Правомерно ли определять отношение Гассенди к религии как фидеизм? Нет, если фидеистами называть «тех, кто ставит веру над разумом» (3, т. 18, стр. 271). Да, если ими называть тех, кто отказывается ставить разум на службу вере. Ведь именно их имело в виду осуждение фидеизма Ватиканом. Фидеизм Агриппы Неттесхеймского, проповедуемый им в трактате «О недостоверности и суетности наук и искусств» (1527), или Паскаля, обрушившегося вопреки собственным научным достижениям на бессилие человеческого разума, коренным образом отличен от умонастроения Гассенди, ставившего своей задачей отгородить философию от богословия. В данном вопросе Рошо прав, говоря, что «это не просто обновленный фидеизм, так как он основывается на новом факте: появлении доказательной науки» (63, стр. 310), не подчиняющейся у Гассенди религии и не обслуживающей ее, а лишь сдерживаемой, парализуемой «истинами веры».
Перед учением о двойственной истине неизбежно встает вопрос о том, где пролегает демаркационная линия между обоими родами истины, «делающая возможным, под видом фидеизма, сосуществование религиозной ортодоксии с материалистической наукой» (29, стр. 235). Ответ Гассенди на этот вопрос ясен и недвусмыслен: «Задача Священного писания не в том, чтобы сделать людей физиками или математиками, а в том, чтобы они стали набожными и религиозными… Оно говорит о вещах общедоступно, так, как они обычно представляются людьми, ибо для того, чтобы каждый мог достигнуть спасения, каждый должен их понять…» (4, т. I, стр. 629, 630). Это разграничение науки и религии тем более показательно, что оно приведено в главе «Что сторонники Коперника отвечают на возражения, извлеченные из Священного писания».
Учение Гассенди о двойственной истине — это проект соглашения о взаимном невмешательстве науки и религии во внутренние дела другой стороны, проект пакта о ненападении между философией и теологией на условиях сохранения свободы ученого и соблюдения покорности верующего.
Какой урок должны были извлечь из всего этого ученики Гассенди? «Изжив бога из храма разума в уголок, богадельню, asylum ignorantiae (убежище невежества) сердца… люди стали при свете дня, так сказать, в открытом деловом кругу рассудка, т. е. в голове, атеистами, а в сердце, во мраке ночи, частным образом, за спиной разума самыми суеверными христианами…» (25, т. 1, стр. 174, 175).
Бесспорно, сам Гассенди (в отличие от некоторых своих учеников[15]) не был атеистом, как не были атеистами ни Бэкон, ни Гоббс. Если не по форме, то по существу своих религиозных воззрений он был близок скорее к деизму. Тот минимум религиозных догм, которые оставляет в неприкосновенности двойственная истина Гассенди, не противоречит пяти основным принципам осужденной Ватиканом «естественной религии» отца английского деизма Герберта Чербери.
Первая жертва, приносимая философией Гассенди на алтарь религии, — сотворение мира богом. Это верование находится в явном противоречии с основоположением всей физики Гассенди, согласно которому ничто не происходит из ничего. Он не скрывает, что вера и знание вступают здесь в неразрешимое противоречие. Познанию непостижимо, как могло быть что бы то ни было создано из ничего: без материала, без орудий, без причины. Да если для бога возможно и невозможное, остается неведомым, зачем он создал мир, что побудило его к этому? Но пути господни неисповедимы. Нашему познанию доступно лишь естественное, по отношению к которому принцип «ничто не может возникнуть из ничего» непреложен, но не сверхъестественное, непроницаемое для нашего познания. Аксиомы физики должны распространяться только на естественные силы, но не на всемогущество творца. В этом вопросе Гассенди, в соответствии с требованиями учения о двойственной истине, вынужден идти к отступлению от эпикуреизма.
