– Виновен, ещё как виновен! – воскликнул Всеволод Витальевич с азартом. – Браво, Фандорин, вам удалось вывести Дона на чистую воду! Он вас обманул. Во-первых, я что-то не помню, чтобы Булкокс в последнее время ходил с рукой на перевязи. А во-вторых, он превосходный фехтовальщик, о чем ваш «дорогой друг» умолчал, памятуя, что вы в Йокогаме совсем недавно и знать этого не можете. Я помню, как в прошлом году в Атлетическом клубе было состязание между европейскими и японскими фехтовальщиками. Первые сражались по выбору затупленной шпагой, рапирой или эспадроном, вторые – бамбуковым мечом. Наши потерпели сокрушительное поражение. Единственный, кто был на высоте, – Булкокс. В завершающем поединке он выстоял со шпагой в руке против лучшего туземного фехтовальщика. Знаете, кто им был?

– Цурумаки Дондзиро, – прошептал Сирота. – Да, я помню. Это был прекрасный бой!

– Вы превосходно отыграли свою роль, Эраст Петрович. Он поверил, что вы действуете в тайне от меня, а стало быть, вам не от кого узнать правду.

– Значит, Онокодзи не солгал. Что и т-требовалось доказать, – с удовлетворением резюмировал титулярный советник. – То есть, собственно, сбор доказательств ещё впереди, но правильный ответ на вопрос задачи нам известен.

– Что вы намерены делать? Дуэль уже назначена?

– Да. Цурумаки при мне отправился к Булкоксу и полчаса спустя вернулся с сообщением, что поединок состоится завтра в восемь утра на холме Китамура, над Блаффом.

– И вы полезете в эту ловушку?

– Разумеется. Не беспокойтесь, Всеволод Витальевич, на этот случай у меня подготовлен резервный план. Может быть, удастся обойтись и без сбора доказательств.

– А если он вас убьёт?!

Фандорин небрежно дёрнул плечом – мол, подобный исход планом не предусматривается.

– Это будет очень красивая смерть, – внезапно сказал Сирота и отчего-то весь вспыхнул.

Кажется, в этом случае у меня будет шанс попасть в разряд «искренних людей», подумал Эраст Петрович, заметив, что глаза письмоводителя горят возбуждённым блеском. Пожалуй, к портретам маршала Сайго и Александра Сергеевича прибавится ещё один.

– Простите, господа. Я что-то устал. П-прилягу…

Он вышел, стараясь не шататься, но в коридоре был вынужден опереться о стену, а едва переступив порог квартиры, вдруг почувствовал, что пол превращается в подобие корабельной палубы – палубу повело вправо, потом вздыбило влево, и в конце концов она вовсе ушла из-под ног. Эраст Петрович упал.

На время он, видимо, потерял сознание, потому что открыл глаза уже лёжа в постели, и Маса прикладывал ко лбу что-то холодное. Это было невыразимо приятно. Фандорин поблагодарил: «Аригато» – и снова провалился.

Приходили Асагава и доктор Твигс. Из-за их плеч выглядывал сержант Локстон, почему-то не в кепи, а в широкополой шляпе. Они смотрели на лежащего Эраста Петровича молча, переглядывались между собой.

А потом их сменило другое видение, сладостное – О-Юми. Её лицо было не таким прекрасным, как наяву: бледное, осунувшееся, грустное, и растрёпанные волосы свисали на щеки, но Фандорин всё равно ужасно обрадовался.

– Это ничего, что ты не очень красивая, – сказал он. – Только, пожалуйста, не исчезай.

Она улыбнулась – коротко, всего на мгновение и опять посерьёзнела.

Подушка, на которой покоилась голова больного, вдруг сама собою приподнялась, перед губами Фандорина оказалась чашка.

– Пей, пей, – прошелестел милый голос, и Эраст Петрович, конечно же, выпил.

Питьё было горьким и пахучим, но он смотрел на тонкую руку, которая держала чашку, и это помогало.

– Ну вот, а теперь спи.

Подушка опустилась обратно.

– Где ты была? – спросил Фандорин, лишь теперь поняв, что О-Юми ему не привиделась. – Я так ждал тебя!

– Далеко. На горе, где растёт волшебная трава. Спи. Завтра голова заболит ещё сильней. Это будут прочищаться протоки крови. Нужно потерпеть. А в полдень я дам тебе второй отвар, и тогда боль пройдёт, и опасность минует. Засыпай, спи крепко-крепко. Я не уйду, пока ты не уснёшь…

Тогда нужно как можно дольше не засыпать, подумал он. Что может быть лучше: лежать и слушать тихий голос.

