Остановилось точно над ними. Маккаллиген видел это тоже. Мужчина сидел в той же позе, согнувшись и не двигаясь с места.

— Анна… — громко сказал мужчина.

Имя взмыло вверх и, как будто в ответ, в их сторону ударил прожектор. Маккаллиген сорвался с места. Крикнув: “Беги!” — он прыгнул и исчез из круга света. Хейни хотел бежать за ним, но посмотрел на ярко освещенного теперь, сидящего человека. Тот не подозревал, казалось, об опасности и смотрел на лежащую на его коленях голову молодой женщины, чье тело безжизненно покоилось на куче бумаги. Хейни сразу же узнал ее.

— Снова встречаемся, — сказал он.

Сверху бесшумно подлетал Патруль. Хейни сидел рядом с незнакомцем и ждал, подложив ладонь под голову женщины.

Перевод Владимира Аникеева

— Не трогайте, это опасно… — Томмс отбил вверх руку профессора.

Станков с недоверием присмотрелся к серому камню, возвышающемуся над скользкими губчатыми мхами цвета ржавчины. Его взгляд обежал синюю, пузырящуюся поверхность болота и уперся в понурые густые заросли, окружавшие долину.

— Эта каменная глыба? — Он неуверенно повернулся к вездеходу. — Но ведь это обычный сланец.

— Конечно… сланец-поганец… — Томмс стоял, положив руку на рукоять висевшего у бедра излучателя, и, казалось, к чему-то принюхивался. — Сланец-поганец… — Он ходил по болоту и прислушивался к чему-то, что заставляло подрагивать кустики мха. — Минимум пять тысяч вольт… С пяти тысяч вольт начинается напряжение, которое дает этот камешек, натуральный разрядник, — лицо его побледнело. — И меньше не бывает, даже в дождь, а дождя тут давненько не было, настолько давно, что меня это не на шутку тревожит!..

Адамс, опершись на приоткрытый люк, замерял концентрацию излучаемого болотом потока ионов. Результаты ему явно не понравились — он зло захлопнул крышку датчика, показал в сторону гор и сказал:

— Не везет тебе, проф, погорели наши планы. Через несколько минут начнется карусель, бежим!!!

— И побыстрее! — Томмс бесцеремонно подтолкнул Станкова к люку. — Чтобы не было с тобой хлопот…

— Это так страшно? — Профессор неохотно влез в свой гамак. — Стоит ли пугаться какого-то дождя… и за каким чертом эти путы?

Сопя от напряжения, Томмс втиснул экзобиолога в переплетение эластичных захватов и тяжей.

— Счастливы те, кто не знают истины, — сказал он, заползая в такую же сетку; лицо его было испуганным. — Готовы! — крикнул он, обернувшись.

Герметические переборки системы биологической защиты, урча поршнями, захлопнулись, разделив вездеход на несколько автономных отсеков.

— Только под себя не делать, сменного белья у нас мало, — раздался из интерфона голос командира группы Калины.

— О чем он? — Спутанный профессор с трудом повернул голову к Томмсу.

— Мать-Земля, неужели тебе ничего не растолковали перед высадкой? — Сержант, обычно собранный и улыбчивый, сейчас дрожал всем телом, по лицу у него ползли крупные капли пота.

— Говорили, что это единственная планета, где живое и мертвое сплелось для экзобиолога в гордиев узел.

— Идиоты! — пытаясь побороть страх, Томмс строил гримасы, рассмешившие профессора.

— Ты выглядишь так, словно с тебя сейчас живьем станут обдирать кожу, — Станков позволил себе улыбнуться. — Что, этот дождь в самом деле такой страшный?

— К черту, поговорим, когда распогодится! — крикнул Томмс, и в тот же самый миг экзобиолог протяжно завыл, словно сирена “Титаника” перед самым столкновением с айсбергом.

