— Нет, — сказал он, — залог любого успеха в правильном выборе инструмента. Мне нужен красивый, жадный, бессовестный плут, который ловко обращается со шпагой и может прошептать сонет. Ферранти да Изола как раз сгодился бы для этого, но бедный Ферранти умер от одной из своих шуток.

— А что за дело, ваше высочество? — рискнул поинтересоваться Корелла.

— Я скажу это тому, кому поручу его. Рамирес здесь? — внезапно спросил он.

— Он в Урбино, синьор, — ответил Корелла. — Но здесь есть человек, который подходит под ваше описание — Панталеоне делл’Уберти.

— Пришлите его, — отрывисто приказал он, и Корелла, церемонно поклонившись, отправился выполнять поручение.

Чезаре вернулся к огню и грелся около него до тех пор, пока не пришел Панталеоне — высокий, красивый малый, с прилизанными черными волосами и дерзкими черными глазами; в его солдатских манерах и одежде сквозило некоторое щегольство, и нельзя было сказать, что оно ему не шло.

Беседа была короткой.

— Готов поставить тысячу дукатов против лошадиной подковы, что Маттео Орсини у своего дяди в Пьевано. Предлагаю эту тысячу за его голову. Отправляйтесь и заслужите их.

Панталеоне был ошеломлен.

— Сколько людей я могу взять? — запинаясь, спросил он.

— Столько, сколько хотите. Но знайте, что силой тут ничего не добьешься. При первом же знаке Маттео, если он там, зароется в землю, как крот, и все ваши поиски окажутся бесплодными. Это задача для ума, а не для силы. В Пьевано есть женщина, которая влюблена в Маттео или в которую влюблен Маттео… Оцените свои возможности и воспользуйтесь ими. Корелла считает, что у вас есть данные, чтобы справиться с такой задачей. Докажите мне это, и ваше будущее обеспечено.

Он махнул рукой, давая понять, что разговор окончен, и Панталеоне, не успев задать ни одного из сотни вопросов, роящихся в его голове, удалился.

Брат Серафино задумчиво погладил пером свой тонкий нос.

— Я бы не стал доверять этому малому, если дело касается женщин, — произнес он. — У него слишком пухлые губы.

— Именно поэтому я и выбрал его, — сказал Чезаре.

— В руках женщины он превратится в воск, — продолжал монах.

— Тысяча дукатов придадут ему твердости, — возразил герцог.

Но сомнения продолжали одолевать монаха:

— Женская хитрость может размягчать золото до тех пор, пока оно не расплавится.

Герцог пристально посмотрел на него.

— Вы чересчур много знаете о женщинах, брат Серафино, — упрекнул он монаха, и тот замолчал.

Панталеоне делл’Уберти появился в Пьевано одновременно со снежным бураном, налетевшим на предгорья Перуджи. За две мили до городка он расстался с десятком молодчиков, которых привел с собой из Ассизи, приказав им разделиться на группы по два-три человека и следовать за ним в Пьевано. Он согласовал сигналы, которыми в случае необходимости мог быстро созвать их, и приказал, что из трех человек, которые расположатся в трактире «Бук», по крайней мере один должен все время оставаться в гостинице, где Панталеоне в любой момент мог бы найти его.

Через несколько часов он нетвердо ступал стертыми ногами по подъемному мосту, ведущему в крепость, производя впечатление вконец измотанного человека. Слуга проводил его к синьору Альмерико Орсини, у которого пошатывающийся от усталости Панталеоне попросил убежища.

— Меня преследуют, синьор, — лгал он. — Кровожадный деспот Валентино возжелал мою ничтожную жизнь, чтобы пополнить ею свою гекатомбу[21].

Руки старого синьора Альмерико вцепились в украшенные резные подлокотники огромного кресла из черного дерева. Взгляд пронзительных темных глаз из-под косматых бровей устремился на посетителя. Он хорошо знал, о какой гекатомбе говорил мессир Панталеоне; как бы ни был он далек от треволнения мира, но, будучи Орсини, не мог проявлять безразличие к судьбам своих родственников. А поскольку здесь находился человек, который прибыл прямо оттуда, где лилась кровь, его надлежало приветствовать как принесшего вести о событиях, небезразличных синьору Альмерико.

В те времена человеческая жизнь ценилась дешево и людей мало беспокоили чужие несчастья, но старый Орсини всегда считал своим долгом позаботиться о попавшем в беду. Синьор Альмерико сделал знак слуге, и тот придвинул незнакомцу плетеное кресло. Мессер Панталеоне безжизненно упал в него, уронил свою промокшую шляпу на мраморный пол и расстегнул огромный красный плащ так, чтобы стали видны его кожаные солдатские доспехи.

