Свою роль сыграла и общая нехватка мужчин. Хозяйство простаивало. Вдовы и солдатки нуждались в разнообразной помощи и поддержке. Пленных оценивали в зависимости от их человеческих качеств, отвлекаясь от факта пленения. Поэтому «сокращение мужского населения и упадок структур самоуправления привели к тому, что большинство пленников оказались в деревне в относительно доброжелательной среде. На этот раз военнопленные оказались нужны деревне больше, нежели она им. Военнопленные мужчины, оказавшись в деревнях с переизбытком женского населения, имели все шансы весьма комфортно обустроиться». Но вот после Февральской революции с постепенным возвращением в деревню фронтовиков (раненые, отпускники, дезертиры) пленные оказались не так сильно нужны в хозяйствах. Борьба же с помещиками за землю не позволила использовать рабочие руки пленных в помещичьих экономиях, исподволь захватываемых крестьянством. Поэтому в 1917 году пленных изгоняют из деревни в город. К этому необходимо добавить недоброжелательные в отношении врага настроения фронтовиков и их уверенность, что все пленные спали с русскими бабами, пока их мужья воевали с теми же немцами.[167]
Такая тенденция начинается приблизительно с середины 1917 года, когда усилился приток солдат в деревню: распоряжения Временного правительства об отправке на сельскохозяйственные работы солдат после сорока лет, увеличение дезертирства после провала Июньского наступления, «законное дезертирство» посредством самовольно остающихся дома раненых и отпускников. Первоначально, в 1917 году пленные заманивались крестьянами на работы в свои хозяйства, и те охотно шли, так как здесь были лучшие пища и обращение. Местные власти просили центр оказать помощь в деле удержания пленных в крупных хозяйствах посредством усиления сельской стражи и конвоев.[168]
Крестьяне пытались действовать явочным порядком. Представители общин просто приходили в имения и приглашали пленных в крестьянские дома: «Крестьяне начали разбирать пленных из поместий по своим хозяйствам самостоятельно. Местами же земельные комитеты ставили изъятие пленных у помещиков на планомерную основу, например, вводили для последних плату за использование военнопленных, а если они отказывались платить, бесплатно прикрепляли пленных к хозяйствам мобилизованных в армию».[169] То есть мотивом для «перетягивания» рабочих рук к крестьянам выступала видимая «справедливость». Ведь они работали в хозяйствах фронтовиков и, значит, облегчали их материальное положение. Весна — это сев яровых, и каждая пара рабочих рук была на счету. Неудивительно, что требования Временного правительства и Верховного главнокомандующего (напомним, что пленные находились в общей юрисдикции военного ведомства) вернуть пленных в имения результатов не дали.
Данная идиллия продолжалась, пока весной шла борьба крестьян за снижение арендных цен. Но вскоре имения подвергаются разгрому. Помещичьи земли — дележу. И пленные перемещаются в крестьянские хозяйства. А затем, в довершение, как показывает Д. Люкшин, — в город. Либо возвращались в лагеря. Именно здесь военнопленные и встретили октябрьский переворот большевиков, резко изменивший судьбу военнопленных Центральных держав. Одним он позволил вернуться домой, а других волей-неволей втянул в орбиту начинавшейся в России Гражданской войны.
Как говорилось выше, в 1914–1917 гг. в неприятельском плену оказались 2,3–2,5 млн русских солдат и офицеров, не считая т. н. гражданских пленных. По ряду причин Россия практически не заботилась о снабжении этих людей продовольствием и почти не оказывала им помощи: «На них по преимуществу была возложена самая трудная, самая изнурительная физическая работа, питание их было недостаточным, необходимой помощи с родины они фактически были лишены, правовое положение их было беззащитное, их сношения с родными и близкими до крайности были затруднены».[170] Потому эти проблемы оказались всецело возложенными на противника.
Затягивание военных действий на неопределенный срок, что стало ясно уже к концу 1914 года, означало, что каждому государству так или иначе придется помогать своим гражданам, оказавшимся в плену. Но если для пленных союзных держав Антанты существовала частная и правительственная помощь, организованная тщательным образом, то для русских солдат государственная поддержка практически отсутствовала, а частная была минимальна.
Международное право — Женевская конвенция 1906 г. и Гаагская конвенция 1907 г. — указывало, что в ходе войны державы, подписавшие данные правовые документы, должны оказывать неприятельским военнопленным такую же заботу, что и для собственных военнослужащих. В частности, статья 7 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны от 18 октября 1907 года гласила: «Содержание военнопленных возлагается на Правительство, во власти которого они находятся. Если между воюющими не заключено особого соглашения, то военнопленные пользуются такой же пищей, помещением и одеждой, как войска Правительства, взявшего их в плен». Тем не менее размах войны, ее длительность, количество пленных, превращение воюющих государств в военные лагеря привели к тому, что конвенции, как говорилось выше, в полной мере не соблюдались и не могли соблюдаться по объективным причинам.
Соответственно, воюющие стороны не могли снабжать должным образом военнопленных противника, так как зачастую они не могли сделать этого и в отношении своей собственной армии и населения. Нарушение международного права было неизбежным и сказалось во всех сферах: от работы в плену на интересы врага (в том числе и на военных объектах, что прямо запрещалось конвенциями) до недостаточности обеспечения военнопленных всем необходимым. Главная причина тому — огромная масса пленных, которой ранее никто не ожидал, так как все стороны рассчитывали на скоротечный характер войны, на срок до шести месяцев, когда количество взятых в плен людей исчислялось миллионами.
Проблемы с продовольствованием военнопленных начинались немедленно после их попадания в неприятельский плен. Высокоманевренные операции 1914 года, характеризовавшиеся быстрым изменением фронта, изнуряющими маршами в районах приграничной территории, не давали возможности интендантским службам снабжать даже и собственные действующие соединения. Говорить в таких условиях о надлежащем снабжении пленных не приходилось в принципе.
Надо помнить, что победившая сторона старалась отправить взятых в плен солдат и офицеров противника в глубь своей страны как можно быстрее. В любой момент можно было ожидать, что контрудар противника отобьет только что захваченные трофеи. Например, и после Танненберга в середине августа 1914 года, где была разгромлена 2-я русская армия ген. А. В. Самсонова, и в начале февраля 1915 года в Августовских лесах, где был пленен 20-й армейский корпус ген. П. И. Булгакова, соседние русские части имели возможность отбить своих пленных. Организовать соответствующие удары русским не удавалось, однако немцы немедленно отправляли в ближний тыл взятых русских военнопленных. Точно так же поступали и русские после Галицийской битвы августа 1914 года, и в ходе осенних сражений в Польше, где лицом к лицу сходились сотни тысяч русских, австрийцев и германцев.
Первое полугодие войны дало массу пленных, которые в львиной доле перевозились в глубь собственной территории для последующего сосредоточения в лагерях. Какая-то часть, конечно, оставалась на прифронтовых работах. Бедность русской приграничной полосы железнодорожными линиями побуждала победителей гнать взятых в плен врагов к конечным выгрузочным станциям, откуда они отправлялись в тех эшелонах, что подвозили на фронт пополнения, продфураж и разнообразное воинское имущество. Скорость передвижения колонн военнопленных не позволяла кормить их в это время так, как того требовало международное право.
