Подхожу поближе – все лучше, чем на одном месте топтаться, – и вижу номер: цифры хоть и выцвели, но разобрать можно.

Тысяча девятьсот пятьдесят первый.

И тут же слышу отдаленное пыхтенье старенького автобуса, ползущего лесом. Выхожу на проезжую часть, машу окоченевшими руками, но водитель замечает меня лишь в самый последний момент и отпускает педаль газа.

Занимаю место в середине и, глядя в окно, до последнего провожаю глазами этот почтовый ящик. Тысяча девятьсот пятьдесят первый. Что за номер – хрен его знает, но по случайному совпадению это как раз тот год, когда меня в последний раз выперли.

Вскоре начинается дождь. В автобус входят новые пассажиры, и после каждой остановки, когда мы набираем скорость, по оконному стеклу сбегают косые струи. Народу прибывает, уже почти все места заняты. Пахнет мокрой одеждой, в проходе сушатся зонты. Мы въезжаем на автостраду, дождь льет как из ведра, но теперь капли не долетают до окна, а разбиваются в дымку воздушными потоками. Я закрываю глаза и вспоминаю свою последнюю поездку в Нью-Йорк.

В тот день был жуткий колотун. Я это хорошо запомнил, потому что у меня прямо из кармана незадолго до того сперли перчатки, и я отморозил, к чертовой матери, все пальцы. Предки с ума бы сошли, потому что я вечно все теряю, но тут моей вины не было.

Словом, стоял я на горе, когда внизу шел футбольный матч. Рядом была старинная пушка, здоровенная, черная как смоль, а игроки внизу суетились, как муравьишки. На самом деле я шел попрощаться с одним человеком, но остановился покурить и заодно посмотреть футбольный матч. Я никуда не спешил, ничего такого, но просто знал, что больше туда не вернусь. Постоял, понаблюдал за игрой, выкурил пару сигарет, а потом у меня поплыло в голове и появилось желание сделать один гигантский шаг и раздавить их всех башмаком.

Когда-то он был мною создан; отлит из моей крови.

В определенном смысле он мой сын; ну, во всяком случае, моя собственность. Но я не буду горевать, когда его не станет. Долгие годы он был мне обузой, если не сказать – булыжником, привязанным к ноге. Куда бы меня ни бросала жизнь, каждый шаг давался мне с трудом, а добравшись в конце концов до пункта назначения, я обнаруживал его у себя под боком. Мне это давно осточертело; нет, ни одной слезинки не пророню. Действовать надо быстро и решительно. Времени у меня в обрез, и я не собираюсь уповать на случай. Я вернул его на те улицы, которые знаю как свои пять пальцев, вернул туда, где в свое время дал ему жизнь. Это сулит мне неограниченные возможности.

Смотрю – сидит в кафе у автовокзала и ждет, когда я свистну. Но я должен проявлять осмотрительность, контролировать каждый свой шаг. Мне нельзя попадаться на удочку своего любопытства – позволять ему в очередной раз свернуть за угол, чтобы посмотреть, что мы там найдем. В первый раз это была игра, теперь – нет. Действовать надо быстро и решительно. Пока не высохли чернила, расслабляться нельзя.

Было дело – я продал душу дьяволу, а взамен получил курицу, что несет золотые яйца. И с той поры расплачиваюсь. Мне потребовался не один год, чтобы найти выход. Лукавый не отдает назад то, что забрал, и договориться с этим бородатым козлом нет никакой возможности. Единственное, что можно сделать, – это застать его врасплох. Надрать дьявола, когда он этого не ждет; кажется, я придумал, как это сделать. Кажется, я придумал, как надрать дьявола, и намерен сделать то, чего не сделал много лет назад.

Сижу в кафе у автовокзала. Приехал автобусом пару часов назад, а теперь вот сижу в кафе и смотрю, как дождь на волнах ветра летит по улицам Нью-Йорка. Чувствую, что нужно составить план действий, но не знаю, с чего начать.

Наверное, стоит написать сыну – сообщить, что я оттуда сдернул, но загвоздка в том – стыдно, конечно, признаваться, – что мы с ним на самом-то деле никогда не были близки. Не знаю: то ли потому, что я всегда по какой-то странности отгораживался от мира и от всего, что в нем есть, то ли потому, что мы с ним просто разные люди.

