— Вы нашли его? — удрученно промолвил Рафаэль.

Панталеоне покачал шарик на цепочке.

— Гляди, — сказал он и добавил: — Но за свои труды ты получишь дукат, не меньше. Это утешит тебя.

— Вы нашли его в темноте? — ворчливо спросил Марио, и Панталеоне уловил нотку подозрительности в его голосе.

— Глупости. Как можно было найти его в темноте?

Марио пристально взглянул ему в лицо.

— Очень странно, — сказал он, — что я не видел свет, когда шел сюда.

— Я был вон там, за изгородью. Она могла заслонять свет, — объяснил Панталеоне и не добавил более ни слова, зная, что тот, кто слишком оправдывается, сам обвиняет себя.

Они вместе вернулись в замок: Рафаэль, удрученный своей неудачей, Марио, молчаливо размышлявший об этой подозрительной суете, и Панталеоне, всю дорогу рассказывавший о смертельных опасностях, которых ему удалось избежать благодаря чудесному влиянию золотого шарика, — и вся эта ложь, как весенняя вода, обильно рождалась в изобретательном уме Панталеоне.

Но когда настало время пожелать Марио спокойной ночи, он увидел, что, несмотря на все его старания, на изрытом оспой лице кастеляна осталось выражение недоверия.

В задумчивости он отправился в постель. Некоторое время он лежал без сна, размышляя о своем открытии и особенно о той его части, которая так озадачила его. В другое время он, не торопясь, нашел бы разгадку странного поведения Марио. Но в данном случае, полагал он, затяжка таит в себе опасность. Он уверил себя, что уже выяснил все необходимое, и перед тем, как уснуть, решил приступить назавтра к действиям и арестовать мессера Маттео Орсини.

Чтобы завершить свое дело, для которого он был послан, мессер Панталеоне прибегнул к самому примитивному способу, однако именно такого образа действия можно было ожидать от человека его нрава.

На другое утро, впервые за все время своего пребывания в замке Пьевано, он отправился вниз, в предместье, чтобы починить голенище своего сапога, порвавшееся, как он утверждал, во время ночных поисков, а на самом деле разрезанное кинжалом.

Сначала ему пришлось отыскать сапожника и подождать, пока тот закончит свое дело, а потом он пошел в остерию «Медведь», чтобы через своего человека, постоянно находившегося там, передать распоряжения остальным. И с наступлением сумерек десять его солдат появились в пустом дворе замка, куда они поодиночке пробрались через подъемный мост. В Пьевано не было стражи, и этому скрытному проникновению никто не препятствовал, да и едва ли кто его заметил. Убедившись, что его люди поблизости, мессер Панталеоне, вооруженный, в сапогах со шпорами, в своем красном плаще и со шпагой в руках, направился в ту величественную комнату замка, где неделю тому назад был столь милосердно принят. Там он нашел синьора Альмерико за чтением толстого манускрипта и монну Фульвию.

Они с удивлением взглянули на вошедшего, озадаченные его нарядом и самоуверенным, властным видом.

— Синьор, — резко заявил он. — Я обязан выполнить свой долг, и у меня внизу десять крепких молодцов, которые в случае необходимости помогут мне это сделать. Не изволите ли позвать вашего племянника Маттео Орсини, скрывающегося здесь?

В глубоком молчании ошеломленно они смотрели на него. Наконец, после мучительной паузы, достаточной, чтобы прочитать «Отче наш», девушка нахмурила брови, и глаза ее на побелевшем лице засверкали подобно черным жемчужинам.

— Для чего вам Маттео? — проговорила она.

— Отправить его к синьору Чезаре Борджа — таков был безжалостный ответ. Маска была сброшена, и теперь Панталеоне безо всякого стеснения открыл им правду: — По приказу герцога я был послан сюда арестовать синьора Маттео.

Вновь воцарилось молчание. Синьор Альмерико указательным пальцем закрыл книгу, и на его губах появилась легкая, но крайне презрительная улыбка.

— Итак, — произнесла монна Фульвия, — все это время мы… Вы нас дурачили. Вы лгали нам. Но ваше недомогание, преследование, жертвой которого вы были, неужели это тоже притворство?

