- Что вам угодно, господин аббат? - осведомилась сухо.

   - У меня дело к матери-настоятельнице, - ответил в тон монахине человек в черной сутане.

   Монахиня помедлила. Потом, раскрыла дверь пошире, посторонилась.

   - Прошу, - впустила иезуита вовнутрь.

   Из глубин приюта раздавались детские голоса и плач. Строгий женский голос кого-то отчитывал. Тянуло сыростью.

   Наполненная звуками темнота пахла чем-то кислым и малоаппетитным.

   Вслед за монахиней человек поднялся по узкой лестнице с качающимися перилами и скрипучими ступенями. Монахиня распахнула дверь, впустив сноп света в темноту коридора.

   - Проходите сюда.

   Комната, в которую его привели, оказалась достаточно светлой. В ней на одной стене располагалось несколько узких окон, отделенных одно от другого небольшими простенками. Все они теперь были распахнуты настежь.

   - Матушка сейчас к вам выйдет, - пообещала монахиня и удалилась, оставив в помещении ощутимый шлейф неудовольствия.

   Человек в черном одеянии прошелся по комнате, которая, невзирая на все старания хозяев, носила отпечаток давней и неистребимой нищеты. Белые стены были покрыты пятнами плесени. Очевидно, с плесенью старались бороться. Но последняя неуклонно побеждала.

   Наконец, дверь снова отворилась. Вошедшая женщина была как сестра-близнец похожа на предыдущую. То же тусклое, утомленное выражение лица и поджатые губы.

   - Прошу прощения за вторжение в вашу обитель, - произнес иезуит - Меня к вам, матушка, привело дело, касающееся одного из детей, находящихся на вашем попечении.

   - Я слушаю вас. Прошу, присядьте, - она сама села и сложила смиренно руки на коленях. - О ком именно вы говорите?

   - О Дени, сыне графа де Брассер. Он поступил к вам прошлым летом.

   Аббатиса нахмурилась. Губы ее стали совершенно бледны и тонки.

   - Это ребенок из семьи, поднявшей свое оружие против короля.

   - Вот именно, - сурово сказал иезуит.

   Настоятельница с тревогой взглянула в холодное лицо гостя.

   - Это дитя еще очень мало, но уже исполнено гордыни и ненависти. Это нельзя осуждать, но следует всячески искоренять.

   - Мы с этим разберемся, - священник поднял глаза на висевшее на стене распятие.

   Казалось, когда он говорил "мы", он имел в виду себя и самого Господа. Настоятельница дрогнула пальцами.

   - В каком смысле?

   - Я готов освободить вас от забот об этом ребенке.

   - Что это значит, господин аббат?

   - Это значит, что я забираю его с собой.

   - Но как я могу отдать вам мальчика? - настоятельница поднялась, не в силах сдержать волнение. - Ребенок находится под защитой и покровительством нашей обители.

   - С этого момента - нет, - спокойно ответил человек в черном.

   Все еще сомневаясь, настоятельница спросила:

   - У вас есть какая-нибудь бумага, подтверждающая ваши полномочия?

   Иезуит молча протянул ей сложенный вчетверо лист. Развернув, взглянув на него только, настоятельница едва не выронила листок из рук.

   - Надеюсь, с ребенком не случится ничего дурного? - пролепетала.

   - Не сомневайтесь, - улыбнулся в первый раз за все время беседы. - Принесите бумагу, перо и чернила, я оставлю вам расписку.

   Когда настоятельница вышла, чтобы отдать необходимые распоряжения, гость подошел к окну.

   Внизу раскинулся большой яблоневый сад. Весеннее солнце заливало ярким светом кроны яблонь и золотыми пятнами растекалось между деревьями. Посреди этого природного великолепия прогуливались монахини с детьми.

   Несмотря на прекрасную погоду и весьма юный возраст воспитанников, в саду царило уныние. Дети парами-тройками бродили между стволами деревьев. Не играли. Почти не разговаривали. Едва кто-то из них, не совладав с бурлившей в организме энергией, срывался с места, чтобы пробежаться по весенней траве, гневный окрик тут же настигал его. И ему приходилось, понурившись, возвращаться в компанию сверстников.

   Иезуит уже готовился отойти от окна, когда внимание его привлекла неприятная сцена.