— Это только увертюра, — выдавил сержант, плюясь слюной во все стороны. — Подожди финала, браток, и приготовь легкие, чтобы спели на “бис”…

Оба, скрученные ужасной болью, разразились истошными воплями людей, которых пожирает заживо медведь.

— Это… меня убьет… — простонал экзобиолог, чувствуя, как набухает потом его белье.

— К сожалению… нет… — Голос сержанта прервался, на смену ему пришли мрак и невыносимый грохот молота, колотившего что есть мочи по наружной обшивке вездехода.

Все вибрировало, тряслось и голосило. Мертвые металлические и пластиковые детали вездехода вдруг ожили голосами механических жалоб, словно старались выплакать свою боль разрушавшейся, пытаемой кристаллической сети. В этом ужасном, нарастающем крещендо визга и скрежета тысячи скребущих стекло ножей голоса людей стали лишь блеклым эхом подлинной оргии воплей и дребезга, издаваемых вездеходом. А потом настала тишина. Может быть, она была даже горше, чем тот адский рык, который им суждено было услышать. Душная и горячая тишина. Глотки людям стиснула стальная лапа перегрузки. Они не дышали, не стонали, не в состоянии были уловить стук собственного сердца. Словно погружены были в застывающий расплавленный свинец, обжигавший и раздавливавший одновременно… а когда думали уже, что это конец, агония, — тишина с хихиканьем уступила место братцу шуму, обычному шуму. Вспыхнула аварийная лампочка.

— Что это было? — Экзобиолог глубоко вздохнул.

Хотя физически он был едва ли не раздавлен, с психикой все обстояло хорошо, даже чересчур.

— А кто его знает! — Томмса вырвало. — Официально это называют молекулярным резонансом, неофициально — дискотекой святого Витта. И всегда это связано с дождем.

— А экранировать это нельзя? — Станков перевесился через край гамака и последовал примеру Томмса.

— Конечно, можно — километровой толщей скалы или бегством на стационарную орбиту, где кружит “Гефест”, — в открывшемся люке стоял Калина, поддерживая Адамса.

— Ну вы тут и напаскудили… — брезгливо сказал он, поскальзываясь, прошел к креслу и осторожно положил на него пилота.

— Шок? — Томмс дрожащими пальцами пытался распутать сеть, в которую был упакован.

— Хуже. Выпал из гамака, — Калина задумчиво посмотрел на профессора. — Как профессор по внезапным формам жизни вы должны разбираться и в людях… — начал он медленно.

— Я не врач, не хирург, — Станков с беспокойством отметил, что левая рука пилота безжизненно повисла, а комбинезон неестественно бугрится над предплечьем.

— И все же… — Калина отстегнул сеть и помог экзобиологу вылезти из гамака.

— Я постараюсь, конечно… но лучше было бы вернуться на базу… и раненого туда отвезти… — Он прервался, видя в глазах командира решимость и злость.

— Как везти? На чем? Это, — Калина пнул стену, — теперь металлолом. Моторы рассыпались.

Адамс со стоном пошевелился:

— На будущее — нужно выключать все, даже часы. Этот проклятый резонанс только и дожидается чужого ритма… промедлишь на секунду, и механизм рассыпается… — Он вскрикнул: Станков, нерешительно задрав ему рукав, коснулся перелома.

— Простите, у меня еще дрожат руки… — попытался профессор оправдать свою неуклюжесть.

— Ну? — спросил Калина, когда Станков ощупал руку пилота.

— Нужно бы сделать рентген… — Станков безрадостно смотрел на открытый перелом и подсохшую толстой коркой кровь.

— Может, еще операционный стол, ассистента и анестезиолога? — кряхтя от боли, Адамс положил руку на подлокотник.

— Но ведь… — Профессор покосился на Томмса, словно ожидая от него помощи.

— Браток, делай что тебе говорят! Никто из нас не умеет поправить такого сложного перелома. Соедини кости…

— Голыми руками? Без обезболивания? — Профессор старался побороть сотрясавшую желудок рвоту.