— Необходимость не признает законов, — напомнил он ей. И хотя его не смутили их пристальные презрительные взгляды, он почувствовал, что не может долго их выносить. — Хватит разглядывать меня, — грубо добавил он. — Перейдем к делу. Пошлите за этим предателем, которого вы приютили.

Монна Фульвия гордо выпрямилась.

— Боже! — воскликнула она. — Подлый Иуда, грязный шпион! И я сидела с ним за одним столом. Мы здесь принимали его как равного! О подлец, жалкий пес! И это было твоим поручением? Это было…

Отцовская рука мягко опустилась на ее плечо и этим выразительным жестом заставила ее замолчать. Изучение философии стоиков не прошло для него даром.

— Успокойся, дитя, самоуважение запрещает обращаться к столь низкому созданию даже для того, чтобы укорять его. — Голос синьора Альмерико был ровен и спокоен. — Имеет ли для тебя значение его подлость и вероломство? Разве это ранит тебя? Разве это ранит кого-либо, кроме него?

Но ей казалось, что сейчас не время для нравоучительных бесед. Пылая гневом, она повернулась к отцу.

— Да, это ранит меня, — выкрикнула она. — Это ранит меня, и это ранит Маттео.

— Может ли это ранить человека, готовящегося умереть? Умерев, Маттео будет жить. Но это несчастное создание уже мертво, будучи живым.

— Перейдем ли мы наконец к делу? — рявкнул Панталеоне, прерывая тирады хозяина, грозившие вылиться в многословное рассуждение о жизни и смерти, почерпнутое главным образом из Сенеки. — Пошлите за Маттео Орсини, или я прикажу своим людям вытащить его из лепрозория, где он прячется. Сопротивляться бессмысленно. Замок окружен моими людьми, и сюда никто не войдет и не выйдет отсюда без моего разрешения.

Старик издал короткий, резкий смешок:

— Но, синьор, раз вы так хорошо осведомлены, не лучше ли вам самому завершить ваше постыдное дело?

Панталеоне секунду глядел на него.

— Пусть будет так, — пожал плечами он и повернулся, собираясь уйти.

— Нет, нет! — возглас монны Фульвии, в котором отчетливо слышалось большое волнение, остановил его. — Подождите, синьор! Подождите!

Он послушно повернул голову и увидел, что она, напряженная, как струна, прижала руку к груди, стараясь унять волнение, а другую умоляюще протянула к нему.

— Позвольте мне поговорить с отцом наедине, прежде чем… прежде чем мы решим, — выдохнула она.

Панталеоне хмыкнул и поднял брови.

— Решите? — откликнулся он. — Чего же тут решать?

— У нас… у нас может быть предложение для вас, синьор.

— Предложение? — спросил он и ухмыльнулся. Не хотят ли они подкупить его? — Клянусь Всевышним… — горячо начал он, но запнулся. Алчность, свойственная его натуре, охладила его пыл. В конце концов, размышлял он, не повредит выслушать их. Глупец тот, кто, не разобравшись, проходит мимо дела, из которого можно извлечь выгоду. Ведь никто, кроме него самого, не подозревает о присутствии Маттео Орсини в Пьевано, и если цена будет достаточно высока, как знать, быть может, эти сведения он оставит при себе. Но сумма должна быть достаточна не только для того, чтобы покрыть потерю тысячи дукатов, предложенных герцогом, но и компенсировать ущерб, который будет нанесен его тщеславию признанием неудачи. Видя, что он колеблется, монна Фульвия возобновила мольбу:

— Что случится, если вы выслушаете нас? Разве вы сами не сказали, что замок окружен вашими людьми и вы здесь — хозяин положения.

Он чопорно поклонился.

— Я уступаю, — сказал он. — Если изволите, я подожду в приемной. — И с этими словами он удалился, мелодично позвякивая шпорами.

Оставшись наедине, отец и дочь взглянули друг на друга.

— Почему ты задержала его? — наконец спросил синьор Альмерико. — Едва ли тобой двигало чувство жалости к подобному человеку.

— Представьте только, что он сделает, когда уйдет. Он велит своим людям обыскивать все уголки крепости до тех пор, пока и в самом деле не обнаружит Маттео.