Разумеется, далеко не все высокопоставленные деятели одобряли проводившуюся Ставкой Верховного главнокомандования политику. Однако император Николай II не реагировал на эксцессы, все больше перераставшие в издевательство над здравым смыслом и человеческими судьбами. Представляется, дело не только и не столько в том, что царь одобрял действия великого князя Николая Николаевича. Скорее всего, вручив ведение войны в руки компетентных (по мнению самого императора) деятелей, Николай II, как то было вообще ему свойственно, отстранился от собственного влияния на эту проблематику. Но ведь дело в том, что данная проблема являлась глобальной: сотни тысяч разоренных и потерявших своих близких людей расселялись по стране. И не просто так расселялись: беженцев заставляли работать за нищенскую плату в сельском хозяйстве и промышленности, сетуя при этом на «лодырничанье» несчастных людей.
И наконец, что само собой разумеется, беженцы несли с собой в глубь Российской империи психологию маргиналов — людей, лишенных всего и вся, зачастую даже — части членов своих семей, погибших у них на руках во время передвижения. Влияние такого контингента на население страны, даже если помнить, что беженцы находились практически на самом «дне» социальной структуры, не могло не быть качественно негативным. В период Красной Смуты, начавшейся, разумеется, не после Октябрьского переворота, а сразу после падения монархии и прихода к власти оппозиционной буржуазии, начитавшейся книжек про западную демократию, но на деле абсолютно не способную управлять государством как системой, маргиналы станут играть первую скрипку в развитии российского революционного процесса.
Роль беженцев (в львиной своей доле — нерусских и неправославных), как и военнопленных («интернациональные» батальоны Красной Армии), в Великой Русской революции будет чрезвычайно велика, так как позволит рекрутировать в управленческий слой массу людей, озлобленно настроенных по отношению к России. И этими людьми были наводнены не только города, но и деревни, куда беженцев отправляли для работы на оборону. Д. И. Люкшин характеризует данное явление следующим образом: «К весне 1917 года легитимность большинства традиционных институтов империи вообще оказалась под вопросом, потому что носители традиции оказались либо в казармах, либо на заводах. Вместо них сельская местность заселялась доселе невиданными обитателями: пленными и беженцами, анклавы которых генерировали маргинальную субструктуру просто потому, что никакой другой продуцировать не могли».[442] Но кто наводнил маргиналами Россию? Разве не русская Ставка во главе с дядей царя?
Что они, эти не русские по своей национальности беженцы — поляки, немцы, евреи, украинцы, литовцы — должны были думать о русских властях? Что это как не готовый контингент для рекрутирования сотен тысяч людей в революцию? Как же можно было потом белогвардейцам — кадровым военным — удивляться тому потоку евреев, что сражались на стороне большевиков в глубине самой России вплоть до Сибири, а не, скажем, в Украине, когда она была отрезана германским нашествием в 1918 году, где евреи проживали массово до революции?
Вышло, что репрессивная эвакуация целиком и полностью оказалась в руках Ставки. Разделение государства на фронт и тыл, согласно «Положению о Полевом управлении войск в военное время» (основополагающий документ русской военной машины) не позволило Совету министров и Государственному совету напрямую вмешиваться в проводимую Ставкой политику эвакуации и массового выселения. А любые советы и пожелания из тыла Верховным Главнокомандующим и его окружением нарочито игнорировались. Думается, что охватившая высшее военное руководство мания величия и безответственности превзошла все допустимые размеры.