Фандорин проснулся вскоре после рассвета, терзаемый жесточайшей мигренью. Вчера боль была глухая, накатывавшая приступами, а теперь в висок будто ввинтили шуруп, и всё поворачивали, поворачивали, хотя он и так уже вошёл по самую шляпку, дальше некуда. Однако неумолимая сила продолжала затягивать винт, и казалось, череп вот-вот не выдержит, треснет.

Но хуже было то, что снова исчезла О-Юми. Открыв глаза, Эраст Петрович увидел у кровати одного Масу, державшего наготове тазик со льдом и мокрое полотенце. Госпожа ушла, кое-как объяснил он. Перед полуночью. Накинула плащ и ушла. Сказала, что вернётся. Велела приготовить лёд.

Куда ушла? Зачем? И вернётся ли?

Мысли были мучительны. Благодаря им и ледяным компрессам на время удалось забыть о шурупе.

Секундант прибыл в половине восьмого, одетый соответственно торжественности момента – в чёрный сюртук и чёрные брюки, вместо всегдашней фески – цилиндр, совершенно не шедший к щекастой физиономии Дона.

Титулярный советник был давно готов. Его измученное лицо белизной не уступало рубашке, но галстук был повязан аккуратно, пробор глянцево блестел, кончики усов являли образец симметрии.

Сомневаясь в актёрских способностях своего камердинера, Эраст Петрович не стал ему объяснять, что Цурумаки теперь определён в главные акунины, поэтому Маса встретил гостя со всей почтительностью. О цели раннего визита слуга, слава Богу, тоже не знал, иначе непременно увязался бы следом, а ему было велено оставаться дома и дожидаться О-Юми.

Сели в экипаж, поехали.

– Всё исполнено, – заговорщическим тоном сообщил Дон. – Слух пущен. Место для подглядывания удобное. Свидетели будут, можете не сомневаться.

Смотреть на румяное, улыбчивое лицо злодея было тягостно, но титулярный советник сделал над собой усилие, поблагодарил и заговорил о погоде. Погода для сезона дождей была просто чудо: пасмурно, но сухо, и бриз с моря.

Карета забиралась по шоссе все выше и выше. И набережная, и чопорные особняки Блаффа остались внизу. Вокруг были холмы, кустарники, песчаные дорожки для моциона.

– Они уже здесь, – показал Цурумаки.

В стороне от дороги, на круглой площадке, с трех сторон окружённой густыми зарослями, чернели три фигуры. Один из мужчин снял шляпу, чтоб вытереть лоб платком, – по рыжей шевелюре Фандорин узнал Булкокса. Второй был в алом мундире и при сабле, под мышкой держал длинный свёрток. У третьего между ног стоял саквояж. Вероятно, врач.

– Эге, а вон и публика, – довольно хмыкнул японец. – Зрительный зал полон.

Место, действительно, было выбрано с расчётом. Хоть кусты вроде бы и прикрывали ристалище от чужих глаз, но впечатление приватности было обманчивым. Прямо над площадкой нависала скала, поверху тоже поросшая какой-то растительностью, и там, среди зелени торчали цилиндры, котелки, даже белела пара дамских зонтиков. Если б из-за туч выглянуло солнце, то наверняка блеснули бы и окуляры театральных биноклей.

Публика будет разочарована, подумал Фандорин, ступая по влажной от росы траве.

Секундант Булкокса сухо кивнул, назвался – майор Раскин. Назвался и врач – доктор Штайн.

– Мне нужно сказать нечто важное господину Булкоксу, – сказал титулярный советник, когда майор развернул перед ним шёлковую тряпку, в которую были завёрнуты две шпаги.

«Резервный план» был элементарно прост.

Спросить у Булкокса, ломал ли он в недавнее время запястье. Тот ответит: нет, не ломал. Тогда публично, при свидетелях, разоблачить Цурумаки. Начать с подлого, немыслимого для секунданта обмана. Затем сразу перейти к главному – бросить обвинение в заговоре против Окубо. Доказательств нет, но вероломство, проявленное Доном, настроит свидетелей против японца и заставит их выслушать вице-консула до конца. Хоть Булкокс и вне себя от ревности, но он человек государственный и отлично поймёт всю важность сделанного заявления. Мало того, что Цурумаки организовал политическое убийство, он ещё и предпринял попытку бросить тень на Британию и на её представителя. Тайное сделается явным, и тут уж станет не до дуэли. Зрителей ждёт разочарование.