Я толком не сумел помочь ему найти свой жизненный путь. Будь у меня возможность начать жизнь сначала, я бы это, конечно, исправил. Впрочем, он и без моей помощи неплохо поднялся. Как ни странно, он взрослее меня. И все же не могу представить, что он вдруг получит такое письмо от отца.

Дорогой сын, я без всякой причины сбежал. Меня не выгнали; я просто взял и уехал, потому что мне так захотелось. Что буду делать дальше – не знаю, но это не имеет значения. Будь что будет.

Папа

Все как на духу. Действительно, это не имеет значения. Короче говоря, стоило бы, конечно, написать сыну, но я знаю, что этого не сделаю.

К окну с наружной стороны прилип опавший листок. Сижу, потягиваю кофе, разглядываю этот листок и одиноких скитальцев под дождем. Таким способом чашку кофе можно растянуть на любое время. Нет, правда, все, что делаешь, отлынивая от других дел, то есть от безделья, можно растянуть на любое время. Кто сомневается, пусть проверит.

Сдается мне, пока никто не догадывается, куда меня занесло. Скорее всего, меня даже не хватились. Завтра, может, и хватятся, или сегодня к ночи, но не раньше. Сейчас меня как бы нет вовсе. У меня такое ощущение, будто я голый, потому что все мое имущество – это куртка, брошенная на соседний стул. Я и раньше никакой особой собственностью не владел, но сейчас это все, что есть. Жалею, что не взял с собой хотя бы самое необходимое: смену белья, зубную щетку и так далее, но, думаю, обойдусь и так.

Я еще точно не решил, чем займусь. Возможно, разыщу старых знакомых, а дальше – по обстановке. Если долго сидеть и думать, что-нибудь да придет в голову. А пока разглядываю прилипший к окну листок и потягиваю кофе.

Со временем дождь утихает; выхожу на улицу. Выбираю направление – и пилю в ту сторону; не все ли равно, куда идти. Самое главное – я опять вернулся в Нью-Йорк и опять все стало возможным. Думаю, надо плыть по течению, и в свой срок что-нибудь мне подвернется. Наверное, так и надо – просто положиться на судьбу. Вот как сейчас: я – клочок бумаги, который подхвачен ветром, и мне это в кайф.

Знаю, что двигаюсь в западном направлении, но на указатели даже не смотрю, чтобы ничем себя не связывать. С интересом разглядываю все, что попадается на пути, но не припоминаю, чтобы я раньше бывал в этом районе, хотя точно знаю, что бывал. Прохожу мимо лавчонок, где торгуют всякой мелочью, и вспоминаю то время, когда все большое однозначно считалось хорошим. А сегодня над всем довлеет время: выгадать минуту здесь, минуту там. Время уменьшает все предметы, кроме домов; кто знает, может, лет этак через десять зайдешь в телефонную будку и снимешь с рычага не эту махину, а нормальную телефонную трубку.

Останавливаюсь у перехода, жду, когда загорится зеленый. Дождался – и пристраиваюсь следом за какой-то парочкой. Гляжу только вперед, даже не удосужился посмотреть налево, ступив на мостовую. Потому ничего и не замечаю. Даже не слышу.

А грузовик просто гигантский. Такие можно увидеть на стройках; налетел бесшумно, как ядовитый змей. Я только почувствовал, что земля под ногами дрожит, а когда поднял глаза, все слилось в одно зеленое пятно; в сантиметре от моего плеча пронесся. Меня чуть не унесло за ним потоками воздуха; как на ногах удержался, сам не знаю. Закрутило меня на месте, как волчок, а грузовик уносится дальше, все так же бесшумно.

Сигнал светофора вот-вот опять сменится, и я торопливо оборачиваюсь по сторонам, прежде чем сделать вторую попытку. Рука трясется, держусь за фонарный столб, чтобы не упасть. Мое старое сердце стучит тяжело и учащенно; ищу, где бы присесть, чтобы отдышаться. В нескольких шагах вижу калитку; захожу. Это какой-то частный скверик; опускаюсь на скамью под бугенвиллеей – куст, наверное, роскошный, но сейчас он для меня серый. Я ведь был на волосок от гибели. Буквально на волосок. Еще чуть-чуть – и осталось бы от меня рагу по-китайски.