И тут все впечатление скомкалось, потому что у кого-то в кармане громко заверещала попсовая мелодия сотового. Глазов прервал свою реплику на полуслове и поморщился.

– Кто… вашу мать!.. – заорал Голубец, не сдержавшись. – Стоп!

Глазов поглядел на Наташу, стоявшую напротив него, и едва заметно пожал плечами, словно говоря: кругом одни идиоты, но ничего, мы проведем эту сцену так, как надо, не волнуйся, я здесь. И Наташа, забыв обо всем, ответила ему многозначительной улыбкой и поправила локон, выбившийся из прически.

Сотовый, оживший в самый неподходящий момент, как оказалось, принадлежал продюсеру.

– Извини, – просипел Барщак, – это телефон, по которому мне звонят только в самых важных случаях… Да! У меня съемка! Какого черта…

Он осекся и, слушая, что ему говорит невидимый собеседник, сначала побледнел, а затем покрылся бурыми пятнами.

– Да ты что? В полицейской форме… актриса недоделанная! Да я ее в порошок сотру… Слушай, я сейчас не могу… Я потом тебе перезвоню, хорошо?

Вечером Марина явилась к продюсеру за обычными указаниями, что и как переписывать на этот раз. Однако она застала впечатляющую картину: толстенький продюсер, как колобок, метался по комнате, собирая чемодан. Тут же были Володя, Антон и главный оператор.

– В полицейской форме! – шипел Барщак. – И так загримировалась, что моя мать растерялась… в лицо ее не признала! И отдала Катьку, как последняя дура…

Из последующих путаных объяснений продюсера и реплик окружающих Марина поняла, что жена Барщака только что нанесла ответный удар: взяла с собой любовника, оба они переоделись полицейскими, захватили липовые удостоверения, открыто явились к матери Барщака и забрали ребенка, ту самую Катю, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор.

– Я Катюху ей не отдам! – гремел продюсер, потрясая кулаками. – И алиментов она будет иметь у меня две копейки! Я ее в психушку упеку!

И он облил бывшую жену, по совместительству мать своего единственного ребенка, такими грязными ругательствами, что даже видавшие виды мужчины поежились и опустили глаза.

– Я еду в Нижний Новгород, в аэропорт, и оттуда – в Москву, – распорядился Барщак. – Вернусь через пару дней. На время моего отсутствия главным назначаю… – он скользнул взглядом по лицам, – тебя, Володя. Смотри у меня, отвечать будешь за все!

– Да понял я, понял, – проворчал Володя, – не маленький.

– А любовная сцена твоя мне все равно не нравится, – продолжал Барщак, обращаясь к Марине. – Нет в ней изюминки! Чего-то в ней не хватает, блин… – Он захлопнул чемодан. – Ладно, разберемся, когда я вернусь. Все равно снимаем ее только на следующей неделе…

Отсутствие Владислава на съемочной площадке сказалось сразу же. На другое утро на именном продюсерском стуле киношники не без злорадства обнаружили новую надпись, а именно слово на букву «м», рифмующееся с фамилией Барщак.

– Вы что, совсем охренели? – кричал Володя, оставленный в качестве и.о., но кричал как-то неубедительно, и в голосе его отсутствовал подобающий случаю пафос. Почуяв отсутствие главного, киношники как-то враз расслабились, и даже Глазов позволил себе пару рискованных – и раскованных – острот. Собраться для работы заставили только угрозы Володи ввести персональные штрафы за опоздание и задержку съемок.

В первый день успели благополучно отснять все сцены, а потом… потом в дело вмешалась судьба. Погода испортилась, и полил дождь. Бледнея, Володя посматривал за окно и мысленно подсчитывал издержки производства из-за увеличения съемочного периода, но неожиданное известие, которое он получил из Москвы, заставило его враз забыть обо всем остальном.

– Славу убили!

– Ребята, вы слышали? Барщака зарезали!

– Ох ты!

– Блин!

– Допрыгался он с женой, придурок… Это же она его…

– Да успокойтесь, не зарезали, а только ранили… Вроде выживет…

– Так он не умер?