Со слабой улыбкой благодарности он взглянул на синьора Альмерико, а затем его дерзкие глаза, казавшиеся очень усталыми под тяжелыми смыкающимися веками, остановились на даме, стоявшей рядом с отцом. Это была еще девочка, с худой и гибкой фигурой. Простое платье вишневого цвета, в квадратном вырезе которого виднелась юная белая грудь, было схвачено в талии серебряным пояском с берилловой застежкой. Ее иссиня-черные волосы были собраны в пучок и стянуты на затылке сеткой из золотых нитей. Темно-синие глаза, казавшиеся почти черными, с жалостью смотрели на молодого человека.

Поскольку мессера Панталеоне притягивали женщины более грубого типа, обладающие пышными формами, его вопросительный взгляд не задержался на ней, а переместился к теням, окутывавшим углы комнаты, в поисках того, кто здесь не присутствовал.

— Почему вы пришли ко мне? — спросил его синьор Альмерико с обезоруживающей прямотой.

— Почему? — мессер Панталеоне мигнул, словно его удивил этот вопрос. — Потому что вы — Орсини, а я сражался за дело Орсини. Паоло Орсини был мой друг.

— Был? — сорвался вопрос с уст монны Фульвии.

Панталеоне тяжело вздохнул, как человек до крайности удрученный.

— Так вы еще не слышали? А я-то думал, что эти печальные события известны уже всей Италии. Вчера в Ассизи был задушен Паоло и вместе с ним герцог Гравина.

Старик резко приподнялся в кресле, упираясь дрожащими руками в подлокотники, а затем без сил рухнул обратно.

— Проклятье мне, принесшему дурные вести, — яростно прорычал изобретательный Панталеоне.

Но старик, преодолев потрясение и оправившись от минутной слабости, укорил его за эти слова. Монна Фульвия застыла, пораженная горем, хотя она и не была знакома ни с одним из своих родственников, о чьих смертях сообщил беглец.

— И это еще не все, — продолжил Панталеоне. — Из Рима поступили известия, что кардинал в темнице замка Святого Ангела, что Джанджордано схвачен вместе с Сантакроче и с кем-то еще. Милосердие Борджа всем известно. Папа и его ублюдок не успокоятся до тех пор, пока от дома Орсини не останется камня на камне.

— Тогда он никогда не будет знать покоя, — гордо произнесла монна Фульвия.

— Я молюсь об этом, мадонна, искренне молюсь. Я был другом Паоло Орсини и покрыл себя несмываемым позором, служа этому деспоту Борджа вместе с ним. Герцог Валентино знает, что я служил ему лишь потому, что служил Орсини, и теперь меня за приверженность дому Орсини объявили вне закона. Меня преследуют и если схватят, то я погибну, как Паоло и Гравина и как, говорят, погиб Маттео Орсини.

Это был самый хитрый ход Панталеоне. Произнося последнюю фразу, он внимательно наблюдал за поведением синьора Альмерико и его дочери, хотя со стороны казалось, что он просто смотрит на них с состраданием и жалостью. Он заметил выражение удивления на лицах, которое никто из них не мог скрыть. Затем девушка заинтересованно спросила:

— Неужели люди так говорят?

— Таковы слухи, — печально ответил мошенник. — Я молю Бога и святых, чтобы это оказалось ложью.

— Видите ли… — серьезно начал было синьор Альмерико, словно собираясь разубедить его, но осторожность не дала ему продолжить: все-таки этот беглец внушал ему мало доверия. Он изменил тон и проговорил:

— Благодарю вас, синьор, за вашу молитву.

Но от Панталеоне не укрылась секундная заминка синьора Альмерико. Нетрудно было предположить, что Маттео Орсини скрывается либо здесь, в Пьевано, либо где-то поблизости. Он мыслил логически: женщина, любящая Маттео Орсини, не восприняла бы новость о его смерти столь хладнокровно, если не была бы уверена в том, что он жив. В такие времена подобную уверенность могло дать только само его присутствие в Пьевано. Даже пыл, с которым она отреагировала на изобретенный Панталеоне слух о мнимой смерти Маттео Орсини, показывал, сколь обрадовала ее подобная версия, уменьшавшая опасность быть схваченным для объявленного вне закона беглеца.