Однако от признания сотворения богом пространства и времени, не состоящих из атомов, Гассенди воздерживается. Поскольку первоэлементы материального мира сотворены богом как самодвижущиеся, для понимания их дальнейшего существования нет необходимости в боге. Все последующие изменения и преобразования — естественный результат их самодвижения и взаимодействия. «Нам, — по словам Гассенди, — не следует впредь искать других первичных, коренных причин того, что совершается, помимо тех же самых атомов, поскольку они одарены той энергией (vigor), благодаря которой они движутся или постоянно стремятся к движению» (5, т. 1, стр. 165). Первопричина уходит на покой, уступая место действующим причинам, доступным научному познанию. Отдав дань уважения творцу, Гассенди предоставляет миру возможность развиваться без его помощи и содействия. «…Бог является тою первопричиной, которая затем естествоиспытателя нисколько не касается» (17, т. 1, стр. 133). Никогда для объяснения каких бы то ни было процессов природы Гассенди не обращается к божьей помощи — не апеллирует к сверхъестественному. «Бог Гассенди, наделив материю движущей силой, может спокойно уйти со сцены» (50, стр. 191).
Автономия «вторичных причин» закрепляется решением вопроса о соотношении необходимости и случайности. Вначале «случайные» движения со временем приобретают систематичность, следуют одно за другим с определенной закономерностью, в результате чего «природа как бы стала постепенно проникаться наукой о необходимости» (5, т. 1, стр. 224). Отсюда следует, что незнание нами причин того или другого явления природы отнюдь не свидетельствует об их случайности, а обусловлено тем, что закономерность их нами еще не познана. Убеждение в естественной закономерности побуждает Гассенди (независимо от всяких религиозных соображений) отказаться от свободного «отклонения» (clinamen) атомов Эпикура, введенного им в отличие от атомизма Демокрита.
А как же быть с чудесами? На то они и чудеса, чтобы в них можно было бы только верить, но нельзя понять. Но, подобно случайностям, вовсе не исключено, что непостижимое, представляющееся чудотворным, может быть познано как естественное в дальнейшем развитии познания, и мы не вправе считать сверхъестественным все то, чего мы еще не можем объяснить. Невежественному человеку все, что ни совершается на свете, должно казаться непрерывным чудом. В письме к Люилье (от 16.11.1633) Гассенди замечает, что, чем более ложна та или иная религия, тем более она допускает чудес. «Люди — всегда люди, где бы то ни было и когда бы то ни было, и, мне кажется, суеверие для них столь естественно!..»
Так обстоит дело с первым отступлением Гассенди, вынужденным двойственной истиной. Атомы Гассенди — «абсолютные атеисты, или, по меньшей мере, свободомыслящие, которые так же мало заботятся о боге, как бог Эпикура о мире и атомах» (25, т. 1, стр. 173). Даже Рошо, приложивший столько усилий для «реабилитации» Гассенди, не удерживается от признания, что «откровенно говоря, атом — вот кто его единственный бог» (61, стр. 146).
Царство божье — конституционная монархия, где бог царствует, но не управляет. Но что думает Гассенди о доказательствах бытия бога, столь дорогих теологам и столь чуждых учению о двойственной истине, размежевывающих веру и знание?
В полемике с Декартом Гассенди уделяет много внимания опровержению воскрешенного Декартом «доказательства» Ансельма Кентерберийского, предвосхищая при этом будущее кантовское опровержение. «Онтологическое доказательство» основано на том, что идея бога, как совершенного существа, гарантирует его бытие. Но, возражает Гассенди, далеко не все люди имели и не всегда имеют эту идею, стало быть, это «доказательство» имеет силу лишь для тех, кто ее уже имеет. А главное, никакая идея «не обладает сама по себе реальностью, ибо она не есть вещь, а модус мышления». Следовательно, заключает Гассенди, согласно этому «доказательству», объективная реальность якобы зависит от одного мышления: для доказательства объективной реальности бога, укоряет Гассенди Декарта, «ты взял только идею, спрятанную в твоем уме, которая и самому тебе неясна и не может быть показана другим, как могут быть показаны светила и другие части Вселенной» (5, т. 2, стр. 623).