– Говорят, нет, но врачи пока ничего не обещают…

Слава Барщак, привыкший к тому, что ему все во всем подчиняются, совершил типичную для таких людей ошибку – перегнул палку. Жена его была обычной слабой женщиной, но Слава не знал (или запамятовал), что существует предел, за которым любой, даже самый слабый человек становится непредсказуем и чрезвычайно опасен. Когда Барщак с сопровождающими бугаями вломился в квартиру, где скрывались жена с ребенком, и стал тащить спящую девочку из кроватки, осыпая бранью ее мать, она, не помня себя, схватила первое, что попалось ей под руку – это оказалась отвертка, – и со всего маху всадила ее продюсеру в живот.

(Тут уже никто не сказал, что во всем виновата тарелка, не разбившаяся в начале съемок. Но все первым делом вспомнили именно ее.)

Вечером Володя, режиссер и оператор собрались в номере Антона, чтобы обсудить, что делать дальше. Также присутствовали Марина и от актеров – Андрей Глазов.

– Черт знает что, – потерянно молвил Голубец, ни к кому конкретно не обращаясь. – И еще этот дождь! – со злостью добавил он.

Высокому, плечистому Антону было под сорок, но он до сих пор чем-то напоминал школьника. Так как по натуре Голубец питал склонность к самоиронии, он носил футболку, где на груди было написано: «Любимый режиссер», а на спине красовалось: «Бессердечный тиран. Руками не трогать. Для некоторых женщин возможны исключения».

– Сильно отстаем от графика? – деловито спросил Глазов.

– Наверстать еще можно, – отозвался Володя. – Меня очень Слава беспокоит.

– Какие у него перспективы? – подала голос Марина. – Он может вернуться на съемки?

– Какие могут быть перспективы с отверткой в печени? – мрачно ответил оператор. – Еще хорошо, что он вообще не склеил ласты.

«А хорошо ли?» – помыслил Глазов, улыбаясь с легкой иронией. Он не выносил Барщака за его самоуверенность и хамство и ни в коем случае не стал бы скорбеть, если бы тот до срока отправился на небеса.

– То, что Славы с нами нет, ничего не значит, – продолжал Володя.

Глазов вопросительно вздернул бровь, но ничего не сказал. Все и так отлично знали, что Барщак всегда был мотором съемок, и говорить, что его присутствие или отсутствие ничего не решает, значило как минимум передергивать.

– Фильм по-прежнему в производстве, деньги на него выделены, и он должен быть снят. Точка, – твердо сказал Володя. – Со Славой или без Славы – неважно. Так как он назначил меня на свое место, координировать съемки буду я.

– Он назначил тебя, имея в виду, что его не будет пару дней, – сладким голосом напомнил Спиридонов.

– Это не имеет никакого значения, – отмахнулся Володя. – Слава в больнице, в тяжелом состоянии, и если он и появится, то разве что на стадии постпродакшн. Я созвонился с Москвой, и генпродюсер подтвердил мои полномочия. Если у тебя какие-то претензии, можешь созвониться с ним сам.

– У меня нет претензий, – спокойно ответил оператор, скрестил руки на груди и с преувеличенным вниманием стал рассматривать потолок. Однако, когда Марина посмотрела на Спиридонова, он повернул голову и с озорным видом подмигнул сценаристке.

– Этот чертов дождь спутал нам все планы, – пожаловался Голубец. – Надо перекроить план. С завтрашнего дня будем снимать в замке.

– Напоминаю вам, что съемок в замке не так уж много, – не удержался оператор. – Что вы будете делать, если дожди не прекратятся?

Володя пожал плечами.

– Перекроим сценарий и перенесем часть съемок в интерьер или на студию. – Он повернулся к Марине: – Жду ваших предложений по этому поводу. Пока ничего переписывать не надо, но следует быть готовым к худшему.

В тот миг никто еще не мог помыслить, что худшее, которое случится на съемках, окажется таким, что к нему попросту никто не сумеет подготовиться.

Все интерьерные съемки в замке были завершены за четыре дня, и группа стала ждать, когда прекратятся дожди и можно будет снимать на натуре. А дождь все шел и шел, и не было ему видно ни конца ни края.