   Через сад быстро шла молодая монахиня. Тянула за руку ребенка. Тот упирался, громко кричал. Она остановилась, взялась что-то сердито внушать воспитаннику. Вдруг, разгневавшись, принялась хлестать его свободной рукой по попе, по спине, по лицу. Ребенок извивался, топал ногами, старался вырваться.

   Иезуит неодобрительно покачал головой. Всмотрелся внимательнее.

   Когда к наказывающей ребенка монахине подошла уже знакомая ему матушка-настоятельница, мужчина хмыкнул в подтверждение своей догадки.

   - Ну да, - усмехнулся, - нелепо было искать Брассера среди чинно прогуливающихся.

   Молодая монахиня, со вниманием слушавшая теперь, что говорит ей матушка, выпустила руку мальчика из тисков. Малыш, отбежал в сторону, стал прислушиваться к разговору, не забывая при этом быть начеку. В этот момент он был похож на неприрученного зверька.

   Священник на секунду отвлекся. Услышав дробный топот в коридоре, а затем - скрип открывающейся двери, отвел взгляд от происходящего за окном.

   В появившуюся щель просунулась запачканная физиономия мальчугана. Тот с интересом уставился на иезуита, потом, услышав какое-то движение позади себя, испуганно ойкнул и исчез. Появилась вторая физиономия, третья. Смешные, всклокоченные ребятишки, один за другим просовывали в комнату свои мордочки - любопытствовали.

   Когда иезуит опять повернулся к окну, монахини с ребенком уже во дворе не было.

   *

   Они появились в комнате спустя несколько минут.

   - Вот, прошу. Дени, поздоровайся с господином аббатом, - настоятельница подтолкнула мальчика к священнику.

   - Здравствуй, Дени, - сказал иезуит, не дожидаясь, пока ребенок сделает это первым.

   Но мальчишка, упрямо выпятив подбородок, молчал.

   Настоятельница посмотрела на гостя с выражением: "Ну, что я вам говорила?"

   - Дени! - сурово окликнула она ребенка.

   - Оставьте, - махнул рукой иезуит. - Не надо.

   На мальчике была застиранная серая одежда, явно с чужого плеча, и подозрительного вида холщовый головной убор. Священник подошел к ребенку поближе и стянул с головы дитя это подобие шапочки. Светлые, соломенного цвета, кудряшки упали на нахмуренное личико.

   - Что случилось? За что тебя наказали?

   Он спрашивал у мальчика, но ответила аббатиса:

   - Он не хочет стричься. Мы сегодня стригли детей. А он спрятался. Вот - только нашли.

   Иезуит внимательно смотрел на ребенка.

   - Мне нравятся мои волосы, - сказал мальчик.

   Монахиня продолжила:

   - Это гордыня, а гордыня - грех, - сообщила она то ли ребенку, то ли гостю. - Все это от дьявола.

   Монахиня не заметила опасной ухмылки на лице священника, зато ее увидел ребенок, и его глаза расширились от удивления.

   - У тебя красивые волосы, Дени, - сказал мягко иезуит.

   Взглянул на настоятельницу:

   - Не переживайте. С этим мы тоже разберемся. Переоденьте ребенка, матушка. Мы уходим.

   Скоро мальчик вновь стоял перед иезуитом.

   Глаза ребенка блестели. Он водил ладошками по темно-зеленому бархату своего костюмчика. И выглядел значительно более довольным, чем прежде.

   - Это твоя одежда, Дени?

   - Да, господин аббат.

   - Ты очень вытянулся за этот год, - заметил иезуит, глядя на руки мальчика, смешно торчащие из рукавов.

   - Дети быстро растут, - ответила матушка укоризненным тоном. И было не очень ясно, кому она желала бы направить свой упрек - то ли собеседника корила за непонимание, то ли воспитанников - за излишнюю ретивость.

   Иезуит протянул матери-настоятельнице написанную им расписку.

   - Возьмите.

   Она не взглянула даже. Положила на край стола. Стояла, смотрела на ребенка, на мужчину. С какой-то непонятной ей самой ревностью отметила, как иезуит протянул мальчику ладонь, как доверчиво, с готовностью отозвался на этот жест гостя ребенок.