Между тем гражданские власти пытались хотя бы минимальным образом повлиять на ситуацию. Так, Совет министров под председательством И. Л. Горемыкина несколько раз призывал Ставку прекратить практику насильственного выселения в глубь страны населения из прифронтовой полосы и, в особенности, того населения, что могло быть враждебно настроено по отношению к России. Например, на заседании Совета Министров министр внутренних дел князь Щербатов так говорил о практике выселения евреев: «…что творилось во время этих экзекуций — неописуемо. Такая политика приносит свои плоды, и в армии растут погромные настроения». Князь добавил, что в случае военной катастрофы на фронте Ставка прибегнет к тезису о еврейском и/или немецком заговоре как своему алиби. Но ничего не действовало: правительство не имело права вмешиваться в дела Верховного главнокомандования, всецело распоряжавшегося на фронте и в тех местностях, что были объявлены театром военных действий.
Император также не вмешивался. Поэтому деятели Ставки во главе с великим князем Николаем Николаевичем, вместо того чтобы руководить действиями фронтов и армий, больше занимались ударами по гражданскому населению. Главнокомандующие армиями фронтов, превосходно зная чрезвычайную ограниченность в военном деле самого Верховного главнокомандующего, абсолютную некомпетентность его начальника Штаба и тупоголовое упрямство генерал-квартирмейстера, старались не допускать Ставку в свои дела. Поражений уже и без того было достаточно, чтобы позволить генералам Данилову и Янушкевичу и дальше руководить русской стратегией.
В тылу же могли только отмечать губительность действий Ставки. Констатация фактов, правда, не могла повлиять на ситуацию. Так, министр земледелия А. В. Кривошеий, один из умнейших людей Российской империи, соратник и последователь П. А. Столыпина, фактический глава правительства в 1914–1915 гг., говорил на заседании Совета министров, отмечая искусственность беженского движения из западных губерний на восток: «Из всех тяжких последствий войны — это явление самое неожиданное, самое грозное и самое непоправимое. И что ужаснее всего — оно не вызвано действительной необходимостью или народным порывом, а придумано мудрыми стратегами для устрашения неприятеля… Я думаю, что немцы не без удовольствия наблюдают повторение 1812 года. Если даже они лишаются некоторых местных запасов, то вместе с тем они освобождаются от заботы о населении и получают полную свободу действий в безлюдных районах… в моей компетенции, как члена Совета министров заявить, что устраиваемое Ставкой великое переселение народов влечет Россию в бездну, к революции и гибели».[443]
Прозорливость А. В. Кривошеина не подлежит сомнению. Причем не только в отношении грядущей революции, но и относительно немецкого удовлетворения происходящим. Действительно, уже после войны, как бы задним числом, генерал-квартирмейстер штаба фельдмаршала Гинденбурга ген. М. Гофман благодарил своих русских коллег-генералов за примененную ими в 1915 году «тактику 1812 года». По словам генерала Гофмана, в 1915–1917 гг. немцы были избавлены и от возможного шпионажа, и от массы населения, которое в противном случае следовало бы кормить.[444] Ведь были же в Российской империи и умные люди! Но театр военных действий находился в ведении Ставки, поэтому и Совет министров никак не мог повлиять на ситуацию.
Император же, вынужденный лавировать между фронтовыми и тыловыми противоречиями (не забудем, что по «Полевому положению» подразумевалось, что Верховным Главнокомандующим станет сам император Николай II), все более склонялся к мысли о необходимости отстранения великого князя Николая Николаевича с поста Верховного главнокомандующего. Но при этом не вмешивался в действия великого князя. Почему-то чрезвычайно популярный в армии и народе, но невежественный и упрямый дядя царя, порой проявлял удивительное самодурство, когда дело касалось его прерогатив и личных амбиций.
Немного о еврейском вопросе и антисемитизме. Одним из первых выселяемых должно было стать еврейское население оставляемых губерний. Такое распоряжение мотивировалось «поголовным шпионажем» евреев в пользу немцев. Безусловно, что евреи сочувствовали нашему противнику: в Германии и особенно Австро-Венгрии не было столь значительных ограничений в правах лиц иудейского вероисповедания. Однако говорить о поголовном шпионаже, наверное, было бы уже чересчур даже для самого оголтелого антисемита.
